Маленький Тамук бежал в школу. Он был совершенно счастлив.
Неделю назад вернулся его отец из России, где был на заработках,
и сегодня наконец-то купил в музыкальном магазине телевизор.
Теперь Тамук будет смотреть фильм про Штирлица не в доме Игера,
у которого мама красивая, но злая, будто с цепи сорвалась. Ну уж
нет, к этим спесивым богачам он больше ни за что не пойдет. И в
школе врать не надо будет. Ведь Тамук всем говорил, будто у них
дома большой телевизор и фильм «Место встречи изменить нельзя»
приходят смотреть соседи. Достали уже. Совсем потеряли совесть.
Мама Ира прогоняет их, а им хоть бы что. Уйдут, надувшись, а на
следующий день снова припираются с заискивающими улыбочками:
– Тетя Ира, можно посмотреть кино? Мама Игера опять нас
прогнала.
– Ну конечно, смотрите, – говорит мама Ира. – Я же не такая
злая, чтобы прогонять бедных детей, как некоторые. И конфеты из
вазы ешьте, не бойтесь. Я их не для красоты на стол поставила.
– Спасибо, тетя Ира. Мы больше не пойдем к бембиз Игеру, у
которого такая бешеная мама.
– Да пожалуйста, можете хоть до утра сидеть. И айвовым
вареньем вас угощу, и грушевый компот открою. Пейте на здоровье…
Тамук пробежал малый мост и остановился у большого
двухэтажного дома таксиста Нугзара. Внутри, наверно, не меньше
десяти комнат, прикинул Тамук, с завистью смотря на занавешенные
окна нижнего этажа. А у нас-то всего две, если считать за
комнату небольшую пристройку. Конечно, если бы папа тоже работал
таксистом, он бы отгрохал дом не меньше, и тогда бы Тамук не
получал затрещин от старшей сестры, учившей уроки под рев
братишки-сосунка, который постоянно нарывался. Школа была тут
же, за углом, и звонок застал Тамука на персиковом дереве в саду
Нугзара. Один большой и сочный персик он уже успел слопать, стоя
на ветке, и едва не подавился косточкой. Сладкую мякоть другого
он только надкусил – и как индеец спрыгнул на траву, готовый к
схватке с бледнолицыми. Ему не хотелось пачкать свою новую
московскую форму в гнилых персиках под ногами, а то
перекувыркнулся бы не хуже Виннетусынинчучуна. Бледнолицые,
наверно, наделали в штаны, увидев, с кем имеют дело, и,
переглянувшись, остались лежать в побуревшей траве.
– Это земля апачей, – сказал Тамук Великий Воин и, издав
боевой клич, как индейцы в фильме «Виннету, сын Инчучуна»,
схватил ранец с учебниками, перелез через проволочную сетку
изгороди, при этом чуть не порвал штаны. Ну и влетело бы от мамы
Иры, подумал он, стараясь взглянуть на себя сзади, как вдруг
заметил лохматую собаку, гонявшуюся за своим хвостом. Тамук
остановился и, не спуская глаз с дворняги, нагнулся, чтобы
подобрать камень. Пес тоже перестал кружиться и, насторожившись
и принюхиваясь, наблюдал за школьником. Почувствовав опасность,
он бросился наутек. Булыжник пролетел над собакой, и та,
взвизгнув, прибавила ходу. Проехавший мимо грузовик поднял пыль.
Тамук посторонился, и снова было принялся оправлять форму, когда
заметил Кучу.
– Уа, кого я вижу, – усмехнулся Тамук. – Подойди-ка сюда и
посмотри сзади. Кажется, я штаны порвал. Да не бойся, не
кусаюсь.
Куча осторожно приблизился к нему и через минуту лежал на
асфальте, пытаясь защитить лицо от кулаков Тамука.
– В кого вы швыряли камни летом, а? Я свалился с камеры, и ее
унесло в Гур! Вита меня вытащил за волосы, с полным пузом воды…
– Вайме деда! – орал Куча. – Отпусти! Меня там не было!
– Рассказывай сказки другому! Тебя и толстого Гочу я сразу
узнал. До него я тоже доберусь. А пока получай, твою мать…
– На мать не ругайся… Пожалеешь… Ай! Ты мне зуб выбил…
– Я пожалею? Да кем ты меня пугаешь? Ну слушай: шени деда м…
Хочешь еще, а?
– На мать не ругайся… Она... она умерла.
Тамук занес кулак и замер. Затем слез с Кучи и протянул ему
руку.
– Что ж ты молчал? – пробормотал он. – Извини…
Куча оттолкнул протянутую руку и встал, сплевывая кровь.
Опустив голову, он побрел вниз по безлюдному шоссе, а Тамук,
нагнувшись, подобрал разбросанные по асфальту тетради и книги на
причудливом грузинском. Запихнув их в зеленую папку, он догнал
ссутулившегося Кучу.
– На, возьми свои книги и прости, – сказал Тамук. – Я же не
знал про твою мать… То есть… Я не то хотел сказать. Ну ударь
меня, только несильно, а то я опять разозлюсь. Послушай, у меня
есть три рубля. Хочешь, купим сигареты и пойдем в парк? Выкурим
трубку мира, а? Ты будешь бледнолицый, а я краснокожий или
наоборот. Выбирай. Да возьми свои книги…
Куча вытер глаза и сунул папку под мышку.
– Тебе же в школу надо, – сказал он.
– Плевать на школу. Слушай, однажды я видел, как ты
затягивался и пускал дым кольцами. Научишь?
– Конечно. А хорошо ходить в школу со второй смены?
– Как тебе сказать. В пятом классе об этом только и мечтал. А
сейчас даже жалею. Вот ты, к примеру, уже отучился и свободен, а
мне сидеть за партой до вечера и получать подзатыльники за
невыученный урок.
– А вас тоже бьют учителя?
– Еще как. Настоящие гестаповцы. Особенно училка по
осетинскому. Она такая здоровая. Сначала тянет за ухо вверх, а
когда ты уже на цыпочках и готов взлететь к потолку, бьет по
голове толстой обручалкой.
Рассказывая, Тамук отряхивал пыль с одежды Кучи и даже дал
ему свой грязный носовой платок, чтобы тот вытер с лица кровь.
После чистки они пошли в магазин Бабо на углу Садовой и купили
там без всяких расспросов ворчливой Бабули пять пачек «Примы» и
коробок спичек. Куча хотел еще зайти в киоск хромой Жужу и взять
у нее пива – если, конечно, не прогонит, на крайняк можно было
купить лимонад, – но дверь под стершейся вывеской оказалась на
замке. Они перебежали дорогу и юркнули в парк через покосившиеся
решетчатые ворота. Прошуршав по ржавой листве мимо школы бокса,
откуда доносились крики и топот спортсменов, школьники
остановились и оглянулись по сторонам.
– Вроде никого, – сказал Куча, и, уронив папку у громадного
тополя, сел на книги. Тамук уселся напротив, облокотившись на
ранец.
– Хороший у тебя ранец, – сказал Куча, открывая красную пачку
«Примы». – Смотри-ка, дождь пошел. Кхе-кхе. Без фильтра всегда
крепкие, но мой отец только эти и курит. А ты разве не будешь?
– Буду, конечно. Кхе-кхе. Совсем некрепкие. Кхе-кхе. Я могу
все шесть пачек скурить.
– С напасами?
– Нет, конечно. Ну-ка затянись сам… А кольца, кольца?
Здорово. Давно куришь?
– С первого класса.
– Ого, ты сейчас в шестом, как я? Ха, да за пять лет я бы дым
из задницы научился выпускать.
Куча хихикнул:
– Вряд ли. А вот из глаз я умею. Хочешь, покажу? Только
смотри мне прямо в глаза, и никуда больше.
– Ай, ты мне руку прожег!
– Ха-ха, кхе-кхе, все дурачки попадаются на этом.
– Опять нарываешься, шени… Ну ладно... А дома знают, что ты
куришь?
– Догадываются. Но мне плевать. Я беру пример со старших, а
они все курят. Слушай, а чего к Нугзару в сад залез? Если бы он
застал тебя, мамой клянусь, переломал бы тебя надвое.
– Кем ты клянешься? Ах да... Ну сначала ему пришлось бы
поймать меня, а это не так просто. Видел, какой я ловкий? То-то.
Но тут дело вот в чем. У его жены туберкулез, и он повез ее в
Абастумани. Так говорила мама вчера, а она знает, поверь мне.
– Откуда?
– Как откуда? Она же медсестрой в тубдиспансере работает, кхе-
кхе.
Куча понимающе кивнул и снова пустил дым кольцами.
– Послушай, – сказал побледневший Тамук. – Я бы тебя и
пальцем не тронул, если бы знал про твою мать… Что-то меня
тошнит… Ох как плохо...
Он привстал и, пошатнувшись, оперся о дерево. Куча не спускал
с него глаз.
– Знаешь, – сказал Куча, медленно поднимаясь. – Моя мать
умерла, когда рожала Эку.
– Мне плохо, – бормотал Тамук. – Эка – твоя сестра с таким
большим носом, да? В нее бембиз Игер влюблен… Ох… Не надо было
столько курить. Да пошли вы все на…
Куча набросился на него и повалил на мокрую листву. Но не
прошло и минуты, как нападающий оказался лежащим на спине. Тамук
сидел на нем верхом и, подставив лицо дождю, бормотал:
– Как же мне плохо. Ты сам виноват. Не надо было швыряться
камнями… Мы просто проплывали мимо Мамисантубани. Хотели на
камерах до Гори добраться, а вылезли в Эргнети с шишками… Ладно,
с тебя хватит. Вставай и вали отсюда… Ну чего встал? Сигареты
тоже можешь взять себе... Нет, погоди, сейчас я умру, как Бока.
У него тоже был туберкулез… Умоляю тебя, вызови скорую, а? Бери
всю сдачу, только кинь две копейки в автомат и набери ноль три.
– Скорая бесплатно, – прошипел Куча, но деньги взял и засунул
в карман.
– Спасибо, ты настоящий друг. Мама говорила, что кашель и
тошнота – первые признаки туберкулеза. Кхе-кхе… Она еще
говорила, что больные харкают кровью. Тьфу... Точно. Не может
быть, ты мне губы разбил. Сейчас я засуну тебе кое-что в рот!
Тамук поднялся с колен и, шатаясь, пошел на Кучу, который
согнулся в борцовской стойке.
– Ты думаешь, я с тобой бороться буду? – усмехнулся Тамук. –
Сначала я выбью твои гнилые зубы...
– Отстань от меня, слышишь?! – вопил, отступая, Куча. – Шени
деда м...! Понял? – И вдруг, споткнувшись о гнилую ветку, упал.
В ту же секунду Тамук бросился на него, но вскрикнул и обмяк.
Куча откинул от себя безжизненное тело своего обидчика и встал,
держа в руке булыжник величиной с кулак.
С минуту победитель молча смотрел на неподвижно лежащего
лицом вниз Тамука, выронил камень, повернулся и бросился бежать…
Мокрый и растрепанный, он остановился передохнуть у дома
Нугзара. Оглянувшись, Куча убедился, что погони нет, и подставил
грязные ладони к водосточной трубе, откуда лился дождь,
барабанивший по оцинкованной крыше.
В парке на палой листве под дождем, скрестив ноги, сидел
школьник. Он нащупал шишку на голове, и его маленькое лицо
исказилось злобой.
– Бледнолицый вонючка чуть не убил меня, – возвестил Тамук
Великий Воин. – Он откопал топор войны, хотя мы выкурили трубку
мира, – великого воина чуть не вырвало, но, как и подобает
индейцу, он держал себя в руках. – Я сниму с него скальп, за
вероломство.
Боевой клич апачей разнесся по окрестностям...