ТАМЕРЛАН ТАДТАЕВ

ТРУБКА МИРА

                                
   Маленький  Тамук  бежал в школу. Он был совершенно  счастлив.
Неделю назад вернулся его отец из России, где был на заработках,
и  сегодня  наконец-то купил в музыкальном  магазине  телевизор.
Теперь  Тамук будет смотреть фильм про Штирлица не в доме Игера,
у которого мама красивая, но злая, будто с цепи сорвалась. Ну уж
нет, к этим спесивым богачам он больше ни за что не пойдет. И  в
школе врать не надо будет. Ведь Тамук всем говорил, будто у  них
дома  большой телевизор и фильм «Место встречи изменить  нельзя»
приходят смотреть соседи.  Достали уже. Совсем потеряли совесть.
Мама Ира прогоняет их, а им хоть бы что. Уйдут, надувшись, а  на
следующий день снова припираются с заискивающими улыбочками:

   –  Тетя  Ира,  можно посмотреть кино? Мама  Игера  опять  нас
прогнала.

   –  Ну  конечно, смотрите, – говорит мама Ира. – Я же не такая
злая, чтобы прогонять бедных детей, как некоторые. И конфеты  из
вазы ешьте, не бойтесь. Я их не для красоты на стол поставила.

   –  Спасибо, тетя Ира. Мы больше не пойдем к бембиз  Игеру,  у
которого такая бешеная мама.

   –  Да  пожалуйста,  можете хоть до  утра  сидеть.  И  айвовым
вареньем вас угощу, и грушевый компот открою. Пейте на здоровье…

   Тамук   пробежал   малый  мост  и  остановился   у   большого
двухэтажного дома таксиста Нугзара. Внутри, наверно,  не  меньше
десяти комнат, прикинул Тамук, с завистью смотря на занавешенные
окна  нижнего  этажа.  А у нас-то всего  две,  если  считать  за
комнату небольшую пристройку. Конечно, если бы папа тоже работал
таксистом,  он бы отгрохал дом не меньше, и тогда  бы  Тамук  не
получал  затрещин  от  старшей сестры,  учившей  уроки  под  рев
братишки-сосунка, который постоянно нарывался.  Школа  была  тут
же, за углом, и звонок застал Тамука на персиковом дереве в саду
Нугзара. Один большой и сочный персик он уже успел слопать, стоя
на  ветке, и едва не подавился косточкой. Сладкую мякоть другого
он  только надкусил – и как индеец спрыгнул на траву, готовый  к
схватке  с  бледнолицыми.  Ему не хотелось  пачкать  свою  новую
московскую   форму   в  гнилых  персиках  под   ногами,   а   то
перекувыркнулся  бы  не  хуже  Виннетусынинчучуна.  Бледнолицые,
наверно,  наделали  в  штаны,  увидев,  с  кем  имеют  дело,  и,
переглянувшись, остались лежать в побуревшей траве.

   –  Это  земля  апачей, – сказал Тамук Великий Воин  и,  издав
боевой  клич,  как  индейцы  в фильме «Виннету,  сын  Инчучуна»,
схватил  ранец  с  учебниками, перелез через  проволочную  сетку
изгороди, при этом чуть не порвал штаны. Ну и влетело бы от мамы
Иры,  подумал  он, стараясь взглянуть на себя сзади,  как  вдруг
заметил  лохматую  собаку, гонявшуюся за  своим  хвостом.  Тамук
остановился  и,  не  спуская  глаз с дворняги,  нагнулся,  чтобы
подобрать  камень. Пес тоже перестал кружиться и, насторожившись
и  принюхиваясь, наблюдал за школьником. Почувствовав опасность,
он  бросился  наутек.  Булыжник  пролетел  над  собакой,  и  та,
взвизгнув, прибавила ходу. Проехавший мимо грузовик поднял пыль.
Тамук посторонился, и снова было принялся оправлять форму, когда
заметил Кучу.

   –  Уа,  кого я вижу, – усмехнулся Тамук. – Подойди-ка сюда  и
посмотри  сзади.  Кажется,  я штаны  порвал.  Да  не  бойся,  не
кусаюсь.

   Куча  осторожно  приблизился к нему и через минуту  лежал  на
асфальте, пытаясь защитить лицо от кулаков Тамука.

   – В кого вы швыряли камни летом, а? Я свалился с камеры, и ее
унесло в Гур! Вита меня вытащил за волосы, с полным пузом воды…

   – Вайме деда! – орал Куча. – Отпусти! Меня там не было!

   –  Рассказывай сказки другому! Тебя и толстого Гочу  я  сразу
узнал. До него я тоже доберусь. А пока получай, твою мать…

   – На мать не ругайся… Пожалеешь… Ай! Ты мне зуб выбил…

   –  Я пожалею? Да кем ты меня пугаешь? Ну слушай: шени деда м…
Хочешь еще, а?

   – На мать не ругайся… Она... она умерла.

   Тамук  занес кулак и замер. Затем слез с Кучи и протянул  ему
руку.

   – Что ж ты молчал? – пробормотал он. – Извини…

   Куча  оттолкнул  протянутую руку и  встал,  сплевывая  кровь.
Опустив  голову,  он побрел вниз по безлюдному шоссе,  а  Тамук,
нагнувшись, подобрал разбросанные по асфальту тетради и книги на
причудливом грузинском. Запихнув их в зеленую папку,  он  догнал
ссутулившегося Кучу.

   –  На, возьми свои книги и прости, – сказал Тамук. – Я же  не
знал  про  твою мать… То есть… Я не то хотел сказать.  Ну  ударь
меня, только несильно, а то я опять разозлюсь. Послушай, у  меня
есть  три рубля. Хочешь, купим сигареты и пойдем в парк? Выкурим
трубку  мира,  а?  Ты будешь бледнолицый, а  я  краснокожий  или
наоборот. Выбирай. Да возьми свои книги…

   Куча вытер глаза и сунул папку под мышку.

   – Тебе же в школу надо, – сказал он.

   –   Плевать  на  школу.  Слушай,  однажды  я  видел,  как  ты
затягивался и пускал дым кольцами. Научишь?

   – Конечно. А хорошо ходить в школу со второй смены?

   – Как тебе сказать. В пятом классе об этом только и мечтал. А
сейчас даже жалею. Вот ты, к примеру, уже отучился и свободен, а
мне  сидеть  за  партой  до вечера и получать  подзатыльники  за
невыученный урок.

   – А вас тоже бьют учителя?

   –   Еще   как.  Настоящие  гестаповцы.  Особенно  училка   по
осетинскому. Она такая здоровая. Сначала тянет за ухо  вверх,  а
когда  ты  уже на цыпочках и готов взлететь к потолку,  бьет  по
голове толстой обручалкой.

   Рассказывая, Тамук отряхивал пыль с одежды Кучи  и  даже  дал
ему  свой грязный носовой платок, чтобы тот вытер с лица  кровь.
После  чистки они пошли в магазин Бабо на углу Садовой и  купили
там без всяких расспросов ворчливой Бабули пять пачек «Примы»  и
коробок спичек. Куча хотел еще зайти в киоск хромой Жужу и взять
у  нее пива – если, конечно, не прогонит, на крайняк можно  было
купить  лимонад, – но дверь под стершейся вывеской оказалась  на
замке. Они перебежали дорогу и юркнули в парк через покосившиеся
решетчатые ворота. Прошуршав по ржавой листве мимо школы  бокса,
откуда   доносились   крики  и  топот   спортсменов,   школьники
остановились и оглянулись по сторонам.

   –  Вроде  никого, – сказал Куча, и, уронив папку у громадного
тополя,  сел  на книги. Тамук уселся напротив, облокотившись  на
ранец.

   – Хороший у тебя ранец, – сказал Куча, открывая красную пачку
«Примы».  – Смотри-ка, дождь пошел. Кхе-кхе. Без фильтра  всегда
крепкие, но мой отец только эти и курит. А ты разве не будешь?

   –  Буду, конечно. Кхе-кхе. Совсем некрепкие. Кхе-кхе. Я  могу
все шесть пачек скурить.

   – С напасами?

   –  Нет,  конечно.  Ну-ка  затянись  сам…  А  кольца,  кольца?
Здорово. Давно куришь?

   – С первого класса.

   – Ого, ты сейчас в шестом, как я? Ха, да за пять лет я бы дым
из задницы научился выпускать.

   Куча хихикнул:

   –  Вряд  ли.  А  вот из глаз я умею. Хочешь,  покажу?  Только
смотри мне прямо в глаза, и никуда больше.

   – Ай, ты мне руку прожег!

   – Ха-ха, кхе-кхе, все дурачки попадаются на этом.

   –  Опять нарываешься, шени… Ну ладно... А дома знают, что  ты
куришь?

   –  Догадываются. Но мне плевать. Я беру пример со старших,  а
они все курят. Слушай, а чего к Нугзару в сад залез? Если бы  он
застал тебя, мамой клянусь, переломал бы тебя надвое.

   –  Кем  ты  клянешься? Ах да... Ну сначала  ему  пришлось  бы
поймать меня, а это не так просто. Видел, какой я ловкий? То-то.
Но  тут дело вот в чем. У его жены туберкулез, и он повез  ее  в
Абастумани. Так говорила мама вчера, а она знает, поверь мне.

   – Откуда?

   – Как откуда? Она же медсестрой в тубдиспансере работает, кхе-
кхе.

   Куча понимающе кивнул и снова пустил дым кольцами.

   –  Послушай,  –  сказал побледневший Тамук. –  Я  бы  тебя  и
пальцем  не  тронул,  если бы знал про твою  мать…  Что-то  меня
тошнит… Ох как плохо...

   Он привстал и, пошатнувшись, оперся о дерево. Куча не спускал
с него глаз.

   –  Знаешь,  – сказал Куча, медленно поднимаясь.  –  Моя  мать
умерла, когда рожала Эку.

   –  Мне  плохо, – бормотал Тамук. – Эка – твоя сестра с  таким
большим  носом, да? В нее бембиз Игер влюблен… Ох… Не надо  было
столько курить. Да пошли вы все на…

   Куча  набросился на него и повалил на мокрую  листву.  Но  не
прошло и минуты, как нападающий оказался лежащим на спине. Тамук
сидел на нем верхом и, подставив лицо дождю, бормотал:

   –  Как  же  мне плохо. Ты сам виноват. Не надо было швыряться
камнями…  Мы  просто  проплывали мимо Мамисантубани.  Хотели  на
камерах до Гори добраться, а вылезли в Эргнети с шишками… Ладно,
с  тебя  хватит. Вставай и вали отсюда… Ну чего встал?  Сигареты
тоже  можешь взять себе... Нет, погоди, сейчас я умру, как Бока.
У  него тоже был туберкулез… Умоляю тебя, вызови скорую, а? Бери
всю сдачу, только кинь две копейки в автомат и набери ноль три.

   – Скорая бесплатно, – прошипел Куча, но деньги взял и засунул
в карман.

   –  Спасибо,  ты настоящий друг. Мама говорила, что  кашель  и
тошнота   –  первые  признаки  туберкулеза.  Кхе-кхе…  Она   еще
говорила,  что больные харкают кровью. Тьфу... Точно.  Не  может
быть, ты мне губы разбил. Сейчас я засуну тебе кое-что в рот!

   Тамук  поднялся  с колен и, шатаясь, пошел на  Кучу,  который
согнулся в борцовской стойке.

   –  Ты думаешь, я с тобой бороться буду? – усмехнулся Тамук. –
Сначала я выбью твои гнилые зубы...

   –  Отстань от меня, слышишь?! – вопил, отступая, Куча. – Шени
деда  м...! Понял? – И вдруг, споткнувшись о гнилую ветку, упал.
В  ту  же секунду Тамук бросился на него, но вскрикнул и  обмяк.
Куча  откинул от себя безжизненное тело своего обидчика и встал,
держа в руке булыжник величиной с кулак.

   С  минуту  победитель  молча смотрел на  неподвижно  лежащего
лицом вниз Тамука, выронил камень, повернулся и бросился бежать…
Мокрый  и  растрепанный,  он  остановился  передохнуть  у   дома
Нугзара. Оглянувшись, Куча убедился, что погони нет, и подставил
грязные   ладони  к  водосточной  трубе,  откуда  лился   дождь,
барабанивший по оцинкованной крыше.

   В  парке  на  палой листве под дождем, скрестив  ноги,  сидел
школьник.  Он  нащупал  шишку на голове, и  его  маленькое  лицо
исказилось злобой.

   –  Бледнолицый  вонючка чуть не убил меня, – возвестил  Тамук
Великий Воин. – Он откопал топор войны, хотя мы выкурили  трубку
мира,  –  великого  воина чуть не вырвало, но,  как  и  подобает
индейцу,  он  держал себя в руках. – Я сниму с него  скальп,  за
вероломство.

   Боевой клич апачей разнесся по окрестностям...


* Каталог * На главную страницу библиотеки * На главную страницу журнала *