После моста мы шли крадучись и остановились передохнуть на
улице Тельмана…
Когда-то здесь жили евреи, и все дефицитное можно было купить
у них. Светловолосый Моше, любитель рока и торговец
аудиокассетами, был моим приятелем и одним из первых кооператоров
конца 80-х. На Богири у него была железная будка с надписью
«Звукозапись». Низенький некрасивый Моше был удачлив не только в
бизнесе, он женился на красавице осетинке и вскоре после этого
купил дом в центре города. В то время я частенько приходил к нему.
В тесной будке мы восторгались тяжелым роком и ругали
легкомысленную попсу. Первая волна войны в 91-м смыла евреев из
Цхинвала. Жена Моше погибла в одном из обстрелов, но вдовец не
торопился уезжать. Как-то летом я навестил его. Он жаловался, что
вынужден уехать.
– Что делать? – говорил он, расхаживая по пустой комнате. – Ну
с грузинами понятно, мать их, но кто защитит меня от мародеров?
Он провел меня в другую комнату, где были сложены вещи. Ловко,
как фокусник, он извлек из картонной коробки двукассетный
магнитофон.
– Я оставлю тебе «Шарп», – предложил он, – если ты поможешь
сохранить остальное.
– Хорошо, – согласился я.
– Вы все пожалеете об этом! – выкрикнул Моше.
– Ты о чем?
– Да так…. Забудь. Я дам тебе еще коробку кассет и туфли из
настоящей кожи….
Целых два дня я с обрезом охранял добро еврея. На третий с
согласия Моше пошел домой. Вечером я вернулся обратно и постучал в
дверь. Она не открывалась. Не желая верить своей догадке, стал
барабанить. Из окна соседнего дома выглянула женщина и спросила,
не Моше ли я ищу.
– Вот именно, – ответил я.
– Он уехал еще днем.
– Не понимаю….
– Что тут непонятного? Он загрузил свои вещи в грузовик и
уехал.
– Он ничего не оставил? – спросил я, чуть не плача.
– Ничего, – подтвердила голова.
– Твою мать, – сказал я, не веря собственным ушам...
– Твою мать, – сказал я семнадцать лет спустя, смотря на руины
и не веря своим глазам. – Неужели грузины ничего не оставили от
города?
Я подошел к желтым воротам обескровленного дома.
Железная дверь была открыта. Знал и чувствовал: внутри никого,
но все же крикнул:
– Темо, ты дома?!
В ответ чирикнул воробей и вспорхнул с инжира…
– Там кто-то есть! – крикнул один из моих спутников и вскинул
гранатомет на плечо, целясь в здание бывшего облпотребсоюза,
вернее, в то, что от него осталось. Длинные худые ноги юнца,
одетого в натовскую форму, тряслись. Он был весь мокрый от пота, и
казалось, сейчас растворится в жаре. Парень был из Владика, как и
эти трое добровольцев, ждущих от меня чуда. Но я не волшебник,
вашу мать, хоть и выжил после стольких войн. Какого хрена вы
приехали сюда? Кому нужно ваше геройство? Мы пушечное мясо,
понятно? Молитесь, молитесь, чтоб умереть мгновенно, без мучений.
А ради чего? Кто-нибудь может объяснить?!
Еще вчера я мог драпануть во Владик, но вместо этого рано
утром, как резервист пятого батальона, пошел на базу получать
оружие. Только расписался за автомат, и началось; вернее сказать,
закончилось. Наши, не выдержав обстрела и натиска грузинских
танков, оставили высоты и начали стекаться вниз, как ручейки
весной, превратившись в одну большую смрадную лужу. Но страх
прорвал плотину, и мы отхлынули назад, в сторону старого моста.
Все, у кого было оружие, собрались в парке у разрушенного здания
школы бокса. Женщины и дети набились в подвал военкомата. Связь
прервалась, и мы, потерянные, слушали, как бомбят город по ту
сторону Лиахвы. Какой-то урод предложил сделать круговую оборону и
стоять насмерть. Мать твою, красивые слова. Сам-то в них веришь,
ублюдок? Когда тебя разнесет в клочья, я разыщу кусок твоей
испитой морды и суну в собачье дерьмо, если, конечно, не лягу
прежде тебя.
Но до того хотелось бы увидеть брата. Может, он успел выехать?
Вряд ли. Последнюю эсэмэску от него получил прошлой ночью, когда
на Цхинвал обрушился град огня, и мать умоляла: позвони ему,
узнай, что с ним. Но я не смог дозвониться – только теперь оценил
«удобство» и «качество» сраной связи. Тогда мать вылезла из-под
кровати, куда забилась в страхе и, проклиная отца, не сумевшего
вырыть подвал, когда строил дом, начала одеваться: «Я пойду в
город. Пусть в меня попадет «Град»...» Насилу успокоил старуху,
пообещав ей, как только закончится обстрел, разыскать ее младшего
сына.
Грузины бомбили город всю ночь и все утро и перестали лишь час
назад. Но радость наша была недолгой. С той стороны приполз
ополченец и сообщил: «Все кончено… Я был в центре… На площади
грузинские танки… Еле ушел от них».
Не поверить было невозможно, и, проглотив пол-листа
транквилизаторов, я стал уговаривать ребят, бывших со мной на
прошлой войне, сделать вылазку в город и самим узнать, что там
творится. Они вроде бы соглашались, но потом растворялись в
зеленой массе ополченцев. Храбрые за столом, а на деле дерьмо. Да
пошли вы!
Вызвались совсем не те, на кого я рассчитывал. Их было
четверо: два автоматчика, пулеметчик и гранатометчик с одним
выстрелом. Чтобы внушить камуфляжной шпане уважение, я первым
пересек простреливаемый с кладбища деревянный мост. Шел не спеша
над шумевшим водопадом и смотрел на радугу в водной пыли. Говорят,
если перешагнуть через нее, исполнится любое твое желание. Хочу
остаться в живых! Вода подо мной была почти изумрудной. Если б не
грузины, я бы сейчас загорал на горячих камнях и смотрел бы на
попки купальщиц… Боже ослепи тех кто хочет продырявить мне спину!
Оказавшись на другом берегу, я взял под прицел холм над городом,
где покоились останки цхинвальцев, и дождался четвертого, с
пулеметом. Он был коренастый, с кривыми ногами и чем-то напоминал
бычка. Такой в рукопашной схватке забодал бы не меньше дюжины
врагов…
Сейчас все они, кроме перепуганного гранатометчика, стоявшего
рядом, прятались за сожженной «Газелью» и оглядывались на меня. Я
прислонил автомат к воротам и, сняв очки, протер вспотевшие линзы
рукавом маскхалата. Снова нацепил их, поправил на плечах лямки
десантного ранца с боеприпасами, взял пукалку. «Калаши» против
авиации, «Града» и танков. Смешно, не правда ли?
– Опусти гранатомет, – сказал я, вытирая пот со лба. – Под
развалинами подвал. Скорей всего там прячутся наши. А этот выстрел
прибереги для танка. Как вообще тебя зовут?
Он сказал. Не расслышав, я кивнул. В моем положении задавать
один и тот же вопрос дважды не полагалось, это я понял. Чтоб еще
раз показать, насколько мне все безразлично, медленно двинулся к
подвалу. Приблизившись к бетонной площадке под навесом, я наступил
на простыню в красных пятнах и остановился. Кровавый след вел по
лестнице вниз, к черному ходу, откуда веяло сыростью.
– Мы осетины! – крикнул я. – Не бойтесь!
Молчание.
– Может, пальнуть туда? – предложил подошедший малый с
пулеметом. – Там наверняка грузины.
– Нет, – сказал я. – Грузинам незачем прятаться; они взяли
Цхинвал и празднуют победу. И вообще как тебя зовут?
Он сказал. Я не расслышал, но кивнул… Наконец к нам поднялся
пожилой небритый мужик в дешевых спортивках. От него несло
перегаром.
– Салам, – сказал он. – У нас там мертвые. Вы не поможете
донести их до морга?
– О каком морге ты говоришь? – сказал я, не скрывая
раздражения. – От города камня на камне не осталось… Ладно,
извини... А как погибли эти бедолаги?
– Мы живем вон там, – всхлипнул мужик, махнув рукой в другой
конец улицы, где дымились дома. – Ночью во время обстрела я с
женой и дочкой побежал к соседям. У них подвал большой такой.
Хотели спрятаться там... Но ворота были закрыты. Пока мы стучались
и кричали, все начало взрываться… Почему, почему я не погиб вместе
с ними?
Мужик заплакал. Я почувствовал озноб и опустил голову. Еще
несколько пожилых мужчин поднялись наверх и, степенно
поздоровавшись, просили нас спрятать оружие и переодеться в
гражданку. Грузинская пехота прочесывает соседнюю улицу. Скоро
придут и сюда. Если они увидят вооруженных людей в камуфляже,
никого не пощадят. А внизу полно женщин и детей.
– Вы хотите, чтоб мы ушли? – спросил я.
– Да, – сказал лысеющий мужик с брюшком. – Не в обиду вам будь
сказано, но так будет лучше для всех.
– Это вряд ли, – сказал кривоногий пулеметчик и хотел
застрелить лысого. Я встал между ними. – Мы вернемся, и, богом
клянусь, я пришью тебя! – бычился кривоногий.
– Ладно, – сказал я. – Пойдем отсюда.
– А может, у них есть выстрелы? – спросил худой гранатометчик.
– У них больше ничего нет, – усмехнулся кривоногий.
– Позавчера, – пояснил гранатометчик, – когда мы приехали, я
видел этого лысого в форме, с такой же бандурой, как у меня, и
тандемными выстрелами…
Мы подошли к «Газели», за которой прятались автоматчики. Они
сидели на корточках и курили.
– Покурить, что ли, – сказал я и присел на теплый кирпич. – А
как вас зовут вообще? Да-да, к вам обращаюсь.
Автоматчики представились. Я не расслышал, но кивнул…
– Так вот, – начал я, докурив сигарету. – Я иду к своему
брату. Он живет около вокзала. Чтобы добраться туда, надо пройти
через весь город. Фактически это невозможно, но у меня нет другого
выхода. Я здесь родился, знаю каждый закоулок, и мне всегда везло.
– Костяшками пальцев я постучал по прикладу и раздавил окурок
носком кроссовки. – Если вы со мной…
Желтые ворота и бывшая еврейская улица остались позади как
ненужные воспоминания. Теперь мы продвигались вверх по улице
Исаака, которая пересекалась выше с улицей Сталина. Перешагивая
через поваленные деревья и столбы с оборванными проводами, вдруг
поймал себя на мысли, что судьба брата безразлична мне, как,
впрочем, и собственная. Наверное, устал. Еще бы. Прожить в
Цхинвале восемнадцать лет тебе не шутки, и будет обидно, в натуре,
после смерти угодить в ад. Хотелось бы в рай. Но вряд ли страусы
попадают на небеса. Да, мы живем как эти птицы, зарыв голову в
песок, и не хотим знать, кто нас имеет: свои или чужие. Так зачем
еще цепляться за жизнь? По привычке, должно быть. Ведь всегда
остается надежда, что завтра будет лучше, а нет, так послезавтра.
Остановившись, оглянулся: четверка исчезла. «Струсили, что ли», –
подумал я, отмечая струйкой лежащий поперек улицы столб. «Нет,
кажется, зашли в тот уцелевший дом». И стряхнул капельки. Через
минуту догадка подтвердилась: добровольцы появились с банками.
– Компот! – радостно возвестил кривоногий и, поравнявшись со
столбом, протянул мне запыленный трехлитровый баллон. Пить не
хотелось. И вообще хозяева, покидая свое жилище, могли подсыпать
в еду и питье мышьяк. Бывали случаи…
– Первым пьет младший, – сказал я.
– Ах да, – спохватился он и, открыв зубами крышку, сделал
глоток. Поморщился. – Сливовый, кажется. Будешь?
– Спасибо, – сказал я. – Не хочу. Выпьем потом, – и, перекинув
ногу через препятствие, двинул к перекрестку…
Первое, что я увидел на улице Сталина, был джип.
– Ого, какой навороченный джип! – удивился я. – Наверняка
иностранные журналисты. Смотрите-ка, они снимают нас из люка
камерой! Значит, не все так плохо! – и в знак приветствия махнул
машине рукой.
– Какой джип? – услышал я сзади. – Это «Кобра», натовский БТР!
И тут же по нам открыли огонь. Не помню, как оказался за
мусорными баками, но, поправив очки; вскочил и прицелился в
стрелка, высунувшегося из люка «Кобры».
– Твою мать! – визжал я, стреляя одиночными. – Получай, сука!
Грузин уронил простреленную голову на грудь и сполз за
бронированный щит. БТР проехал, а я, сменив опустевший магазин на
полный, сиганул в чей-то огород.
– Бегите за мной! – крикнул я лежащим в пыли улицы
добровольцам. – Слышите? Сейчас эта «Кобра» развернется, и тогда
нам в натуре пиздец!..
Уже не спеша я выбрал яблоню поветвистей и, бросив под ноги
еще дымившийся ствол, грудью примял траву в тени. Пощупал пульс:
так, нормально. В мои годы такое вряд ли под силу даже здоровому.
Высвободившись из лямок ранца, я положил его перед собой и вытащил
оттуда лимонки…
Первым появился худой запыленный гранатометчик с опущенной
головой.
– Все нормально, – сказал я и повернулся на бок, подперев
рукой мокрую голову. Лежать так было неудобно, но приходилось
терпеть, как и все в этой жизни. – С кем не бывает. Ты ведь не
ранен? Нет? Вот и хорошо. А выстрел прибереги для танка…
Потом появились остальные.
Четверка сидела и молчала, настороженно прислушиваясь к звукам
извне. Мне стало неловко. Я привстал, затем присел на корточки и
на всякий случай подтянул к коленям автомат.
– Ну что, покурим? – предложил я. – Нет сигарет? Отлично. Кто
не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Ха-ха… Вообще-то у
меня больное сердце, но во время боя мотор еще ни разу не
подводил. Хотя нет, однажды был сбой, в самом начале 91-го, и то
потому, что переел. Мать такую вкуснятину приготовила тогда на
Новый год, что я чуть не лопнул, так кишканулся. И тут грузинские
менты пожаловали; ну мы их встретили как следует. А когда начался
приступ тахикардии, я отошел за баррикаду и сел на снег.
Подумайте, какой облом умереть во время боя не от пули. Я даже
представил, как ребята говорят на моих похоронах: слабак, мать
его, умер от разрыва сердца. Помню, Андрейка Козаев подошел и
спросил, не ранен ли я. Парень только что закончил школу, но
проявил себя таким героем, что мне, вернувшемуся из армии, стало
стыдно. И я взял себя в руки... Да, тогда были другие времена,
другие люди…. Будь сейчас жив Парпат грузины не взяли бы Цхинвала.
Но если б они все-таки вошли в город, он стал бы для них большой
братской могилой… О, телефон в кармане вибрирует. Это брат.
Наконец-то дозвонился. Алё, ты где? Я в порядке. Мать? В подвале
военкомата. Ох, и достала же ночью. Плачет, убивается: где мой
сын, как он сейчас? А ты тоже хорош – мог бы прислать эсэмэску и
успокоить ее. Ну как ты? Воюешь на улице Героев? А почему не уехал
с женой во Владик? Ей же на днях рожать. Алё, алё, ты меня
слышишь? Дерьмо, а не связь. Ну ничего, зато я знаю, что брат жив…
Тсс, что за шум, слышите? Наши? Нет, говорят по-грузински.
Наверное, улицу прочесывают… Короче, так: пробираемся к развалинам
вон того дома и встретим гадов, как в 91-м.
ЭПИЛОГ
Девятого вечером грузины оставили Цхинвал, а утром десятого в
город вошли российские войска. У разрушенного дома на тротуаре
сидел седой очкарик с автоматом и курил. В пяти шагах от него
лежали накрытие плащ-палаткой трупы. Мимо прогрохотал танк;
следующий за ним, качнувшись, остановился. Из люка появилась
голова в шлемофоне.
– Дядя! – крикнул танкист. – Не подскажешь, где улица Сталина?
– Это и есть улица Сталина, – усмехнулся очкарик.
– Можно погромче?! Ничего не слышно! А кто под брезентом?
– Добровольцы, – сказал очкарик и, сняв очки, вытер глаза
рукавом маскхалата.