Перевод с осетинского Б. Гусалова
Замечательный повод подвернулся заглянуть к Мурзе.
Конечно, к доброму соседу чтобы зайти и повода особенного не
нужно, но когда есть с чем пожаловать, то и постучаться как-
то сподручнее.
Лето с горы побежало, но то, что за ним осень заявится,
а след в след и зима нагрянет - этого Роман как-то упустил
из виду, пока жена не вывалила на солнцепек зимнюю теплую
одежду. На протянутой из конца в конец двора проволоке,
прихваченные прищепками, проветриваются и пропекаются
демисезонные и зимние пальто, телогрейки, плащи, шерстяные
свитера; мимо них не пройти - удушливый резкий запах
нафталина перехватывает дыхание, режет глаза. И посередке,
на самом видном месте - полушубок Романа. Незаменимая вещь.
Только в прошлом году и купил, уйму денег отвалил из рук в
руки на воскресном базаре в Беслане. Хоть и обошлась
дороговато, но он не жалеет о сделке: дело престижа, да и
забот с холодом как не бывало - не обнова, а батарея
отопительная, нипочем был Роману лютый мороз прошедшей зимы.
Только вот в этом году показаться в полушубке на люди -
сраму не оберешься: за один сезон цвет полушубка изменился
до неузнаваемости. Нет слов, хороша вещь, да одна беда -
маркая. Другого выхода нет, как покрасить. Интересно где
красят овчины? До сих пор нужды такой не было, а как
приперла - Роман ведать не ведает. Надо спросить у Мурзы, он
калач тертый, вездесущ, надо ему - не надо, но будет знать.
Он сегодня кажется, с ночной, наверняка уже отдохнул. Да и
вряд ли в кровати до такого часу утерпит - всегда найдет,
чем заняться. Ладно, погодим, пока скотину загонит.
В сумерках постучался Роман в ворота Мурзы:
- Эгей, хозяева!
Из глубины двора, захлебываясь тонкоголосым лаем,
выкатились два щенка, тщатся просунуть в узкую щель под
воротами свои мордашки, но ничего у них не получается, а
лаять в холостую - глупо, и потому притихли, только так еще,
больше для видимости, лениво тявкают. Не видят Романа, а то
бы, и говорить нечего, не позволили себе такое не
гостеприимство, прекрасно его знают, не раз и не два были у
него и дома, увязавшись за Мурзой. Конечно же, они
признали его по голосу, а все таки у них есть веская
отговорка: глазом не видим тебя и, уж извини, делаем свое
привычное дело, не обессудь...
Роман снова постучался, теперь громче костяшками
пальцев.
Мордашки опять засуетились под воротами, только щель
была так же узка, и они скрылись и уж не злобно, а как-то
вяло то ли ворчали, то ли скулили.
Послышался голос хозяина дома:
- Это который там? Иду, иду!
И опять мордашки тут как тут, но - жаль, нет
возможности отличиться и заслужить одобрение хозяина.
- Эх, мальчики вы мои несмышленыши, - слышится
недовольное бурчание хозяина. - И когда же вы усвоите
правила караульной службы: раз стучится - значит, не
злоумышленник. Пора бы усвоить эту нехитрую науку, но вы
какие-то второгодники. Или, думаете, я не слышу стука?
Только услыхали щенки голос хозяина, как уже и не
тявкнули.
- А, это ты, Роман - ну, входи!
- Если бы не твои волкодавы, я бы и без приглашения...
Роман улыбнулся, входя. Убедившись в миролюбивом тоне
хозяина, щенки - черный и пестрый - укатились друг за
дружком в глубину двора, забились в угол.
- Может, ты был занят, а я...
- Да какой там - серпом срезал траву для скотины - вот
и вся работа. Кругом все выгорело и страх какие голодные
прибегают домой. И бурьян закостенел, косой не взять, а
серпом орудовать для меня самое противное занятие.
Разговаривая, Мурза крутил меж пальцев черную
пластмассовую пуговицу, а на рабочей куртке там, откуда
оторвалась пуговка, осталось невыгоревшее темное пятно,
торчали обрывки ниток.
Роман окинул взглядом двор - что же тут появилось
нового, зря что ли несколько дней раздается перестук молотка
и визжание ножовки.
- Ого, над колодцем навес соорудил, а я еще и не видел.
- Не нравится?
Оба - мастера на все руки, к чему притронутся, все
будет ладно и пригоже, однако один в работе другого всегда
отыщет какой-нибудь изъян.
Роман обошел колодец. Бетонное кольцо. В бетон же
вмурованы четыре железных трубы, поддерживающие односкатный
навес из трех листов шифера. Не придерешься.
- Виноград распростерся над колодцем и, то паучок
какой, то мошка, то листочки разные попадали в воду. А для
меня это - нож к горлу. Увижу в ведре хоть дохлого комарика
весь колодец выкачаю. Зоя! - неожиданно крикнул Мурза в
сторону дома.
В окно выглянула дочь Мурзы, она увидела Романа и лицо
ее просияло:
- Вот кто к нам, столько лет - столько зим! -
пожаловал, а я и не знала.
- Да, да, давненько я у вас не был, лисичка, -
улыбнулся ей Роман.
- Зоя, принеси-ка мне иголку и коричневую нитку.
Девушка скрылась. Мурза повернулся к Роману:
- Сейчас посмотришь, будет ворчать. Но если не сам
пришил пуговицу, так и боюсь: до вечера отвалится.
Зоя подбежала к ним:
- Дай-ка, не срами перед людьми. Можно подумать, в этом
доме нет женской руки, умеющей держать иголку.
- Ладно, ладно, сам справлюсь. Роман давно уже не
жених. Ты иди, займись своим делом.
Объяснять Зое что к чему не было нужды. Если матери нет
дома, а пришел гость, знает, что она за хозяйку, и не
подведет.
- Зоя, завтра, говоришь, уже в школу?
Хоть Роману и прекрасно известно, в какой класс она
перешла, все равно спросил, желая доставить ей удовольствие
лишний раз похвастаться:
- В какой это ты класс, говоришь, перешла, вылетело как-
то из головы...
- В десятый! - девушка зарделась до ушей, радость
брызнула из глаз.
- Ты смотри, пожалуйста, как лихо годы летят! Меньше в
них дней стало что ль...
С улицы послышалось урчание автомобиля, потом
оглушительно хлопнула железная дверца. На знакомый шум
сорвались с места щенки. Таймураз как очумелый вбежал во
двор. Щенки радостно закружились-завертелись вокруг него,
шагу ступить не давая. Таймураз сделал обманное движение,
будто собирался схватить их, и двор наполнился радостным
визгом; щенята подпрыгивали, норовя лизнуть в лицо, и он
отбивался от них обеими руками, но они так стремительно
увертывались и крутились, что превратились в сплошной клубок
вихря.
- Э, вижу, не отстанете. Правая твоя, Пеструшка, левая
твоя, Чернушка.
Таймураз присел между ними и щенки по разу лизнули его:
Пеструшка - в правую щеку, Чернушка - в левую.
- хватит, хватит, не до вас, некогда. О, здравствуй,
Роман, - пока чуть не столкнулся с ним лоб в лоб, до тех пор
и не заметил гостя Таймураз, увлекшись возней с щенками.
На ходу расстегивая клетчатую полурукавку, он в два
прыжка преодолел ступеньки крыльца, в мгновение ока
обернулся назад, держа в руках что-то свернутое - швырнул
его Зое, она схватила на лету: брюки.
- Утюжь! И живо!
- Вечно спешит, как голый в баню! - недовольно
заворчала Зоя. - Оскомину уже набило - каждый божий день
утюжь и утюжь его брюки.
- Шевелись, говорю, некогда лясы точить - ребята меня
дожидаются.
А сам нырь в огород к высоко вознесенной крепкими
шестами железной бочке, жарящейся на солнце с утра до вечера
- под душ.
- Пора тебе свою семью завести, пора, - бросил ему
вослед Роман. - Какого еще лешего дожидаешься? Сватом сам
пойду, ты только кивком на нее укажи. И Зоя передохнет -
ничего не будет ее отвлекать от учебы.
- О жене, то есть, толкуешь, что ли? - Таймураз
остановился у лаза через плетень. - А не видишь рядом
женатого - чем его доля завиднее моей? - кивнул он на своего
отца и поспешно скрылся.
Мурза спиной прислонился к бетонному кольцу, улыбнулся
словам сына и сокрушенно мотнул головой:
- Совсем отбился от рук после армии.
- Ха-ха-ха! - ударил в ладоши Роман. - Царство небесное
незабвенной памяти предкам, все их поговорки без промаха
бьют: каково семя, таково и племя. Ха-ха-ха!
Роман так заразительно смеялся, что и Мурза не
сдержался, хмыкнул несколько раз.
В полутемном сарае щелкнул выключатель, и Зоя позвала
их:
- Прошу к нашему шалашу...
Мурза встал, натянул куртку, застегнул пуговицы и
одернул ее - проверил, ладно ли сидит, пошел впереди Романа
под сарай.
- Пойдем, взглянем, чем это нас Зоя потчует. Хозяйка
наша уехала к своим и всю неделю бразды правления в руках у
девочки.
- А я ведь по делу заглянул к вам, Мурза, не ради
застолья...
- Никуда не денется твое дело, потерпит, сперва
промочим горло.
Роман не из тех, кого долго упрашивать...
На столе - обычное для лета осетинское угощение:
остывшие пироги с начинкой из свежего сыра и листьев свеклы,
добрая половина утки, салат из помидоров, круто
приправленный молодым горьким перцем, малосольные и свежие,
только с грядки, огурцы, длинношеий пузатый графинчик.
Сидят, выпивают. А когда же еще им полагается
бражничать, раз бог выдумал для утомления жажды и
горячительное... Заводить семьи - нет уж этой заботы, птенцы
вылупились, оперились, кто из них определяется из них еще в
жизни, а кто и определился уже, а будешь взирать на хлопоты
по дому, так им конца - краю нет.
Шестой тост или седьмой - уж не считали - провозгласили
за благополучие соседей, ибо добрый сосед, сказали, лучше
худого кровного брата, или живущего далеко родственника:
твое горе первым сосед разделит, твою радость первым он же,
сосед, поддержит; короче, твое дерево валится - дом соседа
подминает под себя; но тут Роман так разошелся, такие стал
выписывать кренделя в красноречии, что Мурза, не выносивший
чужого краснобайства, вынужден был намекнуть ему:
-Ты о каком-то деле заикнулся, помнится, так напрочь не
забудь про него.
Роман круто осадил, лихо развернулся, будто долгая речь
его тоже к этому как раз и шла через перевал тоста:
- Не такое уж оно и важнецкое дело, но ты подсоби мне
советом. Одним словом, без слез на мой полушубок не
взглянуть, таким стал замызганным за зиму - и вот думаю, где
бы его покрасить?
— Что, новый ледниковый период наступает? Лето - а ты:
полушубок...
- Готовь сани летом...
И Мурза сам давно мечтает приобрести овчину, да все не
удается. Он согласен ходить разутым и раздетым, чем что
возьмет на толкучке. Не денег, ясно, жалко - просто он дал
слово ничего не брать у спекулянтов: “Что из магазина хватит
всем - и мне больше того не надо. Сами их приучаем к
коммерции, вот и сдирают с людей три-четыре шкуры”. Он не
верит в брехню, что якобы спекуляция жива тем, что не
хватает нужных вещей. “А вы бы не вырывали из рук, не мерк
бы свет у вас в глазах из-за тряпья-барахла, они бы уступали
за полцены”. Вон он и ждет - дожидается появления дубленок в
магазинах...
Был бы на трезвую голову у них разговор, он бы и не
вспомнил о своей “дубленой” мечте, но коль пропустил первача
подряд несколько граненых, то и взыграло в нем от
напоминания о полушубке, то есть, он, Роман-то, хочет
исподтишка хвастануть, что у него, мол, есть вожделенный
полушубок, а у тебя, Мурза, растяпа, нет...
- Папа, кажется, твои мальчики кого-то загрызли.
Пока Зоя не сказала им, они и не обращали внимания на
злобный лай собачек, уж столько времени самозабвенно
старающихся привлечь внимание хозяина.
- Да ну их! Наверное, снова наскочили на хомяка, а он,
подлец, скрылся в своей норе - они и возмущаются. Подними-ка
свой бокал, Роман. Да благоволят к нам дарующий изобилие
урожая Уацилла и покровитель животных Фалвара. Осень у
порога, и дай бог в безмятежности новым хлебом
возблагодарить их. Без хлебушка и скотинушки крестьянину
жизнь не в жизнь и пусть никогда святые Уацилла и Фалвара не
обделяют нас ими - не требуем, а молимся вам, о святой
Уацилла и святой Фалвара!
Заливаясь лаем, щенки подбежали к хозяину; что-то уж
слишком важное случилось, а то бы они не посмели нарушить
его застолье, в глазах у них была виноватость, но и
решительность, ибо, как они разумели, дело стоило того,
чтобы на время выйти из-за стола и последовать за ними - они
побежали на огород. Там подождали его, не прекращая свой
деловитый брех, но когда он все не показывался, снова
прикатились.
- Они неспроста жалуются, - Мурза встал. - Ты извини,
, так и быть, погляжу, что там стряслось. Уважить надо
мальчиков.
Роман закурил и стал ждать. Щенки сбавили лай, теперь
лишь жалобно поскуливали; Мурза им что-то наговаривает.
Через некоторое время вернулись втроем, щенки радостно
прыгают у ног хозяина. Когда Мурза занял свое место, щенки
положили ему на колени передние лапы, на лапы мордашки, и
затихли, для них настала самая счастливая минута: службу
свою выполнили отменно, хозяин похвалил - не нахвалился и
позволил самое заветное - положить морды на его колени. От
великого блаженства они щурили глаза.
- Я же тебе сразу сказал, что неспроста мальчики
жалуются: теленок отвязался и давай топтать капусту. А эти
уж не потерпят такого беспорядка. Хорошие мальчики оба, - он
нежно погладил головы щенков. Глаза их совсем закрылись - с
открытыми глазами вынести такое счастье - извините, не под
силу, только пушистые хвосты упруго забились по цементному
полу сарая.
- Воспитанные у тебя твари, - похвалил и Роман. - Иная
бы собака, пусть стол простит неподобающее слово, -
уставилась на еду, а эти будто ничего и не видят, так ведут
себя.
- Неужели, думаешь, я им зря в похлебку лавровый лист и
укроп кладу, чтобы они еще и на стол вострили уши? Не-е,
воспитаннее в собачьем их роду трудно сыскать, - Мурза опять
погладил их по головкам, и хвосты энергичнее забились о
цемент По-человечески понятливы мои мальчики.
Да, Роман своими глазами видит, что это правда, но и до
этого знал их натасканность. Скажем, Мурза выходит со двора
в накинутом на плечи пиджаке, они наперегонки бросаются ему
под ноги, знают ведь: или направляется навстречу
возвращающейся с выгона скотине, или к реке, или наведаться
к кому из соседей. Кто из них опередит, тот и станет
попутчиком, другому оставаться сторожить дом. А придется
сопровождающему у чужих ворот проторчать с утра до вечера,
или с заката до восхода - не оставит поста до появления
хозяина. А скажем, оденется Мурза строго, и тогда разумеют -
на работу или дальше села идет, и за ворота ни один не
последует за ним...
Открыто завидует ему Роман: стоит где возникнуть
разговору-басенкам о собаках, Мурза хвалится -не нахвалится
на своих мальчиков. Никогда не видевший их человек ляжет
представ себе щенков породистых, позвякивающих медалями на
шее. Куда там - обыкновенные сельские дворняжки, выброшенные
за ненадобностью слепыми щенятами в крапиву.
- А я все не забываю твоего Тагуна, - сказал как-то
печально Роман.
- Да-а. Лучший из моих мальчиков был.
Не от тоски по детям - хватит у него своих детей, но
почему-то с незапамятных времен Мурза всех перебывавших у
него псов ласкательно зовет мальчиками. А четвероногие
верные друзья окружали его всегда.
- Светлая память ему, бедняжке, нашему Тагуну, никто
потом мне столько доброй службы не сослужил - сигареты
таскал из магазина, и удочки на речку и обратно, - Мурза
коснулся любимой темы о собаках, часами может прясть пряжу
легенд, былей и небылиц о них, толком сам уже не различая,
где быть, а где и плод его фантазии. Да еще так взгрустнул,
опечалился, что можно было подумать: речь идет о потере
самого близкого человека.
- Не будь меня, не видать бы тебе больше Тагуна...
- И то верно. Ты заслужил самый почетный из бокалов.
Той осенью Мурза уходил в армию. Кто бы оказал пареньку
такую честь и выделил машину, а автобуса в селе в то время
еще и в помине не было. Кто-то из провожающих подхватил
тощий хурджин призывника и всей ребятней с улицы вышли
проводить его до Беслана. Следом увязался и Тагун. Кидали в
него камнями, возвращая назад, но он давал по степи изрядный
крюк и все оказывался впереди, пристраивался ближе к
хозяину. А как дошли до окраин Беслана, то уже не то чтобы
камнем в него кинуть - даже окриком никто не пугал:
заблудится, что не бывает, а собака - каких поискать, да
вряд ли найти... На железнодорожной станции, и вовсе,
позабыли о нем. А Тагун, бедолага, смотрел и не верил глазам
своим: быть бы этому парнишке его хозяином, да голова бритая
смущает, и не он бы, но одежда хозяйская. Вагон уже
тронулся, а Тагуна все еще раздваивали сомнения - ушел куда
или где поотстал его хозяин. Не день и не два - целых
полгода маялась собака между станцией и воскресным базаром,
то сыта, то голодна, то бита, то обласкана. Но она ждала,
ждала хозяина. Как-то у парикмахерской видит Роман: Тагун
трусцой бежал в сторону базара.
- Тагун! Тагун!
Собака стала как вкопанная. Растерянно огляделась.
Чудеса да и только - за столько времени не забыла свое имя.
- Тагун! Тагун! - ласково позвал Роман и похлопал себя
по коленке. - Тагун...
Собака сконфуженно повернулась к нему, улеглась на
четвереньки и, взбивая хвостом дорожную пыль, на брюхе
подползла к Роману, виновато и жалобно скуля.
Роман гладил ее голову, чесал за ушами, ласково
приговаривая:
- Кого я встретил! - Ах ты, Тагун! Мы уже не думали
увидеть тебя живым, мальчик наш. Хозяин твой в каждом
треугольнике о тебе справляется и мы скрывали от него твою
пропажу, нельзя же было расстраивать правдой, а, Тагун?
От важного предприятия на базаре отказался Роман и
вернулся в Зилгу с собакой. В тот же вечер все подробности
изложил в письме к Мурзе...
- Ты садись, садись, чего вскочил - не на званом же
пиру сидишь в самом деле...
- Клянусь, не сяду! Не из-за теля, как говорится, и не
из-за твоего бокала встал - своей совести такие почести
воздаю, как говорится.
- Вы дома, Мурза? - послышалось с улицы.
- Да будь ты не тем местом помянута, и чтобы у тебя
язык отсох - под самую руку кричишь что... - Роман
разразился недобрыми пожеланиями.
В воротах показалась его жена Вера.
- И наш тут, - притворно удивилась она, глянув на
Романа.
У мужика одновременно вздрогнули густые, с проседью,
усы и широкие брови, он нахмурился, но бокал все еще держал,
как и полагается, на уровне груди.
- А то ты будто бы не знала, где я, - и Роман двумя
большими глотками расправился со стаканом.
- Очень ты мне нужен, просто до зарезу, - фыркнула
Вера.
Войлочной плетью прошлись друг по дружке муж и жена.
Быть тут Мурзе да и не подлить масла в огонь - лучше
отрежь ему уши. Начал издалека:
- До чего все-таки поразительна жизнь: муж - недотепа,
а - дорог. Конечно! Потому как никто тебе не отдаст своего
пригожего? Ведь ни красненький, ни серенький на дороге не
валяются, - он хлопнул в ладошки, будто и сам дивился своему
открытию. - Только сейчас до меня и дошло, почему это Вера
без тебя часу не может прожить. А наша-то какому святому не
угодила, за что ее бог покарал - или, точне, меня ею
покарал: хоть месяц не появлюсь в доме, у соседей буду
загорать - нет, шагу не ступит в беспокойстве, лучше свой
век будет куковать без мужа, такая у ней линия в клетку. А у
других и обрубок мужика за целого сходит...
- Счас как трахну графином по башке, так вмиг
различишь, где действительно пенек от мужчины, а где и
ствол, не на шутку рассвирепел Роман.
- Это почему же он недотепа? - ревниво
полюбопытствовала Вера.
- Потому что во время операции у человека что-то
оттяпали и, значит, он остался недотепой, а это все равно,
что недотепа, а, по проще говоря, обрубок, колода, - Мурза
ноль внимания на угрозу Романа.
- Тебе шутки-шуточки, а у меня было жутко туточки, -
Вера показала под левую грудь. - Да и вся фамилия с ног
сбилась, волнуясь за него. Тьфу, тьфу, - символически
плюнула она в сторону мужа, - не быть тебе сглазу, не чаяли
уж, что он еще когда-нибудь самостоятельно поднесет ко рту
еду-питье. Слава богу, радоваться только нам, что он и ест,
и пьет.
- Ты погоди рукоплескать-то, - как можно равнодушнее
бросил Мурза. - Не говорит “гоп”, пока...
- А что, что “пока”?
- Ты видела наше деревянное корыто, в котором утята
учатся плавать?
- Да.
- Вот и забери его к себе - на время, конечно, потому
что в скором времени и его не будет хватать...
- О чем ты все, Мурза? - Вера глубоко заглотала наживу.
- Ты действительно настолько наивна, или пытаешь меня?
- Мурза глянул на Романа. - Он тебе разве не объяснил
ничего?
- Да умереть мне, под твоими ногами ни слова, клянусь
своими...
- Не надо клясться, и так верю. Ему же Китаева делала
операцию? Верно говорю? Верно. А ты хоть раз видела у него
разрез, пока швы не сняли? А-га, я так и знал, что ты не раз
видела, смотрела. А внутри, изнутри, то-есть, там-там, в
глубине думаешь, так просто - тяп-оттяпать и готова операция
на желудке?
Перед глазами Веры в замедленном темпе прокручивались
кадры тех дней, ужасных-ужасных ожиданий, тревог, бессонных
ночей у постели больного - она невольно вздрогнула, как
будто на пронизывающем сквозняке, очутилась.
- Согласен ты и не могла этого видеть. А я досконально
знаю. Китаева первым долгом разрезала шкуру Романа, то есть,
извиняюсь, полушубок, о, тьфу, наволочку... О, бог, ну
помоги, Вера, как это называется, - Мурза оттянул себя за
кожу живота.
- У, дурела, развесила уши! -упрекнул жену Роман, чтобы
не уронить себя в глазах Мурзы, ведь и сам тоже сгорал от
нетерпения узнать, что за чушь снова этот пройдоха
наплетет...
- Ну раз ты думаешь, что я подшучиваю с примесью
издевательства над твоей женушкой, то найди того солидного,
кто наконец всерьез разъяснит ей все, и она узнает правду.
Но если ты считаешь, что она не достойна знать правду, жена
то твоя, то,,,
- Мурза, ну продолжай, что ты его слушаешь? Он грызет
ножку утки и пусть себе грызет. Никогда мне ни сам ничего
толком не расскажет, и людям поперек горла...
- Тогда, значит, Китаева вскрывает живот, раздвигает
потроха и только лишь после этого она принимается за утробу,
кромсает лишнее и зашивает обратно.
Роман жевал ножку утки и не ощущал вкуса мяса -
заслушался Мурзы; пусть тот басни сочинял, но они были
интересней любой правды.
- И вот - слушай внимательно, Вера, вся соль здесь -
пока рана на пузе хорошо не зарастет, не заживет и не станет
еле заметным рубцом, до тех пор меняют повязки, мажут
лекарством, следят одним словом. А как быть с разрезом
самого желудка? Как до него добраться, как мазь намазать,
лекарство употребить, повязку там... чтобы и там рана
хорошо затянулась?
Знаете? На самом желудке, там-там, во тьме...
Роман даже глаза на него не поднял, обгладывал
косточку, а жена его встрепенулась, предвкушая открытие в
области медицины:
- Право, право, я и сама часто над этим ломала голову.
- Я тебе откровенно скажу, все обрисую по правде:
Китаева как зашивает желудок, так в животе оставляет
маленького щенка, чтобы он облизывал нутренный шов, оберегал
от заражения. А оперированный начинает есть и за себя, и за
щенка. Об остальном сама догадываешься, как растет щенок,
так и увеличивай порцию. Вот видишь: Роман мясо съел для
себя, а кость грызет для щенка!
- Чтоб ты язык свой проглотил, Мурза, что ты мне мозги
морочишь, они и так малы: я же теперь бояться буду спать в
одной комнате с ним.
- А ну, топай отсюда домой - и немедля! - У Романа
иссякли все запасы терпения. - Надоела своей сорочьей
болтовней. Этот врет - глазом не моргнет, а у этой уши не
вянут - развесила их.
Женщина безропотно повиновалась - безотказно сработала
выучка мужа одно слово два раза не повторять.
- А работа на железной дороге тем дурна, - развернулся
Роман фронтом к Мурзе, что работает человек ночь, а двое
суток на печи околачивает кирпичи, басенки сочиняет от
безделья. Чего уставился? Ухмыляешься? Давай, наливай за
берекет, пора и честь знать...Да и по тому делу, что до тебя
привело, еще не дал мне толкового...
- О чем ты? Я как-то запамятовал.
- Где, говорю, мой полушубок покрасить?
- Что ты заладил, “мой полушубок” да “мой полушубок”,
скажи ради всех святых? Оставь его в покое, хозяин полушубка
сам что-нибудь предпримет и для покраски, и для носки...
- И кто же хозяин, не я что ль?
- Это почему же ты?
- Кто же?
- Вот я сам.
- Эге, деньги платил я, зиму носил я, а ты откуда
хозяином выискался?
Роман уставился на Мурзу, Мурза на Романа, в такой позе
застыли на некоторое время. И вот Мурза вздохнул тяжко-
тяжко, глубоко-глубоко, от самых пят:
- Как жаль, что на свете еще столько недоумок...
- Почему это я кажусь тебе недоумком? - обиделся Роман.
- Потому что считаешь себя не гостем на этом свете, а
Кащеем-Бессмертным.
- Все мы гости...
- Во-во, то же самое я хотел жирно подчеркнуть
химическим карандашом, которым я на твоем временном
памятнике из ствола акации напишу, слюнявя его вот так на
ладони...
— Ты это на какую дорогу вышел?
- На ту, по которой тебя тихо понесем в ту страну...
- Почему меня?
- Ты что, только что был гостем на земле, теперь не
согласен?
- Гость. Но...
- Вот и умрешь, как тебе и положено. Кто будет
обмывальщиком твоего трупа, как не я? И вот, согласно
дедовским славным обычаям - надеюсь, ты не против них? - вот
и прекрасно, - мне достанутся полушубок мой, который пока
еще твой, и твоя же - пока! - золотистая бухарская папаха,
твои красные хромовые сапоги. И по закону левирата мне же
достанется твоя голубоглазая жена. И в довесок кол всему с
твоих поминок прихвачу домой зеленое эмалированное ведро
плова перчистого...
— Кто с тобой о деле говорит, тот глупее тебя во сто
крат! - Роман порывисто вскочил из-за стола и даже ни разу
не оглянулся.
...Мурза не из тех, которые что-то недоговаривают,
обкорнают рассказ - он только добавит к были небыль. На
второй же день полусонным пассажирам первого рейса автобуса
Зилга-Беслан поведал все и, смеясь, закруглил:
- Вынесла его душа и утерю полушубка, не возражал и
против папахи и сапог, даже из-за жены не обиделся, но ведро
плова его доконало - что это за грабеж средь бела дня,
говорит, куда ты целыми ведрами таскаешь?
...ДО поздней осени Роман обходил дом Мурзы, ни привета-
ответа, но в дни Великого Джеоргуба, когда по очереди начали
обходить соседи друг друга, благословляя жертвоприношения
святому Георгию--Победоносцу, как же им не встретиться было
за одним пиршеским столом. Мурза с порога заметил, что
Роман, как черт от ладана, воротит нос.
- Ты заикаться начал что ли, а, сосед?
- Клянусь Аллахом, ты не то что заику, мертвого
вынудишь сказать пару слов, - из под усов Романа
выскользнула улыбка-ухмылка.