Еще до того, как Грузия присоединилась к России, над рекой
Арагви, недалеко от Косета, на выступе черной скалы стоял замок с
высокой башней. Стены его сохранились и поныне. В этом замке жил
арагвинский князь Нугзар Эристави.
В те времена арагвинские грузины были данниками князя, но
осетины, жившие в ущельях Куд и Тырсыгом, и хиуские грузины были
свободны, князю не подчинялись и податей не платили.
Постепенно князь приблизил к себе жителей Кудского ущелья,
самым почитаемым из них он присвоил звание моурау, сделал их
сборщиками податей, принимал их, как близких. И жители Куда
поверили ему. А через них сблизился он и с жителями Тырсыгома и из
тех тоже многих произвел в моурау. И те, и другие стали послушны
ему, начали участвовать в его набегах, помогая ему усмирять
непокорных и облагать их данью.
Однажды, весной, в теплый воскресный день люди сидёли на
ныхасе, обсуждая свои дела. В это время появился князь со своей
свитой и приветствовал собравшихся. Люди встали ему навстречу, и,
поздоровавшись, помогли сойти с коня. Князь сел, как положено по
обычаю, и обратился к ним:
— Хиуцы возгордились. Они не пропускают по своей земле ни
конного, ни пешего, и даже птице не позволяют пролететь над собой.
Князей они ни во что не ставят и ничьей власти не признают. Пойдем
на них и сделаем их своими данниками!
Сноп горел, говорят, а веревка, которой он связан, над ним
смеялась. Осетинам только намекни, что надо воевать, этого будет
достаточно. Сколько их костей белеет в чужих землях, сколько
жизней оборвала горячая пуля! Во все времена осетины не ленились
заниматься войной. Вот и теперь князю не пришлось долго их
уговаривать. Он условился с ними выступить в следующее
воскресенье.
Прошла неделя. Княжеские отряды подошли к Кудской крепости,
там к ним присоединилось Кудское войско и через день они двинулись
в сторону Тырсыгома. Тамошние воины тоже присоединились к отряду
князя. Тот не стал долго тянуть и двинул войска на Хиу. Хиуцы уже
знали об этом и готовились к битве.
На другой день оба войска стали лицом к лицу на поле под
Самтеро. С обеих сторон поскакали всадники, начались переговоры.
Князь требовал от хиуцев, чтобы они покорились и стали его
данниками. Хиуцы не соглашались и были готовы отстаивать свою
свободу. Им было хорошо известно, что, покорившись, они будут
навек обречены гнуться под княжеским ярмом: смерть казалась им
лучше такой жизни.
Солнце уже садилось, озаряя горы последними кровавыми лучами,
когда стало ясно, что переговоры ни к чему не приведут. Войска
двинулись друг на друга.
В наступающих сумерках с обеих сторон засверкали языки
пламени, неся противникам смерть. По ущельям над Тереком гремело
эхо выстрелов, земля и небо дрожали от топота копыт и криков
раненых. Хиуцы все до единого вышли на поле битвы: мужчины
сражались, женщины носили им еду, воду, порох.
Точно не известно, сколько. дней длилось сражение, но хиуцы
были разбиты. Их послы сдали князю ключи от крепостей и склонились
перед ним.
Князь с войсками пробыл в Хиу до осени. Из самых сильных
хиуских родов он набрал людей, сделал их сборщиками налогов и
установил свои жестокие законы. Тех, кто еще сопротивлялся ему, он
приказал казнить или бросить в подземелье Косетского замка. Он
отобрал у народа все оружие, какое только смог найти, и поздней
осенью отправился домой.
Настали черные времена. Обманом и хитростью князь постепенно и
людей. Куда сделал своими данниками. Башня, говорят, рушится от
тяжести своих собственных камней. Самые сильные фамилии Куда,
получив от князя привилегии, стали на его сторону. Благодаря им,
князь сумел подчинить себе и всех остальных. Свобода,
справедливость, любовь — все оказалось в железной клетке. В те
времена даже камни стали, бояться князей, кто же из людей мог
поднять голову? Так тянулись годы и небо было сокрыто от людей
черными тучами.
Арагвинский князь не знал жалости и зверствовал все больше и
больше. Без его разрешения мужчина не мог жениться, а девушка —
выйти замуж. Если где-нибудь бывала свадьба, князь мог
потребовать, чтобы невесту в первую ночь привели к нему... Он все
больше терял человеческое лицо, погряз в насилии и стал хуже
зверя. Но во всем этом была не только его вина — вокруг него было
немало негодяев, которые сбивали народ с толку, натравливали людей
друг на друга. Человеческие законы были растоптаны и люди
перестали понимать людей.
Одни, пользуясь поддержкой князя, плясали на головах бедняков,
кормясь их трудом, а те, другие,, не могли шевельнуться под тяжким
гнетом, работали от зари до зари и голодали.
В те самые времена в небольшом горном селении Ганис, на берегу
Арагви, жили бездетные супруги — Берд и Кызмыда. Люди очень их
любили за доброту и гостеприимство, жалели их и, часто молились
богу, чтобы он дал им потомство. Видно, молитвы подействовали и
Кызмыда забеременела. Весть об этом передавалась из уст в уста, но
многие не верили в такую возможность, ведь Кызмыда никогда не
имела детей и годы ее прошли как будто.
Наступил срок и в пятницу, перед пасхой, Кызмыда родила
мальчика. Люди от души поздравляли Берда, они радовались, что небо
сжалилось над теми, кого они так любили, и благодарили бога за
это.
Но кто из бедных землепашцев мог быть счастлив в те времена? И
сами они, и дети их, и скот — все было собственностью князей и те
делали с ними, что хотели.
Той же весной, когда у Кызмыда родился мальчик, борзая сука
князя принесла ей щенков. Сука тут же издохла, из щенков выжил
только один и его выкармливали коровьим молоком. Однажды князь
охотился возле Ганиса. Кызмыда сидела у ворот с ребенком на руках.
Князь проезжал мимо и его взгляд остановился на ней — высокая,
белокожая, полная женщина в летах и ребенок, похожий на нее,
пухлый, словно сдобная булка. Он смотрел на мать и улыбался, как
солнышко.
Князь со свитой остановился у ворот дома, вызвал Берда и
сказал ему:
— Слушай! Я пришлю тебе своего борзого щенка, пусть твоя жена
кормит его грудью и не вздумает оставлять голодным. Я вижу, у нее
достаточно молока и она сможет хорошо выкормить его. И если
попробуете не сделать этого, я вас уничтожу.
Он повернул коня и уехал.
На другой день князь прислал щенка с одним из моурау и тот еще
раз предупредил, что щенок, упаси бог, не должен оставаться
голодным.
Шло время. То ли человеческое молоко было не впрок щенку, то
ли в нем самом был какой изъян — одному богу известно, — но щенок
сильно отощал.
Как-то князь снова приехал охотиться в Ганис. Он спешился у
ворот Берда и вошел во двор. Кызмыда сидела на пороге дома,
ребенок был у нее на руках, а щенок лежал возле ног. Князь стал
рассматривать щенка и, увидев, что он худой, закричал, сверкая
глазами:
— Разве я не сказал вам, ослы, чтобы вы как следует выкормили
его?
Он вырвал из рук матери ребенка, схватил его за ноги и,
размахнувшись, ударил об ее голову. У мальчика переломился
позвоночник, он несколько раз дернулся и умер.
Князь снова закричал:
— Я выколю тебе глаза, если ты не выкормишь щенка!
Собрались бедняки и похоронили мальчика. Долго говорили о
своей несчастной жизни, но были бессильны изменить что-либо,
поэтому дальше разговоров дело не пошло.
А Кызмыда начала кормить щенка. Народ тогда был скован
железными цепями и не мог распоряжаться даже собственной жизнью. К
тому же люди многого не понимали и думали, что влачить рабское
ярмо от рождения до смерти им суждено свыше. Что человек рожден
для свободы, многие из них и не подозревали:
Что только не сделает сильный, чего только не простит слабый!
Несчастная женщина кормила щенка, ведь слов князя страшились
тогда, как небесного грома.
Щенок подрастал и становился все более шкодливым. Однажды он
прокусил женщине грудь. Место укуса покраснело и вспухло, грудь
отекла, нагноилась. У Кызмыда начался жар, она слегла. Никто не
смог помочь ей и через короткое время она умерла. Снова собрались
люди, похоронили ее, оплакав, сказали: «Светлая тебе память!», и
разошлись.
Все очень горевали по поводу ее смерти: Ведь Берд—спокойный и
справедливый человек— жил у самого выхода из ущелья и любому
усталому путнику был добрым хозяином, а Кызмыда—веселой и
хлебосольной хозяйкой. Любого, кто попадал к ним, она встречала,
как родная мать, и потому люди любили ее.
Берд на протяжении целого года устраивал по жене поминки, на
них он потратил все свои убогие сбережения и обеднел окончательно.
Он остался одиноким на старости лет, жизнь опостылела ему. Люди
помогали ему, как могли, но все же часто некому было испечь для
него хлеба и он оставался голодным. В конце концов Берд потерял
разум от горя и лишений. Он бесцельно бродил по округе. Иногда ему
казалось, что за ним гонится князь, и тогда он бежал, не разбирая
пути и крича:
— Князь идет, князь! Ребенок! Спасайте ребенка!
Изнемогая от бега, он падал ничком на землю. Если кто-то
пытался остановила его, он начинал бессвязно жаловаться на князя.
Однажды в январе Берд исчез. Через некоторое время его нашли
замерзшим на перевале Дзимыр. Когда в Кудском ущелье узнали об
этом, вновь собрался народ. Тело Берда привезли домой. Соседи
похоронили его рядом с Кызмыда, сказали: «Светлая вам память!», и
устроили поминки за счет общества. Дом Берда опустел и только крик
совы доносился оттуда по ночам.
Народ изнемог от притеснений. После гибели Берда и его семьи
людей охватил гнев. Кто ушел в абреки, кто укрылся в горах.
Податей больше не платили, убили многих моурау. Но все же князь,
благодаря хитрости и змеиному языку, сумел обмануть многих. С
помощью одних, он побеждал других. Люди не могли понять друг друга
и снова попадали в рабство.
Шли годы. Народ по-прежнему жил во мраке и не видел просвета.
Если где-нибудь появлялся человек, призывавший к свободе, князья и
их слуги убивали его. Жиэнь становилась все тяжелее.
Как-то весной, в праздник, народ собрался на площади возле
крепости. Речь зашла о князе. Встал Мистала Рубайты, седо-бородый
старец, и сказал:
— Солнце погасло и луна больше не светит. Земля дрожит от
гнева и звезды падают с неба, не? в силах больше смотреть на наши
страдания. Подлый князь губит наших жен, гЛэзорит наших дочерей,
заставляет женщин грудью кормить щенков. Он обманом привлек к себе
молодежь. Мы не верим друг другу и гибель наша близка. Так
протянем же друг другу руки, объединим наши. сердца и дадим перед
святынями клятву единства!
Народ в один голос вскричал:
— Поклянемся! Поклянемся!
И снова наступила тишина. Мистала ножом выстрогал из березовой
ветки трехгранную палочку и снова обратился к народу.
—Сделаем священные знаки, друзья мои!
Каждый сделал надрез на березовой палочке в знак того, что он
клянется быть верным общему делу. Палочку положили в часовне и
стали решать, что делать дальше. Встал Тохти Дза-найты:
.
— О, наша молодежь, храбрые юноши! Будущёе в ваших руках. Мы
состарились и наше время состарилось вместе с нами. Мы много
прожили и многое видели, но мы не можем вспомнить ничего хорошего.
Скажите нам, что вы думаете делать, мы внимательно выслушаем вас
— ведь разум не зависит от возраста.
Долго совещались и каждый высказал свое мнение. Наконец
согласились в том, чтоб отправить к князю посла.
Выбрали посла — умного и смелого в речах человека, Реваза
Рубайты, и сказали ему:
— Иди, Реваз, и передай князю: «Мы все, как один, были
свободными людьми, ты же сделал нас своими рабами. Ты стравил нас
с нашими соседями, хиуцами, и заставил нас истреблять друг друга
так, что теперь мы вынуждены до века платить друг другу кровавые
долги. Ты заставил наших женщин вскармливать грудью собак, ты не
оставляешь нам ни доброго коня, ни красивой девушки. Оставь нас в
покое, тебе же будет лучше. Предки наши не были твоими рабами и мы
не будем!»
— Скажи все это князю в лицо! —напутствовал Тохти посланника,
тот сел на коня и ускакал.
В полдень Реваз спешился во дворе князя и послал к нему одного
из стражников. Князь призвал Реваза к себе и приказал:
— Говори, с чем пришел! Реваз передал ему все, что было
поручено народом. Князь, запылав от злобы огнем, вскочил, схватил
стул, на котором сидел, и ударил им Реваза по голове. Реваз
выхватил саблю, но на него налетели стражники, выволокли во двор и
там. убили, как собаку.
Люди до самого вечера ждали своего посла, чтобы узнать, с чем
он вернется, но, не дождавшись, разошлись, поручив Тохти и Мистала
с утра выяснить, что же сталось с Ревазом.
А князь в ту же ночь разослал гонцов и утром, во главе войска
из Хада, появился в Кудском ущелье. Он скакал на белом коне
посреди своих воинов. Из башни над дорогой по нему открыли
стрельбу. Тохти Дзанайты выстрелил с вершины башни и убил под
князем коня. Князь снова послал гонцов, вызвал подкрепление и
ворвался в ущелье. Кудцы с боем отступили в горы, но женщины и
дети оставались в селах — нападение застало их врасплох и никто не
успел подготовиться к войне.
На четвертый день князь согнал всех детей, каких смог
захватить, и приказал своим всадникам затоптать их конями. Те
выполнили его приказ. Одному богу известно, сколько было там
детей. От плача и воплей их матерей и камень бы превратился в
воду, но князь только ухмылялся в усы и жалость ни на миг не
пробудилась в его сердце. Он собрал все добро, весь скот, какой
нашел в ущелье, и ушел, оставив за собой черные пепелища.
После его ухода люди собрались на площади, где были растоптаны
дети. Каждый искал своего ребенка, но большинство из них было
изуродовано до неузнаваемости. Плач и стон стояли над ущельем.
Детей похоронили. Эта площадь и сейчас еще называется «Нетис
кало», что значит «Царский ток».
Черная скорбь переполнила сердца, погибшие дети взывали к
мщению, но силы народа были сломлены. Делать нечего, надо было
жить, и люди начали восстанавливать сожженные дома. А князь
обложил их еще большей данью.
Опять настала весна и снова в праздничный день собрался народ.
Вновь стали говорить о инязе.
— Лучше всем нам погибнуть,— сказал Мистала, — чем простить
этому зверю его черные дела! Поднялся старый Тохти:
— Это правда, лучше погибнуть, чем оставить потомков рабами,.
Хищник повадился к нам и терзает нас. Надо с ним что-то делать!
Люди притихли, задумались, а потом сказали в один голос:
— Смерть ему, смерть! Надо убить его, другого средства нет!
Снова взял слово Тохти:
— Легко решить, добрые люди, труднее выполнить. Не так-то
просто будет добраться до князя. Мы должны все хорошо обдумать и
подготовиться, чтобы потом не пришлось нам жалеть. Надо, чтобы и
мысли наши, и действия были едины и тогда даже скалы не устоят
перед нами. Так поддержим друг друга!
— Мы согласны! — вскричали все, как один, и вторично принесли
клятву верности. В знак этого каждый оставил в часовне пулю.
Решили, что князю осталось жить до пасхи.
Был ясный весенний день. Ярко светило солнце, склоны сверкали
зеленью, во весь голос пели птицы. Арагви, в радужных брызгах и
пене, извивалась серебряной лентой, словно очнулась от глубокого
сна. Природа пришла в движенье, ожидая лучших дней, и у людей на
душе посветлело.
И вот пришла пасха. Час мщенья пробил. В этот день все, у кого
был скот, должны были отдать князю по одному барану, а у кого не
было скота—индюка или курицу. Отовсюду к княжескому замку тянулись
вереницы людей, несущих дары, поэтому князя не возникло подозрений
при виде собравшегося народа.
Люди — и старики, и молодые — рядами стояли в большом дворе
княжеского замка. Князь важно вышел к ним и его тотчас обступили
со всех сторон. Сердце-князя дрогнуло, почуяв беду. Он заговорил,
стал поздравлять народ с праздником но слова застревали у него в
горле. Он смотрел на молчаливую вооруженную толпу и все больше
бледнел. Пальцы его дрожали. Ему захотелось стать птицей и улететь
куда-нибудь в безлюдные места. Он был бы рад поменяться местами с
самым убогим из своих рабов, но деваться было некуда и князь
стоял, ожидая своей участи. Иногда он посматривал в сторону башни,
где скрылись его приближенные, но те не смели даже выглянуть
наружу. И князь понял, что помощи ждать ему неоткуда. Вперед вышел
Тохти и сказал:
— Сядь, арагвинский князь! Сегодня последний день твоей
власти, но у нас есть к тебе еще вопросы.
Князю вынесли стул. Он сел и вид его был настолько жалок,
такими несчастными глазами смотрел он на людей, что многие из них
готовы были смягчиться. Но они помнили о своей клятве, помнили
прежние дела князя и ни один человек не сказал ни слова в его
защиту.
Народ притих. Тохти обратился к князю:
— Эристави! Сегодня мы судим тебя и ты должен ответить на наши
вопросы. Скажи, зачем ты заставил нас убивать наших соседей,
хиуцев, чем они мешали тебе? Зачем ты отнял нашу свободу и
превратил нас в рабов?
Князь ничего не отвечал, только со страхом смотрел на людей.
— ...Ответь, что сделали тебе малые дети, которых ты
растоптал? Чем мешали тебе бедные наши жилища, которые ты сжег?
Ответь, что плохого сделал тебе Берд, которого ты погубил вместе с
семьей? Зачем ты вскармливал щенков священным человеческим
молоком?
Князь не мог выдавить из себя ни слова, только глянул опухшими
красными глазами на вершину башни, откуда на него смотрела
перепуганная жена.
Тохти повернулся к народу и воскликнул:
— Решайте! Начался суд. Кто предлагал забить князя камнями,
кто — повесить, кто — сбросить со скалы. В конце концов решили:
— Окажем ему последнюю честь казним его саблей!
Засвистели клинки, бросая блики на стены замка — князь был тут
же изрублен в куски и черная его кровь хлынула на молодую траву.
Люди вытерли свои сабли и ушли, а с башни неслись вопла княжеской
жены.
Кто-то из стражников поскакал к ксанскому князю Дзимсеру —
княгиня была его дочерью. Дзимсер приехал, похоронил князя, а жену
его вместе со слугами забрал к себе в Ксан. С тех пор дом
арагвинского князя опустел, в нем никто больше не живет, и только
птицы вьют там свои гнезда...
Ксанский князь Дзимсер начал постепенно прибирать к рукам
людей своего зятя, жителей Хада, найдя себе среди них добровольных
помощников. Но он боялся трогать Кудское ущелье, потому что
осетины, жившие там, объединились и близко не подпускали к себе ни
князя, ни его слуг. Они снова стали свободными людьми.
Жители Хада теперь платили подати Дзимсеру, а тот стал
притеснять простых людей еще хуже, чем арагвинский князь. Он сумел
обложить данью и осетин, живших близко к грузинским селам. Сначала
Дзимсер не решался сам появляться в Хадском ущелье и посылал туда
своих моурау, но потом и сам стал наезжать за данью и отбирал у
людей все, что ему нравилось — будь то конь, бык или красивая
девушка. Без его разрешения никто не мог жениться или выйти замуж.
Если во время очередной поездки он останавливался в чьем-либо
доме, то требовал к себе на ночь девушку. Он творил еще больше
зло, чем его предшественник. Жители Хада снова оказались в ярме.
Как-то осенью Дзимсер стал собираться в Хад за данью. Его жена
стала отговаривать его:
— Не езди,—сказала она, —я видела дурной сон, будто кто-то
разрушил наш замок.
Дзимсер, расхохотавшись, ответил:
— Бог с тобой, княгиня, о чем ты говоришь! Ведь скалы дрожат
от страха и катяни трескаются, когда я появляюсь в Хаде. Не
беспокойся, я пригоню стада быков и отары овец, а тебе привезу
шелка и драгоценности.
В тот же день он отправился в путь с двенадцатью всадниками.
На берегу Арагви, в селении Млет жили семь братьев. Старшего
из них звали Хуца. У братьев была единственная сестра, Тамар, о
красоте которой ходили легенды. Дзимсер тоже прослышал о ней и с
тех пор не находил себе места. Мысль о красавице не давала ему
покоя и он, выехав со двора, прямиком направился в Млет.
Хуца и его братья хорошо знали, что означает приезд Дзимсера,
понимали, что он не успокоится, пока не обесчестит их сестру, и
потому подготовились заранее. Они сплели два больших щита из
прутьев и поставили их внутри дома вдоль стен.
Тем временем появился Дзимсер со своей свитой. Хуца, как
радушный хозяин, выехал им навстречу, помог спешиться и усадил в
доме на длинную скамью. Увидев девушку, Дзимсер не сводил с нее
алчных глаз, выпученных и красных. Он был похож на дракона,
готовящегося проглотить свою жертву. А сердце Тамар от гнева и
отвращения словно сжал железный обруч.
Подоспел ужин. Накрыли на стол и князь со своими людьми
приступил к трапезе. Когда они наелись и напились, князю постелили
у одной стены, а его телохранителям — у другой. Они улеглись и
тогда князь сказал:
— Вы знаете, что мне теперь нужно? Приведите-ка сюда вашу
сестру!
Хуца с живостью ответил ему:
—Да, да, мы знаем это, и девушка уже предупреждена. Но здесь
свётло и она стесняется.
Дзимсер потянулся и приказал:
— Погасите свет!
Светильники погасили и в доме стало темно. Тут братья
опрокинули на князя и его людей плетеные щиты и бросились на них
сверху, а те ворочались и кричали под щитами. Вошла Тамар с
факелом, братья выхватили кинжалы и, нанося удары сквозь прутья,
перебили незваных Гостей всех до одного.
На другой день собрался народ, живущий вдоль Арагви — и
осетины, и грузины. Убитых похоронили недалеко от Млет. Хуца,
избавивший народ от жестокого князя, был с почетом избран
смотрителем Ломисской святыни. И по сей день все смотрители Ломиса
происходят из рода Хуца — Бурдули.
С той поры жители Хадского ущелья тоже стали свободными людьми
и никто больше на берегах Арагви не слышал даже упоминания о
князьях.
МАТЬ И СЫН
Еще до того, как Грузия присоединилась к России, в ущелье
Дзимыр жил с женой своей, Дзебисон, человек по имени Леко. Долгое
время они были бездетны, но потом у них родились два мальчика и
три девочки.
Неподалеку от Леко жили его родственники — пять братьев,
бездельники и гуляки. Работать они не любили, но жить при этом
хотели богато. И вот как-то раз они задумали убить Леко, чтобы
завладеть всем его имуществом,
В, праздник Джиуаргуба, вечером, они пригласили Леко к себё и
сели с ним за стол, а рядом посадили человека, который должен был
его убить. Стали они пировать, и через некоторое время старший из
братьев спросил Леко:
— Скажи-ка, Леко, с какой стороны восходит солнце?
Леко указал рукой на восток.
— А в какой стороне оно заходит?
И только повернулся Леко в ту сторону, где заходит солнце, как
убийца ударил его кинжалом. Леко упал головой на стол и умер.
На другой день братья, закопав тело Леко, забрали к себе его
жену, детей и все его добро, и один из убийц сделал Дзебисон своей
женой. От плача сирот Леко рассыпались бы и камни, но братьев-
убийц не тревожила совесть, они были рады тому,. что им так легко
удалось заполучить чужое богатство.
Прошло несколько дней. Слухи об убийстве Леко дошли до князя
Эристави, он послал в Дзимыр своих моурау и те отняли у братьев
все, что нашли у, них в доме, а также весь их скот. Детей Леко
тоже забрали с собой и отвели к князю. Тот отдал одну из дочерей
Леко, Марине, кахетинскому князю, сменяв ее на борзую собаку.
Остальных сирот выкупил у князя брат их матери, Бата Дзебисаты, и
увез их к себе.
Кахетинский князь выдал Марине замуж за одного из своих
дворовых крестьян, Левана. С тех пор Марине вместе с мужем жила
при князе и работала на него.
Через три года Марине родила мальчика, его назвали Бицико.
Когда Бицико исполнилось восемь лет, он как-то раз, играя с
княжеским сыном, ударил его. Тот, плача, побежал к отцу
жаловаться. Князь рассвирепел и приказал своим слугам:
— Приведите сюда этого ублюдка, я покажу ему, как надо бить!
бициксу привели на княжеский двор и привязали к столбу. Князь
уселся напротив и велел сечь его розгами. Так его били весь день.
Солнце уже склонилось к закату, когда мальчик уронил голову на
грудь и умер. Леван через одного из моурау выпросил у князя труп
сына. Мальчика оплакали и похоронили.
Шли годы. Летело время. Народ стонал под игом власть имущих, и
среди тех, кто был в ярме, были Марине и ее муж.
Через три года у Марине родился второй сын. Друзья Левана,
такие же бедняки, собрались у него дома, поздравили его и жену и
назвали мальчика Туганом.
Но Леван не радовался рождению сына. Темно было у него на
сердце и он говорил:
— Зачем мы рождаемся, зачем живем, лишенные родины и свободы?
Пропасть бы нам совсем — и то было бы лучше.
От этих горьких дум он иссох, почернел и через три года умер.
Туган с малых дет остался сиротой. Счастье обходит бедняков
стороной. Марине, выбиваясь из сил, растила сына, как: могла. Пять
дней в неделю она работала на князя.
Тугану исполнилось уже двенадцать лет, но мать не выпускала
его со двора, боясь несчастья.
Нет такой тайны, которая со временем не раскроется. Однажды
князь, глядя с балкона, увидел Тугана, играющего у дверей дома.
Мальчик понравился ему и он приказал одному из моурау:
— Приведи сюда сына Левана вместе с матерью. Перед князем
престала маленькая иссохшая женщина. Ее когда-то красивое лицо
покрылось морщинами. Двенадцатилетний Туган стоял рядом с матерью,
словно молодой львенок. Князь, сидя в кресле, обратился к Марине:
— Я дам тебе работу полегче. Ты будешь ухаживать за курами, а
сын твой пусть занимается моими охотничьими собаками.
Слово князя — закон, и Марине стала работать в курятнике, а
Туган на псарне.
Шли годы, летело время. Тугану исполнилось двадцать лет. Он
сильно вырос, над верхней губой пробились усы, лицо — кровь с
молоком, высокий, широкоплечий. Не было охотника лучше
него—стрелял он без промаха.
Князь любил его и заботился нем, как о собственном сыне. Туган
ни в чем не знал нужды — ни в одежде, ни в пище, но все же ему не
нравилась его жизнь. Он часто думал: «Чем быть рабом в золотом
платье, лучше ходить в лохмотьях и месить глину, но свободным
человеком». Эта мысль не давала ему покоя. Он стал мечтать о
свободе.
Как-то раз Туган с князем вернулись с охоты. Князь, с соколом
на плече, посвистывая, поднялся в свой дом. Туган отвел собак на
псарню и тоже отправился домой. Марине сидела у очага и плакала.
Туган посмотрел на него, но ничего не спросил: в жизни их было
мало веселого и мать плакала часто. Марине сказала, утирая слезы
передником:
— Пропасть бы ему, нашему создателю, зачем он даровал нам
жизнь?
Туган присел рядом.
—Что случилось, нана, почему ты плачешь?
—Да ведь мы, ничем не отличаемся от скота! Осепа, моего
названого брата, наш князь продал вместе с семьей какому-то
кабардинцу. Сейчас их уведут.
Туган молча вышел за дверь и сел на камень. Тяжелые думы
переполняли его и в сердце разгорелся гнев. Из дома слышались
причитания Марине — она оплакивала своих покойников и среди прочих
упомянула имя Бицико. Туган поднялся и вошел обратно в дом.
—Нана, кто такой Бицико, почему ты оплакиваешь его? Марине,
тяжело вздохнув, ответила:
— Зачем тебе этого знать, умереть бы мне за тебя? Не нужно
тебе этого.
Она никогда не рассказывала Тугану о брате, боясь, что Туган
не сдержится и случится новая беда. Но Туган продолжал
расспрашивать и она, наконец, не выдержала.
—Видно, всю жизнь будет лить на меня кровавый дождь! Это был
твой брат, Туган. Наш волк-хозяин забил его до смерти.
Туган стоял, как громом пораженный. Кровь стучала у него в
висках и застилала глаза красной пеленой. Он молчал некоторое
время, потом спросил:
— Сможешь ли ты найти дорогу туда, откуда тебя привезли?
— Найти-то я найду, да кто отпустит?
— А мы спрашивать никого не будем.
Так они задумали бежать. Наступила ночь. Светила луна, все
было видно, как днем, в небе весело сияли крупные звезды. Большие
ореховые деревья отбрасывали густую тень. Река Алазани, серебрясь,
извивалась в ущелье.
После ужина наши беглецы, взяв с собой пару лепешек,
отправились в дорогу. Они шли, не останавливаясь, всю ночь, а на
рассвете спрятались в лесу возле Зинонского моста, чтобы с
наступлением темноты продолжить путь.
Наутро князь, узнав об исчезновении Марине и Тугана, разослал
во все стороны стражников, чтобы поймать беглецов. На Зинонском
мосту поставили караул. Марине и Туган три дня прождали в лесу, но
караул с моста не уходил, а перейти реку вброд было невозможно. На
третью ночь они двинулись окружной дорогой через Хевсурский
перевал, Пасанаури и Хадское ущелье, а оттуда через Ломисский
перевал спустились в Дзимыр, на родину Марине.
Марине уже не помнила ни слова по-осетински и никто не ««»мог
узнать ее. Они назвались чужими именами, нанялись в работники к
дяде Марине Бата, и стали жить у него.
Кахетинский князь от злости не находил себе места и рассылал
повсюду письма. Он написал и дзимырскому князю, чтобы тот, если
вдруг обнаружится Марине с сыном, задержал их и под стражей
отправил в Кахетию. В горах слухи скачут на быстром коне. Кто-то
рассказал князю, что в ущелье Дзимыр появилась неизвестная женщина
с сыном. Эристави подумал, что это, возможно, те, кого разыскивает
кахетинский князь, и на другой день послал в Дзимыр стражников.
У человека бывают враги, но бывают и друзья. Женщина по имени
Сабадо прибежала к Марине и сообщила ей, что за нею идут
стражники. Марине с сыном, скрываясь от преследователей, бежали в
безлюдные, дикие Кельские горы. Стражники, не найдя их, вернулись
к Эристави и доложили ему, что беглецы скрылись.
Нелишне было бы рассказать, что такое Кельские горы.
К западу от Арагви в небо упираются высокие голые вершины.
Между ними безлюдные ущелья, потаенные углы, извилистые каменистые
теснины — и так до самого Урстуалта. Это пустыня в сердце Кавказа,
зимой в ней не встретишь ни души, потому что снега здесь выпадает
гораздо больше, чем в других местах. Даже звери предпочитают
уходить отсюда зимой. Тому, кто не видел Кельских гор своими
глазами, трудно представить себе, что это такое.
Несколько стражников остались в Дзимыре, надеясь, что Марине с
сыном вернутся с наступлением зимы. Но пришла зима, а беглецы так
и не появились.
В горах бушевала метель, белая мгла со свистом неслась по
ущельям, над перевалами клубились снежные облака. Пастухи давно
угнали свои стада в долины, горы обезлюдели. Весь мир стал белым.
Снег, закрыв дороги и тропы, лежал слоем в три человеческих роста.
Звери тоже покинули Кельские горы и ушли вниз. Ни звука, ни
движения, только из пещеры, где укрылись мать с сыном, вилась
струйка дыма.
Воды вокруг было вдоволь. За осень: Туган заготовил достаточно
дров и навялил мяса диких зверей. Мясо не в чем было варить,
приходилось варить его на углях. Однажды Туган нашел большой
мягкий камень, осколком гранита выдолбил в нем углубление и
получилось некое подобие котла, в котором они теперь могли варить
мясо. Ветки и сухая трава служили им постелью.
До наступления зимы Марине и Туган не особенно тосковали:
кругом пели птицы, бродили звери. Теперь вокруг них были снега и
бескрайнее небо. Мир словно вымер, лишь ветер своим свистом
нарушал тишину, нес снежную пыль и наметал сугробы у входа в
пещеру. Марине и Туган потеряли счет времени, но делать было
нечего, и они ждали прихода весны.
И вот день стал заметно удлиняться. Пригрело солнце, снег
начал оседать, стал тяжелым и рыхлым. Марине и ее сын были уже
мало похожи на людей: обожженные вьюгами и солнцем, почернели,
глаза слезились от постоянного дыма. Они обессилели н двигались с
трудом, есть им было нечего: мясо кончилось. Приближалась гибель.
Но однажды на склоне Красной горы появилось стадо туров. Туган
закинул за спину ружье и отправился туда. Одному богу известно,
как он добрался до туров, но раздался выстрел, и самый крупный
зверь упал. Туган приволок тушу в пещеру и сказал матери:
— Теперь мы не умрем, нана. На месяц нам этого хватит, а там
глядишь и весна настанет.
Он сделал шашлык из турьего мяса, Они поели и снова пришли в
себя.
Однажды Туган отправился на охоту. Южные склоны уже покрылись
проталинами, журчали ручьи, природа пробуждалась. Туган весь день
бродил по горам, а к вечеру ему удалось убить косулю. Он уже
возвращался, когда погода испортилась и началась гроза. Сверкала,
молния, гремел гром, хлестал дождь со снегом. К ужину Туган
добрался до пещеры. Он вошел в нее с тушей на плечах и увидел, что
огонь в очаге едва тлеет, а Марине без чувств лежит рядом. Туган,
сбросив ношу, кинулся к матери. Марине открыла глаза.
— Что с тобою, нана, что случилось? — встревожено спросил ее
Туган.
— Только что, чуть раньше, что-то вышло ко мне из тьмы. Я
думала, что это ты возвращаешься, но это, увидев меня, взвыло и
исчезло в ночной мгле.
Туган успокоил ее, они развели огонь и принялись за ужин.
Тот, кого так испугалась Марине, был одинокий путник, который
сам был испуган не меньше ее. Они приняли друг друга за горных
духов. Путник, ни жив ни мертв, притаился за камнем, но, увидев
при свете молнии входящего в пещеру Тугана, бросился бежать, не
разбирая пути. Добравшись до людей, он рассказал, что в пещере в
Кельских горах живет Черный дух. Он был так перепуган, что люди
поверили ему, и пещера эта и сейчас еще называется пещерой Черного
духа.
На другой день солнце осветило землю яркими лучами и горы
засверкали серебром. В глубоких ущельях лежали синие тени...
Зима кончилась, пришла весна. Через несколько дней склоны
Кельских гор покрылись зеленью, зазвенели птицы, воздух наполнился
запахом цветов. Ад разом превратился в рай. Вскоре в лощине
недалеко от пещеры, где провели зиму мать с сыном, появились
пастухи со стадами. Через день один из пастухов пустил овец
пастись рядом с пещерой и случайно заглянул туда. Увидев в глубине
пещеры Марине и Тугана, он похолодел от страха и бросился бежать.
Спустившись к своим товарищам, он, задыхаясь, сообщил им:
— Там, наверху, в пещере, сидят два черта! Пастухи
рассмеялись:
— Какие могут быть черти в полдень?
Парень немного пришел в себя и стал рассказывать:
— Женщина и мужчина, лица их черны, как уголь. Одежда висит на
них лохмотьями, они обвязаны пучками травы, худы, как скелеты,
глаза их сверкают, клянусь Лесарским дзуаром, настоящие черти!
— Пойдем-ка, ребята, посмотрим на чертей.
Пастухи впятером поднялись к пещере и увидели Марине и ее сына
— и вправду, ни дать ни взять, черти.
Дауита, самый решительный из пастухов, вошел в пещеру и
спросил, кто они такие и откуда. Марине скрыла правду и сказала,
что ее имя Марта, а имя сына—Тархан.
—Люди предали нас изгнанию,—сказала она,—и мы живем только
милостью божьей.
Пастухи позвали их к себе и хорошо накормили.
Марине и Туган нанялись к пастухам работать: Марине — доить
коров, Туган — пасти скот. Они, наконец, зажили по-человечески, не
зная недостатка в еде. Силы вернулись к ним, лица посветлели. Те,
кого принимали за чертей, снова стали людьми.
Так прошло лето и снова наступила осень. Небо стало хмуриться,
в воздухе запахло снегом. Пастухи начали готовить вьюки, собираясь
домой. Через день они отправились вниз, и Марине с сыном вернулись
вместе с ними в Дзимыр.
Прошло время, и кто-то опять донес Эристави, что Марине с
сыном живут у ее дяди. Эристави снова послал стражников, приказав
им доставить беглецов живыми или мертвыми.
Приближалось рождество, все было покрыто снегом, и дом Бата
Дзебисаты, стоявший между двумя селами, чернел среди белой
равнины, как утес посреди моря.
Ночью стражники окружили дом и послали к Бата человека, требуя
выдачи Марине и Тугана. Бата ответил послу:
— Добровольно я свою родню не выдам. Попробуйте, если сможете,
взять их силой, — и заперся в доме.
Уже занимался рассвет. Стражники двинулись к дому, но
навстречу им ударили выстрелы. Над ущельем загремело эхо.
Нападающие попрятались. Когда стало ясно, что силой взять Бата и
Тугана не удастся, стражники подожгли пристроенный к дому овин,
где хранились запасы сена на зиму. Дом загорелся. Тогда
распахнулась дверь и наружу вышел Туган, с ружьем в одной руке и с
шашкой в другой. Раздались выстрелы. Один из стражников упал,
Тугану пуля пробила широкую грудь, но он даже не покачнулся. После
второго выстрела он опустился на колени, успев ударить старшего
стражника шашкой и сказав:
— Теперь тебя, мой друг, ни один знахарь не вылечит, — и
опрокинулся в снег.
На звуки выстрелов собрались оба села — н верхнее, н нижнее.
Люди стали между врагами и остановили кровопролитие. Бата не мог
обороняться дальше: дом горел и в нем невозможно было оставаться.
Родственники Бата уговорили его прекратить сопротивление.
Стражники связали его и вместе с Марине отвезли к Эристави.
Тот отправил Марине в Кахетию, к прежнему хозяину, а Бата был
брошен в подземелье Канчельской башни. Братья Бата сумели выкупить
его у Эристави и он скоро вернулся домой. А Марине снова стала
гнуть спину на кахетинского князя.
Шли годы, менялись времена. В 1861 году русский царь Александр
отменил крепостное право. Старая Марине получила свободу и
перебралась в Калак. Она прожила еще несколько лет м умерла.
Светлая ей память!
АЗАУ
На берегу Арагви лежит село Ганис. Когда-то здесь кипела
жизнь, люди жили вольно и счастливо, ни в чем не зная нужды.
Были в Ганисе два соседа: Боба Сачинаты и Бибо Тогузаты. Они
любили друг друга, словно два брата. Оба были женаты. Жену Бибо
звали Томиан, а жену Боба — Канукон. Эти семьи делили все свои
радости и заботы пополам, и печаль у них была общая: и те, и
другие были бездетны.
Но, видно, бог услышал их молитвы, и забеременели одновременно
Томиан и Канукон. Надежда поселилась в обоих домах и часто,
беседуя, две женщины говорили друг другу: если родятся у нас
мальчики — будут братьями, родятся девочки — будут сестрами, а
если у одной родится мальчик, а у другой девочка — пусть будут
мужем и женой. И дали друг другу слово, что так и будет.
В ночь под Новый год родила Томиан мальчика, а Канукон
девочку. Бибо зарезал быка и созвал людей на пир. В большом доме
Тогузата пылал огонь, ветер далеко разносил запах шашлыка. За
двумя длинными столами сидели гости. Старшие провозглашали тосты,
младшие пели. Настало время дать мальчику имя. Предложили
несколько имен, а потом послали к Томиан ее шафера, чтобы, по
обычаю, назвать новорожденного именем, выбранным матерью.
— Назови его, как тебе нравится, — сказала шаферу Томиан, — но
мне больше по душе имя Таймураз.
Шафер передал ее слова старшим. Мальчика назвали Таймуразом,
подняли рог за его здоровье и пожелали счастья его родителям.
Гости попировали, повеселились и разошлись.
Как-то Томиан и Канукон, встретившись у родника, вместе
возвращались домой. Канукон спросила:
— Скажи, Томиан, твой мальчик плачет по ночам?
— Нет, никогда. Это ангел, а не ребенок. Он спит так тихо,
словно его и нет в доме.
— Боже мой, а моя девочка всю ночь до утра не дает мне
сомкнуть глаз. Я уж думаю, не сглазил ли ее кто?
—Умереть бы мне за тебя, может, у тебя нет амулета Тутыра?
— А что это такое?
— Неужели ты не знаешь? В день Тутыра, в среду, кузнец встает
рано утром, умывается и, не поев, не промолвив ни слова, кует
крестики. И над тем, у кого есть такой крестик, не властен дурной
глаз. Да и нечистый ему не страшен.
— Господи, а ведь я этого не знала! Ей-богу, чтоб им пропасть,
нашим Тагиата, у них против всех напастей одно средство — конское
мясо.
— Где-то у меня есть один крестик, я отдам его тебе. Ведь, как-
никак, это для моей будущей невестки, — сказала, рассмеявшись,
Томиан.
— Спасибо, милая, пусть бог поможет нам!
Так, разговаривая, они дошли до места и разошлись по домам.
Однажды Канукон созвала женщин, хорошенько их угостила и они
дали ее дочери имя Азау.
Дети потихоньку росли и с тех пор, как начали ходить, были
неразлучны. Они всегда играли вдвоем и жили то в доме Бибо, то в
доме Боба.
Как-то летом Томиан и Канукон вернулись домой из лесу. Дети
спали, обнявшись, во дворе Бибо, а сверху на них лежала большая
черная змея. Женщины в ужасе закричали. Змея, испугавшись их
крика, скользнула и скрылась в густой траве, а Таймураз и Азау
проснулись и с улыбкой потянулись к матерям. Те кинулись к ним,
осмотрели со всех сторон и, даже убедившись, что с детьми ничего
не случилось, долго не могли успокоиться. Змея больше не
появлялась, но черной тенью осталась на сердце предчувствием
какого-то несчастья.
Шли годы. Таймураз и Азау повзрослели и расцвели, словно
яблони весной. Их детская привязанность росла вместе с ними и
превратилась в любовь: они уже ни минуты не могли оставаться друг
без друга. Им исполнилось по двадцать лет, но Бибо и Боба все
откладывали свадьбу.
Настала весна, и Бибо погнал свой скот на горные пастбища. Он
сделал загон в зеленой долине высоко в горах и пас скот вокруг
него. В канун праздника Атынаг вдруг начался снегопад. Всю ночь,
усиливаясь, шел снег и к утру выпал в рост человека.
Мир стал белым и безмолвным. И тогда, разорвав громом тишину,
с высокой горы сошла лавина, унесла Бибо вместе со стадом и
похоронила под снегом в узком ущелье.
На другой день люди вышли на поиски, но на том месте, где
раньше был загон, никого не было. Только вороны кружили в ущелье
над снежным завалом.
Пригрело весеннее солнце, потеплело. На третий день снег на
склонах растаял и они снова зазеленели. Тело Бибо выкопали из-под
снега и отнесли на носилках домой. Коровы и овцы погибли все и
стали добычей диких зверей и воронов.
Горе пришло в осиротевший дом, и эхо вторило рыданиям Томиан.
Собрались люди, похоронили покойника, сказали: «Светлая тебе
память!», и разошлись. Того, что осталось от всего добра Бибо,
едва хватило на поминки.
Люди держатся от бедняков подальше, и счастье обходит их
стороной, Боба словно подменили. Он стал холоден с Таймуразом и
больше не заходил к нему в дом, запретил Азау встречаться с
Таймуразом, зорко стерег ее, так что молодые люди не имели
возможности даже поговорить друг с другом. Канукон стала
чваниться, она уже не любезничала с Томиан. И если та, как прежде,
заговаривала с ней, Канукон презрительно усмехалась и
отворачивалась. Боба тем временем подыскивал для дочери другого
жениха. Таймураз уже не устраивал его: он обеднел и не годился
больше в зятья Боба.
И вот однажды в дом Боба пришли сваты от Биганата — очень
богатой семьи — и, устроившись за столом, повели с Боба
переговоры. Боба не отвечал ничего определенного и, хоть не
подавал виду, но внутренне ликовал: его расчеты оправдывались,
дочь его сватали в самый богатый дом в округе. Они долго ходили
вокруг да около и, наконец, сошлись на калыме в семьдесят коров.
Азау слушала, притаившись за дверью. Когда она поняла, что
договор состоялся, силы покинули ее и она схватилась за дверной
косяк, чтобы не упасть. Горе и гнев переполняли ее, разрывая
грудь. Слезы сами собой покатились из глаз. Она вытерла их рукой и
сказала: «Пусть попробуют отдать меня!» В глазах ее появилась
решимость и она повторила: «Пусть только попробуют!»
Вбежав в дом, она бросилась к матери:
— Наш волк хочет отдать меня какому-то медведю, а ты что
скажешь, нана?
— Пусть твою нана принесут тебе в жертву: люди боятся нищеты,
а ты сама к ней стремишься! Чем он будет кормить тебя, твой
Таймураз? Где что найдет? Не отказывайся от богатст-ва и счастья и
не беги вслед за своим глупым сердцем!
— Разве ты забыла, нана, что говорила мне раньше?
— Помню, умереть мне за тебя, помню, но то было давно, а
теперь они нищие, у них больше нет ничего! Ты ведь даже от меда с
маслом отворачиваешься, что же ты будешь есть у Тогузата?
— Люди живут не только ради желудка! — воскликнула Азау.
Рыдания душили ее.
— Хорошо, родная моя, хорошо, я поговорю с твоим отцом и он не
отдаст тебя.
Но это были пустые слова. Все осталось как было. Азау
просватали.
Азау похудела, лицо ее побледнело и осунулось от горя, глазах
пылал гнев. Она упорно молчала и не разговаривала ни с кем. Как
дикий зверь, смотрела она на отца и мать.
А Боба и Канукон думали так: «Когда Азау станет женой сына
Бигана, она полюбит его».
Но разве смог бы кто-нибудь вытравить из ее сердца образ
Таймураза? Разве была на свете сила, которая бы заставила ее
забыть все, чем она жила с детства?
Как-то Таймураз шел с работы, глубоко задумавшись и глядя себе
под ноги. Впереди легла чья-то тень. Он поднял глаза и вздрогнул:
перед ним стояла Азау. Она носила еду пахарям. Они смотрели друг
на друга, не в силах отвести глаз, и не могли вымолвить ни слова.
Наконец, Таймураз произнес:
— Дай бог тебе счастья. Ты нашла хорошего жениха. Лицо Азау
вспыхнуло, в глазах блеснули слезы.
— Видно, так мне было суждено. Но ты будь счастлив.
— Клянусь покойным отцом, пока я жив, я никому не отдам тебя!
—Твоей любовью заклинаю тебя, Таймураз, оставь меня, не
обрекай на позор!
— Нет, Азау! Даже если весь мир восстанет, никто не сможет
отнять тебя у меня.
— Не делай этого, Таймураз, не губи нас обоих! Ведь, если ты
умрешь, мне тоже не жить. Лучше забудь меня, выбрось из сердца,
иначе два рода начнут истреблять друг друга!
— Разве ты не знаешь, что человек теряет рассудок от любви?
Разум мой помутился, сердце сгорело. Скажи мне прямо: ты моя или
нет?
Азау ничего не ответила. Сказать бы «Я не твоя», да где взять
силы? Сказать «Я твоя», но она знала, что тогда не миновать беды.
И она стояла молча, теребя бахрому своего платка.
Любовь, между тем, начала одерживать верх над разумом, удары
сердца туманили мозг, огонь сжигал его. Наконец, она сказала:
— Как легко тебе кажется отнять у осетина невесту! Таймураз
воткнул в землю острие кинжала.
— Клянусь тебе этой землей, клянусь высоким синим небом, что
никто, кроме них, не разлучит нас с тобой!
— Нас ждут несчастья, Таймураз. Прошу, забудь меня! Таймураз
не дрогнул бы и перед сотней врагов, но тут он не выдержал и низко
склонил голову.
—Азау!..—голос его прервался.—Ты нашла свое счастье, не
пожалей же для меня смерти! — он вытащил пистолет и протянул ей. —
Стреляй, мне не будет больно!.. Не бойся...
Сердце Азау дрогнуло. Пламя любви полыхнуло в ней, мозг
рассыпался огненными искрами. Забыв обо всем, она бросилась на
грудь к Таймуразу. Губы их соединились. Потом они сидели на мягкой
траве и молчали и лишь звук поцелуев нарушал тишину. Бог знает,
сколько бы они так просидели, не помешай им дождь. Началась гроза,
и они разошлись в разные стороны.
Была весна. Томиан устроила последние поминки по мужу,
потратив на них те крохи, которые еще оставались в доме. Она
купила ягнят, приготовила угощение и созвала людей. Люди съели
угощение, помянули покойного и разошлись. В доме остались только
пятеро друзей Таймураза, прислуживавших на поминках: Бимболат,
Камболат, Хазби, Турбег и Чермен. Они сидели в комнате, ужинали и
беседовали, обсуждая, как жить Таймуразу дальше. Они построили
много воздушных замков, а под конец решили, что ему надо жениться.
Но никто не отдаст свою дочь без калыма, а у Таймураза не было
ничего, поэтому они решили похитить невесту. Таймуразу поручили
предупредить Азау, чтобы та была готова к побегу следующей ночью.
Вечером Таймураз проскользнул в дом Боба, спрятался за дверью
и, когда Азау проходила мимо, тихо окликнул ее. Он шепотом сообщил
ей план побега. Азау не соглашалась. Боба никогда бы не смирился с
похищением дочери, он приложил бы все силы, чтобы разлучить их с
Таймуразом и поднял бы на ноги весь род Сачината. С другой
стороны, Биганата, узнав, что похищена их невеста, взялись бы за
оружие. Поэтому Азау хорошо понимала, какие беды может повлечь за
собой ее побег. Но любовь толкала ее на безрассудный шаг, и доводы
рассудка меркли перед ней. Азау не смогла долго сопротивляться,
только сказала:
— Ты губишь себя из-за недостойной женщины, но воля твоя.
Она дала ему слово, что будет готова следующей ночью и ушла.
На следующий вечер в доме Бибо приготовили то, что еще
оставалось от поминального угощения и позвали старших. Чермен
отправился к Боба и сказал ему:
— Томиан послала меня за тобой. Кое-что осталось от поминок.
Старики уже там и ждут тебя.
Боба, поблагодарив, пошел с ним к Тогузата. Когда он сел за
qrnk, Таймураз и пятеро его друзей были уже на конях. Один из
похитителей, Камболат, был воспитанником Сачината, он и вошел к
ним в дом. Убедившись, что там нет никого, кроме Азау и Канукон,
он подал Азау знак. Она вышла за дверь, ее усадили на коня и
всадники помчались прочь, нахлестывая коней.
От пронзительных криков Канукон всполошилось все село.
Поднялась тревога, Сачината и Биганата бросились в погоню. Боба
выбежал из-за стола и тоже поскакал следом. Похитителей обошли
напрямик, по пешей тропе, и настигли их на плато Кайджин.
Поднялась стрельба. С обеих сторон гремели выстрелы, градом
сыпались пули. Была ночь, и некому было остановить кровопролитие.
Десять человек были убиты — по пять с той и с другой стороны.
Таймураз и Азау потеряли друг друга во тьме, среди битвы.
Израненный Таймураз сумел скрыться и бежал в Урстуалта, к
родственникам матери. Азау спряталась между камней. Сачината и
Биганата, вернувшись, разгромили дом Бибо. Томиан укрылась у
соседей.
Утром тревожная весть облетела все ущелье. Отовсюду собирался
народ, по дорогам скакали к Ганису всадники. Общими усилиями
сумели удержать кровников от дальнейшего кровопролития, между ними
поставили надежных посредников. Разбор дела назначили на следующее
воскресенье, похоронили убитых и разошлись.
Пришло воскресенье. Народ собрался на площади возле дзуара,
ждали еще Мистала Рубайты. Наконец появился и он, с посохом в
руке. Утренний ветер развевал по его широкой груди белоснежную
бороду. Он подошел и приветствовал собравшихся:
— Добрый день, мир вашему совету!
— Будь счастлив, Мистала, добро пожаловать! — ответили ему.
Начался суд. Закончив разбор дела, старшие встали:
— Таймураз виновен в том, что сбил с толку девушку,
просватанную Биганата, и похитил ее. Азау виновна в том, что,
будучи просватанной, согласилась бежать с ним и из-за этого
произошли большие несчастья — убиты лучшие юноши, несколько родов
стали врагами, нарушилась спокойная жизнь людей. А Боба виновен в
том, что выдавал свою дочь Замуж против ее воли. Виновны все трое.
Мнения разделились, когда речь зашла о наказании. Одни
требовали забросать их камнями, другие — казнить, а третьи, их
было большинство, предложили:
— Отречемся от них!
Спор разгорался, люди никак не могли прийти к одному решению.
Наконец, встал Мистала:
— Пусть счастье внимает вам, добрые люди! Все замолкли,
наступила глубокая тишина.
—Мы один народ, одна семья. Какой бы палец ни отрезать—будет
одинаково больно. Как не властны мы над жизнью — так же не властны
и над смертью. И та, и другая в божьей власти. Требуя смерти, мы
нарушаем порядок, установленный богом, и губим две души из нашей
семьи. Приговорим их к изгнанию, дорогие мои! А из быков Боба
зарежем одного, мост наш давно пора починить, сделаем это за его
счет.
Он вытер слезы и сел.
Мудрая речь Мистала и его слезы смягчили сердца людей. Все в
один голос сказали;
— Мы согласны!
Мистала обратился к смотрителю дзуара и воскликнул:
— Знаки, сделаем священные знаки клятвы!
Смотритель зазвонил в колокола. На трехгранных березовых
палочках сделали зарубки и палочки положили в дзуар. Люди
отреклись от Азау и Таймураза и произнесли слова клятвы: «Кто
пустит их в свой дом, кто даст им хлеб и воду, кто возьмет их скот
в свое стадо, тот пусть будет проклят Ломисской святыней!»
У Боба зарезали быка и починили мост. С кровников взяли слово,
wrn они не тронут друг друга, в знак этого у каждого из усов
вырвали по волоску и тоже положили в дзуар. После этого разошлись
по сторонам,
В этот вечер Азау, обессилевшая без еды и питья, под покровом
темноты спустилась в Ганис. На самом краю села жила одинокая
старая женщина по имени Дыса. Азау заглянула в дом сквозь щель в
двери. В это время Дыса, положив перед собой лепешку, молилась:
— О боже, дай людям изобилия, чтобы я тоже не умерла г голоду!
Боже, если есть где-нибудь такая же несчастная душа, как я, спаси
ее!
Она разломила лепешку и принялась за еду. Азау, услышав ее
молитву, осмелела и приоткрыла дверь. Дыса обернулась на скрип
двери и спросила:
— Кто там?
Азау переступила через порог.
— С-с-с... Это я.
—Бог мой! Азау? Да ведь люди отреклись от тебя, что же мне
делать теперь? — растерянно сказала Дыса.
В очаге, вспыхивая неровным пламенем, горел хворост. Азау и
Дыса присели рядом у огня. Дыса положила перед Азау кусочки
лепешки и сказала:
— Да простит мне бог, я нарушаю клятву отречения, но, может,
не будет на мне греха, если я поделюсь с бедной душой... Поешь,
умереть бы мне за тебя, поешь. Ведь в лице твоем ни кровинки...
Черные глаза Азау глубоко запали и были похожи на две мрачные
тени. Потрескавшиеся губы дрожали, пересохший язык не слушался ее,
щеки были белее снега.
— Разве можно пускать меня в дом, — сказала она, вытирая слезы
концом платка, — как низко я пала, люди будут слагать обо мне
позорные песни!
Дыса снова придвинула к ней кусочки лепешки.
— Поешь-ка. Утолишь голод — и сердцу станет легче. Азау
положила в рот кусочек, но горло ее пересохло, она не смогла
проглотить пищу и выплюнула ее в руку. По старым, иссохшим щекам
Дыса потекли слезы.
— Хоть воды выпей, бедняжка, — сказала она и протянула Азау
чашку.
Азау выпила воды и спросила:
— А что с ним?
— Ты спрашиваешь о Таймуразе? Азау кивнула головой.
— Он в Урстуалта, у братьев матери. Он еще не оправился от
ран, но жизнь его, говорят, вне опасности. Вдруг кто-то позвал с
улицы:
—Дыса, а Дыса! Ты дома?
Дыса встала и пошла к двери. Азау метнулась к кладовой.
Оказалось, кто-то из соседей прислал Дыса еду — бульон в миске и
кусочки мяса. Дыса с благодарностью взяла миску. Мальчик ушел.
Дыса заперла дверь и, вернувшись в дом, позвала:
— Азау, где ты?
Азау вышла из укрытия, сердце ее все еще билось от испуга.
Дыса с улыбкой поставила перед ней миску:
— А это нам божий дар, ведь мне нечем было накормить тебя. —
Она стала резать мясо. — Вот, поешь-ка мяса и тебе сразу станет
легче.
Но Азау не нашла в себе сил даже прожевать кусочек мяса. Тогда
Дыса дала ей в руки миску с бульоном и сказала:
— Выпей, это поможет тебе.
Азау с трудом сделала несколько глотков и щеки ее порозовели.
Они поужинали. Дыса задумалась.
— Оставила бы я тебя на ночь, да вдруг тебя завтра кто-нибудь
увидит. Люди отреклись от тебя, и нам обеим будет плохо, если они
узнают, что ты у меня. Но скажи мне, где ты скрываешься, и я буду
носить тебе еду.
Азау встала. Голос ее дрожал.
— Ты мне теперь вместо родной матери. Я не делилась с тобой
своими радостями, но ты разделила мою беду. Прошу тебя, не говори
обо мне никому!
— Нет, нет, клянусь моим Дзанаспи, погибшим в лавине, я никому
не скажу о тебе!
— Возле утеса, где была крепость, под камнем, в пещере. Вход в
нее прикрыт папоротником, там найдешь меня.
Они, плача, обнялись. Дыса осталась дома, Азау ушла в свое
убежище.
С тож ночи Дыса каждыйг день носила Азау еду, отправляясь в
горы то будто бы за малиной, то за смородиной. Азау словно
поглотила земля — никто из людей, кроме Дыса, не знал, куда она
делась.
Но вот настала осень, солнце перестало греть землю.
Приближались холода, зима уже укрыла вершины гор белой шубой. Азау
не могла больше оставаться в своей пещере. Кроме того, мысль о
Таймуразе не оставляла ее в покое, она днем и ночью думала о нем.
И однажды вечером, когда в небе сиял месяц и звезды улыбались друг
другу, а от немых утесов легли черные тени, Азау решила бежать к
Таймуразу. Недолго думая, она подобрала подол своего старого
платья и пустилась в путь. От лунного света было светло, как днем,
но когда она добралась до безлюдных Кельских гор, небо потемнело,
погода резко испортилась и пошел дождь со снегом. С высот
примчался северный ветер. Он со свистом несся по ущелью и порывами
бил в грудь Азау. Снег таял на ее шее, одежда намокла. Это была
страшная ночь, но Азау упорно шла вперед. Когда она дошла до
подъема Саудзуар, на нее вдруг из темноты залаяли собаки. Это
пастухи из Гудана и Хиу перегоняли свои стада. Хиуский пастух
Гугуа пошел за собаками и увидел притаившуюся за камнем
перепуганную Азау.
—Пойдем, поешь хлеба!—сказал он ей на ломаном осетинском
языке.
Азау поняла, что перед ней разверзлась пасть дракона, и что ей
неоткуда ждать помощи. У нее не было другой защиты, кроме
собственной смелости, и она ответила:
—Не болтай много. Я жду своих спутников, они поднимаются
следом. Скоро они будут здесь.
За эти мгновения сотня мыслей пронеслась у нее в голове. 0,
если бы стать ей мышью и скрыться где-нибудь под землей! Или
превратиться в орла и исчезнуть в бескрайнем небе! 0, если бы
ветер помчался к Таймуразу вестником тревоги! Увы! Пасть дракона
должна была вот-вот захлопнуться, и ей не было спасения.
Тем временем подбежали и другие пастухи, повели Азау с собой,
усадили у огня, укрыв буркой. И чем больше старались они угодить
ей, тем горше становилось у нее на сердце, тем резче отвечала она
им. Пастухи переговаривались между собой по-грузински. «Гугуас
цоли ламазиа», — говорили они. Они поспешно собирались в дорогу,
боясь, что снег засыплет их скот. Азау вскочила, сбросив бурку, и
с плачем стала просить их:
— Отпустите меня или я умру! Я не гожусь для вас!
Что долго рассказывать! Скот погнали вперед, Азау посадили на
коня за спиной Гугуа, он привязал ее к себе башлыком и они
скрылись в снежной мгле.
Наутро выглянуло солнце. Высокие горы белели снегами, в
глубине ущелий лежали тени. Дыса принесла в пещеру еду, но Азау
там не было. Дыса долго искала и звала ее и, не найдя нигде,
плача, вернулась домой. С этого дня и Дыса уже не знала, куда
девалась Азау и что с ней случилось.
Хиуец сделал Азау своей женой. Жизнь стала пыткой для нее.
День пролетал для Азау, словно минута, а ночь тянулась, как год.
Для нее было хуже смерти спать рядом с ненавистным мужем, сердце
ее разрывалось. Ночью она не могла уснуть, все ждала рассвета, а с
рассвета ждала восхода солнца: лучи его, словно любовь Таймураза,
грели и ласкали ее. Заледеневшее сердце оттаивало, согревалось, и
она думала: «Если не суждено нам встретиться на земле, то, может,
хоть в стране мертвых мы увидим друг друга». В этих думах проходил
день, а вечером появлялся Гугуа, и в сердце Азау вонзались острые
иглы. Плача, шла она в дом. Она много раз собиралась бежать, но не
знала дороги и вынуждена была остаться.
У нее родились два сына, такие же грубые и своенравные, как их
отец. Она не испытывала к ним материнских чувств, и они тоже
относились к ней, как к чужой. Все ее помыслы сплелись вокруг
Таймураза, но она не имела никаких вестей от него. Так проходили
годы, а она все ждала, сама не зная, чего.
Таймураз был тяжело ранен, но молодое тело и стальное здоровье
победили, Он поправился и жил в Урстуалта, у братьев матери.
Бывало, ночью, находясь на пастбище со скотом, смотрел на плывущий
в небе месяц и спрашивал у него:
— 0, светлый месяц! Может, где-нибудь Азау так же взывает к
тебе? 0, звезда Бонварнон! Может, черные глаза Азау сейчас
любуются тобою? 0, подземный Барастыр, а может, ее белое тело
давно гниет в земле! —и в этих горьких думах встречал он утро.
Таймураз дважды отправлялся на поиски Азау, но даже следа ее
нигде не было, и он возвращался ни с чем. Родственники пытались
женить его: не одно девичье сердце страдало по нему, но он и
слышать не хотел о женитьбе и ни на кого не обращал внимания.
Тоска и горечь любви могут до времени свести человека в
могилу. Таймураз начал таять на глазах, заболел и слег. Он позвал
родственников и сказал им:
— Я умираю. Выполните мою последнюю просьбу: когда я умру,
отвезите меня в Ганис и похороните рядом с отцом.
И взял с них слово, что они так и сделают. После этого он.
прожил недолго, светлая ему память. Братья матери сдержали слово,
отвезли его в Ганис и похоронили рядом с Бибо, а в головах его
могилы поставили памятник из ствола карагача. Этог ствол пустил
побеги и стал деревом.
Шли годы, менялись времена. Русские взяли Кавказ. Распри
утихли, дороги освободились, разные народы стали свободней
общаться друг с другом. До Азау дошли вести из родных мест, но о
судьбе Таймураза она не знала ничего. И она решила ехать в Ганис.
Была весна, мир вокруг искрился. Деревья зазеленели, луга
покрылись цветами. Все ожило, все в природе искало себе пару.
Птицы, насекомые, рыбы, звери — все были рады весне. Лишь
замерзшее сердце Азау никак не могло оттаять. Она была одинока под
этим бескрайним небом, и мысль о Таймуразе все еще тревожила ее.
И вот однажды Азау сказала мужу:
— Я, как рабыня, много лет прожила в твоем доме, состарилась
здесь, но ни разу не была на родине, Я не знаю, где могилы отца и
матери, родные забыли меня. Если я так умру, ты возьмешь грех на
душу. Прошу тебя, дай мне возможность увидеть могилы моих
родителей!
Гугуа согласился без лишних разговоров.
Подходил день Зардаваран. Азау стала собираться в дорогу. Она
сделала араку, испекла пирогов и купила барана. На другой день она
села в арбу и отправилась в путь с одним из сыновей. Чем ближе
подъезжали они к Ганису, тем больше оживлялась Азау. Старые
высохшие щеки разрумянились, глаза смеялись. Давние счастливые
видения снова вставали перед ней.
На закате они добрались до Ганиса. На краю села им встретилась
пожилая женщина по имени Магда. Когда-то они с Азау были
подругами. Они обрадовались, узнав друг друга, со слезами обнялись
и вместе пошли в село. Родные, давно считавшие Азау мертвой,
радостно встретили ее и ввели в дом. Азау и Магда сели на террасе.
Солнце освещало горы последними лучами и утесы Ганиса горели
золотом. Женщины, много лет не видевшиеся, долго говорили,
расспрашивая друг друга о жизни. Но главный вопрос не давал Азау
покоя. Наконец, она решилась и с бьющимся сердцем спросила:
— Скажи, а что сталось с Таймуразом? Магда тяжело вздохнула.
—Он ведь давно умер... В Урстуалта, у родственников матери...
Они привезли его сюда н похоронили рядом с Бибо, его отцом.
Свет померк в глазах Азау. Она почувствовала, как превращается
в кусок льда. Все, что заставляло ее жить и дышать, вдруг исчезло.
Остались только холод и пустота. В наступившей тишине она услышала
свой голос, глухой и бесцветный:
— Прошу тебя, покажи мне его могилу.
Она медленно шла за Магдой. Та молча указала ей рукой на
холмик под большим деревом. Азау ничком упала на могилу, тело ее
задрожало и вытянулось. Она была мертва.
Магда стала звать на помощь. Сбежались люди и увидели Азау
лежащей замертво на могиле Таймураза. Собралось все село. Азау
похоронили рядом с Таймуразом. Старики рассказали молодежи историю
двух влюбленных. Тот давний суд уже не казался им правым, но
ничего уже нельзя было изменить:
два любящих сердца так и не встретились в этом мире,
Барана, которого Азау привезла с собой, зарезали ей на
поминки, сказали: «Светлая тебе память!», и разошлись.
А над кладбищем Ганиса по сей день стонет, рыдает на ветру
старый карагач.
ВДОВА
Кавказский хребет в самой его середине рассечен Кудским
ущельем. Вокруг стоят горы-великаны, устремив за облака свои
вершины. Склоны и долины пестрят цветами и воздух полон их запаха.
Высоко вверху сверкает на солнце снег, оттуда мчатся вниз
белопенные потоки. Радостно чувствует себя человек в этих местах,
и дышится ему здесь легко.
Прекрасно Кудское ущелье летом, но как тяжело жить здесь
зимой! Здесь выпадает особенно много снега. Ветер несет его с
севера, из-за хребта, и он ложится по склонам слоем в человеческий
рост.
В Кудском ущелье, на берегу Арагви, жили два брата — Таджи и
Дзама. Оба были бездетны. Жили они богато, двери свои держали
открытыми для всех, любому путнику были они гостеприимными
хозяевами и добрая слава о них разнеслась по обе стороны гор.
Люди, любя их, часто молили бога дать двум братьям потомство, но
молитвы эти не помогли: Таджи и Дзама так и остались бездетными.
Во время присоединения Грузии к России выдались голодные годы.
Поля иссохли, выгорели от солнца, хлеб не уродился. Люди, погибая
от голода, меняли на хлеб все ценное, что у них было: ружье
отдавали за горсть зерна, которая помещалась в стволе, саблю — за
то, что помещалось в ножнах. А когда уже нечего было менять,
продавали своих умирающих голодной смертью детей.
Была поздняя осень, небо хмурилось. Север дышал холодом и
запахом снега, над хребтами клубились черные тучи и у людей на
сердце было мрачно: они с тревогой ждали наступления голодной
зимы, зная, что помощи ждать неоткуда.
Неподалеку от Косета, на берегу Арагви, на холме жил
арагвинский князь.
Однажды жена сказала князю:
— Приближается зима, а у нас нет ни одной мерки зерна. Что мы
будем есть? Мы уже продали все, что можно было продать! С холопов
наших тоже взять нечего. Старая пословица гласит: «Если арба
больше не годится, чтобы возить на ней дрова, значит, она сама
годится на дрова». Возьми детей Глахи и продай их где-нибудь,
обменяй на зерно.
Князь ничего не возразил.
Ночью через хребты прорвался северный ветер, засвистел,
завьюжил, намел снежные сугробы. Стало необычно холодно.
Двое бедняков, муж и жена — Глаха и Марта — жили рядом с домом
князя. В тот вечер они улеглись спать поближе к огню, укрывшись
старой буркой. Детей своих, мальчика и девочку, они уложили между
собой и стали рассказывать им сказки, чтобы дети забыли о голоде.
Но от голода и холода страдает даже волк, что же сказать о
маленьких детях? Они долго не могли уснуть, плакали и просили
хлеба.
Наутро потеплело. Солнце обласкало горы своими лучами и утесы
засверкали золотом. Земля отогрелась. Запели птицы. Люди вышли на
улицу. Глаха с женой и детьми тоже сидел у порога дома, греясь на
солнце, и благодарил бога, создавшего светило.
Вдруг перед ними вырос княжеский моурау.
— Князь требует к себе ваших детей, — сказал он. Глаха сидел,
как громом пораженный. Он ничего не мог понять, но сердце его
сжалось от тревоги и он спросил дрожащим голосом:
— Зачем же князю наши дети? Княжеский посланец крикнул,
подбоченясь:
— Откуда мне знать, зачем ему ваши дети? Это его дело? Он
схватил мальчика и девочку за руки и потащил их к князю. Девочке
было семь лет, мальчику — девять или десять. Поднялся крик. От
плача детей и причитаний родителей содрогнулась земля. Сердца
всех, кто видел эту картину, готовы были разорваться, но
вступиться не посмел никто.
Глаха с женой, плача, шли за детьми до самого княжеского
двора. Войдя во двор, они упали на колени. Князь, выглянув с
балкона, крикнул:
— Гоните прочь этих ослов, чтобы я не слышал их воя! Слуги
пинками погнали несчастных за ворота. Те пошли
прочь, плача и проклиная князя. Князь услышал эти проклятья
и крикнул:
— Хосро! Хосро!
Толстый Хосро явился к нему.
—Скажи стражникам, чтобы они как следует намяли им бока! —
приказал князь.
Стражники догнали стариков и избили так, что на них не
осталось живого места. Они с трудом добрались до дому, и Марта в
тот же день умерла. Собрались бедняки, такие же, как Глаха, и,
оплакав несчастную женщину, похоронили ее. Глаха недолго прожил
после этого и через несколько дней тоже умер.
В тот самый день, когда хоронили Марту, князь отправился
продавать детей. По лицам их потоками лились слезы. Камень бы
растаял от их плача, но сердце князя было тверже булыжника.
Вечерело. Солнце, не в силах смотреть на страдания сирот
поспешило уйти за горы. Было уже почти темно, когда князь добрался
до дома Таджи и приветствовал хозяина.
—Добро пожаловать,—ответил Таджи. Он помог гостю спешиться.
Детей тоже сняли с лошади и ввели в дом.
Таджи с князем сели у огня. Жены Таджи и Дзама обрадовались
детям, приласкали их и те перестали плакать, но еще всхлипывали
время от времени.
Зарезали барана. Мясо варилось в котле над пылающим очагом.
Жена Таджи тем временем готовила угощение, пекла пироги с сыром.
Наконец, ужин был готов. Накрыли обильный стол.
Таджи ни в чем не знал недостатка: при жажде пил пиво, для
веселья — араку. Дом — полная чаша, вдоволь земли. Из года в год у
него оставались излишки зерна.
Они долго пировали, тост следовал за тостом. Наконец, ужин
закончился. Убрали столы. Таджи все еще не знал, зачем пожаловал к
нему князь. Такой уж был у него обычай — не спрашивать гостя ни о
чем, не угостив его сначала хлебом-солью.
Теперь время настало и Таджи обратился к князю:
— Позволь спросить тебя, куда ты едешь и куда везешь этих
детей?
Князь ответил, пригладив ус:
— Ищу, где бы купить зерна. Холопы мои обнищали, у них нечего
взять, вот я и меняю этих двоих на хлеб.
Таджи, подумав, решил взять детей себе. Сошлись на десяти
мерах зерна. Поговорили еще о том, о сем и улеглись спать.
Наутро, встав и умывшись, снова сели за стол, потом князь
забрав свое зерно и оставив детей, отправился восвояси.
Таджи предложил брату взять одного из детей. Дзама усыновил
мальчика, а девочка стала приемной дочерью Таджи Девочку стали
звать Гурдзыхан, а мальчика — Гурдзыбек.
Дети долго не могли забыть своих настоящих родителей плакали
по ним, но, окруженные заботой и лаской приемных матерей, через
несколько лет забыли родной грузинский язык и прошлая жизнь стала
представляться им далеким сном. Лет в пятнадцать Гурдзыбеку стали
доверять стадо. Таджи и Дзама уже не считали себя бездетными, в их
домах звучали песни, слышался смех.
Как-то летним днем Гурдзыбек вместе с женщинами доил во дворе
коров, Дзама, сидя на плоской крыше, возился с ружьем. Он весело
шутил, глядя на свою семью, на сердце у него было светло и
радостно.
Вдруг ружье выстрелило. Гурдзыбек ткнулся головой в ведро с
молоком — пуля попала ему прямо в лоб и вышла из затылка. Женщины
бросились к нему, Дзама тоже сбежал с крыши, но Гурдзыбек уже был
мертв. Дзама молча повернулся и ушел в дом. Там он снова зарядил
ружье, выстрелил в себя и опрокинулся навзничь посреди дома.
Поднялся крик и плач. Женщины рвали на себе волосы, царапали
щеки. Сбежавшиеся люди тоже плакали, узнав о случившемся. Таджи в
это время не было дома—близилось время сенокоса и он отправился в
горы взглянуть на луга. За ним послали и вскоре он появился.
Через три дня был готов склеп. Таджи зарезал двух быков.
Собрался народ из трех ущелий. Мертвых оплакали, положив в склеп,
потом, вернувшись в дом, помянули покойников, сказали: «Светлая
вам память!», и разошлись, а из опустевшего дома долго еще
слышались причитания вдовы Дзама.
Прошло время, пролетели годы. Таджи стал забывать свое горе и
жизнь вернулась в привычное русло. В те же времена на берегу
Терека жили три брата, младшего из них звали Джиргол.
Как-то весенним днем Джиргол остановился возле дома Таджи и
приветствовал сидевшего у дверей хозяина:
—Да будут добрыми твои дни!
—Живи счастливо, юноша,—ответил Таджи. В те времена старшие не
обращались к младшим по имени. — Пойдем, солнце мое, в дом, поешь
хлеба-соли, ты, наверно, проголодался в пути.
Джиргол хотел было отказаться, но у него было дело к Таджи и
он, поблагодарив, без лишних слов вошел в дом.
Было как раз обеденное время. Гурдзыхан собрала им на стол.
Они стали есть и пить, а она прислуживала им за столом.
Гурдзыхан и Джиргол раньше никогда не встречались. Теперь,
увидев Друг друга, они пришли в смятение. Им казалось, что сердца
их стянуты раскаленными железными обручами, они не в состоянии
были произнести ни слова.
Любовь так сильна, что, бывает, двое влюбленных при встрече не
могут и слова вымолвить, хоть им и есть что сказать друг другу.
Наконец, обед закончился, Гурдзыхан убрала со стола.
Как я уже говорил, Таджи никогда не задавал гостям вопросов до
того, пока их не накормит. Теперь, когда они встали из-за стола,
Таджи спросил:
— Скажи, что за дело у тебя?
— Ничего особенного, я хотел арендовать у тебя пастбище, —
смущенно ответил Джиргол.
Они договорились о плате за пастьбу — по одной овце с сотни —
и Джиргол отправился домой. С этого дня он и Гурдзыхан горели
тайным огнем.
Настала весна, природа пришла в движение. Джиргол пригнал свой
скот на земли Таджи. Он сделал загон в зеленой долине и пас здесь
свое стадо. Таджи стал пасти свой скот рядом. Гурдзыхан каждый
день ходила на пастбище доить коров, каждый день видела Джиргола и
сердце ее сгорало от любви к нему.
Как-то раз, когда она снова пришла на пастбище, Джирго. Я
сказал ей:
— Девушка, неужели в тебе нет ни капли сострадания ко мне? Мое
сердце обуглилось от любви к тебе, я не могу так больше. Уж лучше
убей меня, вот тебе пистолет, — и протянул ей оружие.
Этого было достаточно. Сердце ее отчаянно забилось, дыхание
перехватило. Она молча бросилась на грудь Джирголу и мир перестал
существовать для них. Губы их встретились. Они опустились на
шелковую траву. Недоенные коровы разбрелись по пастбищу. Бог
знает, сколько бы они так просидели, не появись вдали пастух со
стадом. Он крикнул с пригорка:
—Джиргол, где ты? Твой скот разбредется! Влюбленные встали и
разошлись: Джиргол направился к стаду, Гурдзыхан ушла домой. С
этого дня их сердца слились в одно. Они поклялись, что никогда не
изменят друг другу и станут мужем и женой.
Пришла поздняя осень. Небо стало хмуриться, на вершинах утесов
забелел снег. Ветер нес с севера, из-за перевалов, черные тучи. Не
стало слышно пения птиц — они улетели в теплые страны. Настало
время и Джирголу возвращаться домой. Что ж поделаешь, он собрался
в дорогу и отправился вместе со стадом обратно.
Вот и зима пришла, засвистела метелями, занесла все снегом, не
оставив нигде ни одного черного пятнышка.
Гурдзыхан стала сама не своя. До сих пор веселая и
общительная, теперь она была молчалива, печальна и бледна. Все ее
мысли были с Джирголом, она часто смотрела в сторону Арвыком, куда
он ушел.
Джиргол тоже худел день ото дня, забросил хозяйство и упрекал
братьев в том, что они никак не женят его. Братья быстро поняли, в
чем дело, и решили женить Джиргола.
Кончилась зима. Земля задышала, деревья покрылись молодой
листвой. На полянах запестрели цветы, наполняя воздух ароматом.
Природа проснулась, празднуя приход весны. Однажды старший брат
Джиргола, Бицико, сказал:
— Пойдем к Таджи, засватаем его дочь для Джиргола. Родные
согласились с ним.
Бицико взял посох и отправился в путь. Солнце уже садилось,
когда он ступил на порог Таджи.
—Добрый вечер, Таджи!
— Будь здоров, Бицико, добро пожаловать! — ответил Та-джи.
Они вошли в дом, сели и начали неторопливо беседовать о
погоде, о травах, о домашних делах. Тем временем подоспел ужин.
Гурдзыхан поставила перед мужчинами фынг и стала прислуживать им.
Таджи и Бицико выпили за здоровье друг друга. Вскоре Бицико
заговорил о деле. Гурдзыхан, смутившись, оставила мужчин одних.
После приличествующих случаю разговоров Таджи согласился
отдать дочь за Джиргола. Сразу же договорились и о калыме. Бицико
не торговался и они остановились на пятидесяти коровах. Бицико, не
откладывая, пригласил Таджи приехать за калымом через неделю. Как
договорились, так и сделали. Таджи через неделю получил то, что
ему причиталось, и двое влюбленных обрели, наконец, покой.
Минуло лето. Урожай уже был убран, по берегам рек стал
появляться лед, вершины гор укрылись снегами. Настал праздник
Джиуаргуба и Джиргола женили.
Это были смутные времена. Грузия пришла в упадок и не могла
уже защищаться от врагов. Народы Кавказа нападали друг на друга,
один за другими следовали грабительские набеги.
Человек—самый большой хищник на земле. Взор его алчен, душа
ненасытна. Он силой отбирает у более слабого и добро и саму жизнь.
В течение многих веков лучшие умы человечества прилагали все силы
к тому, чтобы в мире воцарились любовь и справедливость, но им
пока не удалось смягчить человеческие сердца. И много веков еще
пройдет, прежде чем люди поймут, кто они такие, откуда вышли и
куда идут.
Ненастной осенней ночью в дверь Таджи постучали:
— Принимай гостей, Таджи!
Таджи поднялся с постели и, одевшись, пошел к выходу. Женщины
зажгли огонь. Таджи открыл дверь и в дом ворвались пятеро
вооруженных людей. Таджи мгновенно понял, что это за гости и
бросился к оружию, но абреки, это были дагестанцы, навалились на
него и связали. Жена Таджи, схватив со стены кин-жал, по рукоять
вонзила его в живот одному из грабителей, и тот мгновенно испустил
дух. Остальные четверо выхватили сабли и изрубили Таджи и его
жену. Они поймали вдову Дзама, связали ей руки, забрали все, что
было ценного в доме, выгнали скот и скрылись в ночной мгле,
прихватив с собой несчастную женщину. Через три дня они были уже в
Дагестане.
На другой день соседи, видя, что из дому никто не выходит,
пришли узнать, в чем дело и обнаружили Таджи и его жену, лежавших
в лужах крови посреди дома. Послали вестника к Джирголу и
Гурдзыхан. Собрался народ. Покойников, оплакав, положили в склеп
рядом с Дзама и Гурдзыбеком. Гурдзыхан сняла надочажную цепь Таджи
и, повесив ее в знак траура себе на шею, отправилась домой.
Во времена присоединения Грузии к России в Хиуском ущелье жила
одна ничем не примечательная фамилия. Когда русские войска стали
продвигаться в Грузию, народ разделился на две части: одни были на
стороне русских, другие же оказывали им сопротивление. Люди из
хиуской фаздилии, о которой мы говорим, помогали русским,
показывали им дороги и, научившись кое-как объясняться по-русски,
завели дружбу с начальством. А оно, в свою очередь, не скупилось
на награды и вскоре получилось так, что эта фамилия возвысилась
над другими. Они постепенно прибрали к рукам всю округу и никому
не давали поднять головы.
Многие люди стали пытаться сблизиться с этой фамилией, брали
себе из нее воспитанников. Отец Джиргола в свое время тоже взял на
воспитание мальчика из этой фамилии, по имени Теджиа. Тот вырос
высокомерным, заносчивым и вероломным и не годился ни в друзья, ни
в родственники.
Гурдзыхан оставалось две недели до снятия траура, когда Теджиа
пришел к ним в гости. Был какой-то праздник, в доме не было
никого, кроме Гурдзыхан — все остальные ушли к часовне. Гурдзыхан
приветливо встретила Теджиа, как и полагается встречать
родственника, пригласила его в дом, поставила на стол еду и питье.
Теджиа, выпив, захмелел и завел бесстыдные разговоры. Гурдзыхан,
побледнев, гневно нахмурила брови и крикнула ему:
— Ведь ты наш родственник, ты воспитывался в этом доме, ты
вскормлен нашим молоком, как же ты смеешь мне, женщине, носящей
траур, говорить такие слова?! — и, повернувшись, пошла к двери.
Теджиа, догнав ее, схватил и бросил на кровать. Она кричала,
отбиваясь но тщетно: негодяй сделал свое грязное дело и ушел.
Гурдзыхан закричала, плюнув ему вслед:
— Будь ты проклят, подлая собака! — и зарыдала. Она, плача,
обернулась, оглядела комнату, достала откуда-то веревку и
привязала ее к потолочной балке.
— 0, всевышний боже, о, Мать Мария, вы видите все, и вам
поручаю я свою несчастную грешную душу! — сказала она, обвязала
веревку вокруг шеи и повисла под потолком.
Солнце клонилось к закату, когда люди вернулись в село. На
улицах царило веселье, но внезапно из дома Джиргола донеслись
крики и рыдания. На шум сбежались соседи, развязали веревку, но
было уже слишком поздно: Гурдзыхан умерла. На-род недоумевал,
никто не мог понять, почему она покончила с собой — ведь они с
мужем жили в любви и согласии. Так и осталась тайной причина
смерти Гурдзыхан.
Горе старит человека раньше времени, — черные усы Джиргола
покрылись инеем, словно осенняя трава, стройный стан согнулся,
лицо побледнело, на лбу залегли морщины. Он стал заикаться, сон не
шел к нему, все его мысли были связаны с непонятной гибелью
Гурдзыхан. Целыми днями сидел он, неподвижный и молчаливый, на
пороге своего дома, а ночи проводил на могиле Гурдзыхан.
Но нет такой тайны, которая рано или поздно не раскроется.
Теджиа, человек распущенный и легкомысленный, водил Дружбу с
такими же женщинами и часто, захмелев, рассказывал им о своих
похождениях. Как-то раз, будучи в гостях у одной из них, по имени
Госази, он, крепко выпив, ночью проболтался о случае с Гурдзыхан.
Надо сказать, что Госази ублажала не одного Теджиа, так что вскоре
несколько человек узнали историю самоубийства Гурдзыхан, а через
несколько дней история эта стала достоянием всей округи. Джиргол,
разумеется, тоже узнал, как все произошло и решил убить Теджиа.
Всевышний прощает многое, но не все. Через короткое время
Джирголу представился удобный случай: Теджиа сам заявился к нему в
дом. Пьяный, он сидел, развалясь в кресле посреди комнаты и важно
разглагольствовал. Джиргол молча сидел в углу напротив и думал про
себя: «Не годится убивать его в собственном доме. Лучше я отпущу
его, а потом догоню и убью где-нибудь по дороге». Тем временем
Теджиа, сыто икая, стал издеваться над ним:
— Ты, Джиргол, был бы хорошим человеком, если бы нашел мне на
ночь какую-нибудь женщину.
При этих словах Джиргол едва не задохнулся от гнева. Не в
силах больше сдерживаться, он выхватил кинжал и всадил его в
жирное брюхо Теджиа. Тот остался пригвожденным к креслу,
внутренности его вывалились наружу. Ночью Джиргол, привязав труп к
хвосту лошади, выволок его со двора и, бросив в поле между
Окрокана и Коб, ушел в абреки.
Осетины, будучи когда-то большим, многочисленным народом, сами
довели себя до плачевного состояния. Они никогда не были крепки
братским единством, их мало волновала чужая боль, они часто
убивали друг друга из-за пустяков, проливая братскую кровь.
В ущелье Тырсыгом жила одна семья из рода Семмарзата. Однажды
Джиргол заночевал у них, не зная о том, что Семмарзата близких
отношениях с его кровниками. Хозяева уложили его спать, а сами,
когда он уснул, налили воды в ствол его ружья, затупили его саблю
и кинжал и послали гонца с известием и его кровникам. Те устроили
Джирголу засаду в Касарском ущелье. На рассвете Джиргол отправился
в путь и в Касаре встретил двенадцать вооруженных врагов. Те
начали стрелять в него. Он выхватил ружье, но ружье не выстрелило.
Он пытался отбиваться саблей, но тупая сабля не наносила врагам
никакого вреда. Тогда, видя, что деваться некуда, он стал,
опершись на бесполезный клинок, и сказал:
—Что ж, бейте меня, собаки, ваша взяла!
Из ран его ручьями текла кровь, он медленно, как подрубленное
дерево, упал на землю и жизнь покинула его.
На другой день весть о гибели Джиргола облетела ущелье. Люди,
отправившись в Касару, нашли там предательски убитого Джиргола.
Его привезли домой. Братья его умерли раньше, в доме оставалась
только старая мать Джиргола. Соседи устроили поминки за
общественный счет и похоронили Джиргола рядом с Гурдзыхан. Народ
разошелся и только рыдания старой женщины слышались из
осиротевшего дома.
Так кончилась история Гурдзыхан и Джиргола. А теперь вернемся
к вдове Дзама, что же сталось с ней?
Как я уже говорил, разбойники угнали вдову Дзама в Дагестан и
там продали какому-то наибу. Тот, в свою очередь, продал ее еще
кому-то. Так за долгие годы ее продавали несколько раз, и в конце
концов она оказалась в Чечне. А там ее купили осетины из рода
Мамсырата и привезли в Осетию, в Гизель. Она уже стала забывать
осетинский язык, когда Мамсырата спросили ее, кто она такая, она
ответила им: «Кудаг», что значит «из Кудского ущелья». Так ее и
стали звать.
Шли годы. Россия укрепила свою власть на Кавказе, людей лишили
прежней воли. Мамсырата решили переселиться в Турцию. Они взяли с
собой и Кудаг. Путь их лежал через Арвыком, постепенно они
приближались к родным местам несчастной женщины. И когда она,
наконец, увидела родной дом, склеп, в котором лежали Дзама и
Гурдзыбег, когда она вспомнила прошлую жизнь и все страдания,
которые пришлось ей перенести, сердце ее мучительно сжалось,
вспыхнуло огнем, словно его сдавили раскаленные железные обручи.
Вдова упала на колени н зарыдала. Слезы потоками лились по ее
старым, иссохшим щекам.
К ней подошла какая-то старушка и участливо спросила:
— 0 чем ты так плачешь, бедняжка? Вдова, собрав остаток воли,
уняла рыдания и спросила старуху:
— Ради бога, ради всего святого, не знаешь ли ты жену Джиргола
Гурдзыхан?
Старуха, вздохнув, ответила:
— Как же мне было не знать ее! Да только она давно уже умерла.
И Джиргол тоже умер — его убили кровники,— и рассказала все, как
было.
От горя вдова не смогла даже заплакать. Ее лицо покрылось
мертвенной бледностью, свет померк в глазах. Она ударилась головой
о придорожный камень и тут же скончалась.
Мамсырата остановили свои арбы, похоронили ее недалеко от
дороги. «Мир тебе и светлая память!» — сказали они и отравились в
Турцию. До сих пор возле Арвыкомской дороги ви-ден небольшой
могильный холмик, где похоронена вдова. Мир праху ее!
Конец и нашей печальной повести.
САДУЛЛА И МАНИДЗА
У подножия Кельских гор, в узком ущелье, куда зимой не
заглядывает солнце, а летом —луна, жили муж с женой. Мужа звали
Куцыкк, а жену — Фатма. Жили они хорошо, у них было много всякого
добра, но не было детей. 0ба уже в летах: жене около шестидесяти,
а мужу и того больше. Они были хлебосольными хозяевами, одинаково
относились и к богатым и к бедным; люди любили их за доброту и
гостеприимство и часто просили бога, чтобы он дал Куцыкку и Фатме
потомство.
Трудно сказать, помогли эти молитвы или нет, но Фатма на
старости лет забеременела. У нее никогда не было детей, она не
знала, как это бывает, да и года ее, как будто, уже прошли — вот
она и решила, что заболела. Она всем рассказывала о своей
непонятной болезни, но минуло шесть месяцев, и стало ясно, что это
за болезнь. Друзья и родственники обрадовались за стариков и стали
молить бога, чтобы он дал им сына.
Кончилось лето, настала зима. По ущельям свистели вьюги,
солнце лишь на короткий миг выглядывало из-за снежных гор. И вот
однажды морозным вечером Фатме пришло время рожать. Она лежала на
войлоке, постеленном поверх соломы и стонала, держась за живот.,
Куцыкк хлопотал возле очага, подбрасывал в огонь сухие сучья,
пытаясь согреть дом, да где там! Ледяной ветер задувал в щели, на
потолке блестел иней.
Стемнело. Куцыкк позвал соседок. Они собрались вокруг Фатмы и
им одним известными способами помогали ей рожать. Наконец, в
полночь родился мальчик.
Наутро дом Куцыкка был полон родни и соседей, пришедших
поздравить его и Фатму. Куцыкк зарезал барана, устроил пир. Гости
сели за столы и подняли бокалы за здоровье новорожденного. Потом
решили дать мальчику имя. Долго судили-рядили и, наконец, назвали
его Садуллой. Попировали и разошлись по домам.
Шло время. Садулле исполнилось три года, когда отец вздумал
его женить. Он сосватал за него дочь одной бедной вдовы,
восемнадцатилетнюю девушку по имени Цамакуд. Девушка уже взрослая,
мальчик — совсем ребенок, какая из них могла получиться пара? Бог
знает, зачем Куцыкк это сделал, видно, просто нужна была в доме
работница. Девушка, конечно, не соглашалась, но мать выдала ее
насильно, не посчитавшись с тем, что Цамакуд любила какого-то
юношу.
Куцыкк заплатил калым, тридцать коров. Пришла осень,
закончились полевые работы, настал праздник Уастырджи. Садуллу
женили.
Цамакуд горела от горя и гнева и целыми днями плакала.
Вернуться домой она не могла — мать не пустила бы ее на порог, а
бежать куда глаза глядят — не решалась. Она ходила, опустив
голову, повесив руки. Мысли, как черные тучи, клубились в ее
голове. Глядя на ничего не понимающего мальчика, она плакала и
причитала:
— Пока он вырастет, я превращусь в старуху. Пусть мое горе
обрушится на мать, продавшую меня!
Так жила она, страдая, словно в аду. Настала весна. Однажды
Куцыкк с утра отправился на мельницу, Садулла играл на улице со
сверстниками, фатма зачем-то пошла к соседям. Цамакуд осталась
дома одна. Она огляделась по сторонам и сказала себе:
— Лучше смерть, чем такая жизнь!
Взяла веревку и крепко привязала ее к потолочной балке. Потом,
помедлив, поставила один на другой два стула, взобралась на них,
накинула на шею петлю и спрыгнула вниз. Она еще попыталась
схватиться за веревку — видно, в последний миг ей расхотелось
умирать, но было поздно: лицо ее посинело, она дернулась раз-
другой и затихла.
Фатма за разговорами задержалась у соседей. Вернувшись домой,
она увидела висящую посреди дома невестку и подняла крик.
Сбежались соседи, вынули Цамакуд из петли, но она уже умерла.
Послали за Куцыкком и вскоре он, запыхавшись, прибежал домой. А
Садулла продолжал играть с мальчиками на улице.
Собрался народ. Приехали чиновники, стали искать виновного, но
было ясно, что Цамакуд повесилась сама, и следствие прекратили.
Покойную похоронили и народ разошелся по домам.
Прошло несколько лет. Куцыкк состарился и уже не мог работать.
У Фатмы отнялась половина тела, она лежала, не вставая. Садулла
тоже не мог работать, потому что был еще мал. Они полностью
обнищали, из всего добра у них осталось по участку пашни и луга и
сокровище предков — крымское ружье с граненым стволом. Фатма
вскорости умерла, Куцыкк пережил ее ненадолго и Садулла с малых
лет остался сиротой. Родственники по очереди воспитывали его: так
он и вырос.
Садулла жил в доме совершенно один. Жениться он не мог: кто бы
отдал ему, нищему, свою дочь? Чтобы облегчить свое существование,
он стал ходить на охоту с ружьем, доставшимся ему в наследство, и
тут ему улыбнулась удача: каждый день он добывал по две-три косули
или серны. Он был добрый, веселый парень и люди полюбили его.
Как-то поздней осенью он отправился охотиться на Красную гору.
К вечеру ему удалось убить косулю. Он развел огонь под скалой,
насадил на березовый шампур куски жирного мяса и стал жарить
шашлык. Стемнело. Костер отбрасывал красные блики, шипело над
углями мясо. В небе серебром горел месяц. Вокруг высились немые
темные утесы, стояла тишина, только изредка откуда-то из ущелья
доносился крик совы.
Когда шашлык был готов, Садулла снял его с огня, положил на
плоский камень и воззвал к Афсати:
— Слара тебе, Афсати! И богатых и бедных наделяешь ты
одинаково. Пусть всегда будет над нами твоя благодать!
Переломил лепешку, нарезал мясо, поужинал и улегся в пещере,
завернувшись в бурку.
После полуночи небо заволокло тучами. Поднялся ветер, началась
метель. К утру земля покрылась толстым слоем снега.
Садулла встал, отряхнул свою бурку, обвязал тушу косули ремнем
и направился вниз. Вокруг гремели лавины, но ему удалось выбраться
из опасного места невредимым. Он спустился до ближайшего села, там
его приветливо встретили и пригласили в один дом. Садулла отдал
добычу хозяину дома, сказав:
—Это подарок Афсати, так воздадим ему должное. Прикажи сварить
это мясо.
— Будь счастлив, Садулла, — поблагодарил его хозяин, — дай нам
бог побольше таких гостей! Да будет над тобой благословение
Афсати!
Тушу освежевали, хозяйка принялась печь пироги с сыром.
Полыхает в очаге огонь, варится мясо в большом котле, в кувшине
подогревается арака. Когда обед был готов, пригласили соседей.
Уселись за длинный стол, во главе стола—хозяин дома, Сосе,
бритоголовый, с пышными усами.
Дочь хозяина, Манидза, красивая, шестнадцатилетняя девушка,
стояла поодаль, время от времени бросая быстрые взгляды на
Садуллу, всякий раз чувствуя, как пламя обжигает ей сердце. Пальцы
ее дрожали, лицо разрумянилось, но осетинские обычаи суровы и она
старалась ничем не выдать себя.
Садулла сидел за столом среди сверстников и тоже незаметно
поглядывал на Манидзу. Он чувствовал необычное волнение, любовь
нежданно-негаданно овладела им. Так, незаметно для окружающих, они
смотрели друг на друга и вспыхивали огнем, когда их взгляды
встречались.
Наконец, обед закончился. Гости, поблагодарив, встали из-за
стола и ушли. День клонился к вечеру, хозяева не отпустили Садуллу
и он остался ночевать у них. Солнце закатилось за горы. Хозяева
разошлись — кто доить коров, кто—кормить скот. В доме остались
только Садулла и Манидза.
Садулла сидел у огня, смазывая обмороженные ноги гусиным
жиром. Вошла Манидза, стала возле него:
— Я бы душу отдала, лишь бы не болели твои ноги! Садулла
взглянул на нее снизу вверх:
—Спасибо, дай бог тебе счастья! Но не волнуйся за меня: собака
не умирает от хромоты. Вылечусь и на этот раз.
Девушка опустилась на скамейку рядом с ним и сказала:
— Как хорошо мы смотримся вдвоем. Ах, если бы когда-нибудь нас
усадили рядом!
Садулла, улыбнувшись, ответил:
— Пусть бог захочет этого, мой свет! Он потянулся к ней, но
она выскользнула и встала. Тем временем вернулись женщины и
Манидза ушла.
Ночью ей не спалось. Сердце ее замирало, непонятные желания
владели ею. Образ Садуллы стоял перед глазами, он снился ей и в те
минуты, когда она забывалась коротким сном. Она была готова идти
за ним в огонь.
Садулла тоже не мог уснуть в эту ночь. Он ворочался в постели,
горькие мысли о том, что он беден и не сможет заплатить выкупа за
Манидзу, не покидали его.
Наутро вышло солнце, горы н долины засверкали сплошной
белизной, лишь кое-где по склонам чернели стены домов. Садулла с
хозяином дома сели завтракать. Манидза прислуживала за столом,
поднося им по очереди рог с аракой. Она чувствовала себя так,
будто в последний раз видела солнце. Садулла чувствовал себя не
лучше, он мысленно прощался с Манидзой, горькая любовь жгла ему
сердце. Позавтракав, Садулла попрощался с хозяевами и ушел.
На окраине села он встретил Магду, свою бывшую соседку,
которая теперь была замужем в этом селе. Они разговорились и
Садулла рассказал ей о Манидзе. Он попросил Магду быть посредницей
между ними.
— Бог мой, — сказала Магда, — кто же отдаст тебе девушку без
выкупа! Ведь у тебя в доме нет даже кошки.
— И все же, прошу тебя, передай ей: пусть ждет меня. Чего не
бывает в жизни! Бог, говорят, дает — в окно подает. И,
попрощавшись, они разошлись. Через несколько дней Магда встретила
Манидзу у родника.
— Э, лукавая, — сказала она, — узнала я о твоих делах!
— О каких делах ты говоришь? — покраснев, спросила Манидза.
Магда улыбнулась ей:
—Да ладно, уж от меня-то не скрывай!
— А что мне скрывать от тебя?
—Я-то знаю, что тебе скрывать,—рассмеялась Магда,— Садулла сам
рассказал мне об этом.
Манидза ответила, покраснев еще больше:
—Заклинаю тебя твоими братьями, не рассказывай об этом никому!
—Скажи, ты очень любишь его?
— Пусть всевышний так же любит нас! — смущено ответила
Манидза.
—В нашем селе нет юноши лучше него: храбрый, сильный и добрый,
он и муравья не обидит.
— Но, говорят, он очень беден, — печально сказала Манидза.
—Он с детства остался сиротой. От отца ему не осталось
никакого наследства, но он еще молод и может добиться всего.
—Да ведь мне не нужно богатство. Я говорю о том, что он, не
сможет заплатить калым, а так-то я знаю, что человек трудом может
победить бедность.
— Ей-богу, если Садулле попадется жена под стать ему, они
через два года будут богаты.
— Прости меня, Магда, за многословие и пусть не покажутся тебе
нескромными мои слова. Я знаю, девушке неприлично, говорить об
этом, но пусть горит в адском огне тот, кто первым придумал калым!
Мы не можем выйти замуж по своему желанию, нас продают, словно
скот. Махнуть бы на все рукой и поступить, как сердце велит, да
разве отец и мать допустят это! Ведь у нас считается позорным
выйти замуж без калыма, а я слышала, что ни у русских, ни у грузин
не требуют выкупа за девушку. Как же быть бедному человеку, где
ему взять сорок или шестьдесят коров для выкупа?
— Ей-богу, пусть не знает покоя душа того, кто это
придумал!—ответила ей Магда.—Вон, нашему Гарсоуже тридцать, лет, а
он все еще ходит в холостяках. У нас есть два вола, но если мы их
отдадим, то как будем жить сами? Мы с нашим стариком каждый день
думаем об этом, но никакого выхода не видим.
— Почему это так, Магда, почему человек не волен сам
распоряжаться собственной судьбой? Почему мои отец и мать, не
выдадут меня за того, кто мне нравится?
— Э-э-э, Манидза, умереть бы мне за тебя! А ты спроси-ка
своего отца, согласится ли он отдать тебя кому-нибудь меньше, чем
за шестьдесят коров? Да вон, наши соседи—с каких пор сватают они
дочь Турама, а он требует за нее семьдесят коров. Думаю, они
откажутся от нее, где им собрать столько скота! Между тем, сама
девушка ни за кого другого выйти не соглашается, а я слышала, что
отец хочет отдать ее за богача, никчемного Кази Багдайты, чтоб ему
пропасть! Бабале, бедняжка, недавно говорила мне на мельнице, что
наложит на себя руки, если отец отдаст ее за этого пьяницу.
Так, разговаривая, дошли они до села.
Жизнь шла своим чередом: непросто было разорвать цепи древних
обычаев. Люди, забыв о родительской любви, не стеснялись продавать
собственную плоть и кровь в обмен на скот.
Однажды Кази со своим дядей, Дзанхотом, пришел свататься к
Бабале. Турам, ее отец, сидел у двери, покуривая трубку. Увидев
приближающихся Кази и Дзанхота, он приветливо встал им навстречу.
Поздоровавшись и пожелав друг другу счастья и здоровья, они
уселись на террасе дома и стали говорить о том о сем.
Бабале ткала во дворе сукно. Увидев Дзанхота и Кази, она
бросила работу и скрылась у соседей. Турам крикнул жене, чтобы та
готовила ужин для гостей, а сыну велел зарезать барана. Через
короткое время ужин был готов. Сели за стол впятером — Турам,
Дзанхот и три соседа Турама. Кази, стоя рядом, прислуживал
сидящим. Один за другим пошли тосты. Хорошенько выпив и поев,
перешли к делу. После долгих разговоров Турам
сказал:
—Вот мое условие: семьдесят коров и конь впридачу. Он хорошо
знал, что Багдайта не станут упорствовать и уступят, потому и
встретил их так радушно, а вообще он не особенно жаловал гостей.
Дзанхот, погладив бороду, ответил:
— В знак уважения мы дадим еще одного коня сверх того, что ты
просишь. У нас много всего, пусть бог даст нам еще больше. Но
согласна ли девушка? Надо бы спросить и ее.
Турам покрутил ус:
— До сих пор в моем доме никто не спрашивал мнения женщин.
Будет так, как скажу я. Но почему вы думаете, что моя дочь не
согласна,—он взглянул на Кази,— выйти за такого молодца?!
Кази довольно улыбнулся. Ударили по рукам, и в знак заключения
договора Дзанхот подарил Тураму свой пистолет. После этого они еще
долго пировали, а на другой день Дзанхот и Кази отправились домой.
Через неделю Турам получил выкуп за дочь: семьдесят коров и двух
коней.
Была весна. Обновленный мир сиял, солнце светило с небес,
согревая землю, покрывшуюся изумрудной травой. Пели птицы, туры
играли на высоких скалах, деревья оделись молодой листвой. Люди
весело занялись полевыми работами, со склонов слышались песни
пастухов. Вся природа праздновала весну, и только Бабале не видела
ничего этого. Печальная, сидела она у порога дома и плакала.
Горестные мысли владели ею. Щеки ее покрылись мертвенной
бледностью, в глазах стояли слезы. Жизнь казалась ей хуже смерти.
— Пусть последним моим днем будет тот день, когда я выйду за
него замуж! — повторяла она себе.
Турама же мало заботило горе дочери. Он радовался привалившему
богатству и не хотел знать, чем все это кончится. Когда
родственники говорили ему, что он берет грех на душу, выдавая дочь
замуж против ее воли, он весело смеялся и отвечал им:
— Ничего, стерпится-слюбится!
Прошло лето. Солнце стало лишь ненадолго появляться над
хребтами, высокие вершины покрылись снегами, горы притихли. Настал
праздник Уастырджи, пора свадеб. Прибыл свадебный поезд и во двор
Турама. Село оживилось. В доме Турама царило веселье: рекой лились
арака и пиво, столы гнулись от яств, гремели песни. Старики,
поднимая турьи рога с черным пивом, провозглашали тосты. А Бабале
тем временем готовилась вручить свою невинную душу бессмертному
небу.
В полночь она сказала подружкам, сидевшим с ней в комнате, что
хочет отдохнуть. Девушки ушли и Бабале осталась одна. Некоторое
время она сидела неподвижно, словно раздумывая, потом надела
подвенечный наряд, вышла из дому и скрылась в ночной мгле.
Ее хватились только на рассвете. Стали повсюду искать, но даже
следа ее нигде не нашли. То ли земля ее поглотила, то ли тучи
унесли — никто не знал, куда она делась. Поначалу стали
подозревать соседского юношу, который сватался к ней до этого, но
против него не было никаких улик и его оставили в покое.
Сваты через два дня уехали. Выкуп решили не забирать обратно
до тех пор, пока не выяснится, что же сталось с Бабале.
Шло время. Бабале так и не появилась. Тураму было уже не до
веселья. Он постоянно думал над тем, куда могла деваться Бабале,
но так ни к чему и не пришел. С одной стороны, он лишался дочери,
с другой—ему пришлось бы возвратить выкуп, если бы она не
появилась. Эти мысли отравляли ему существование: он сидел дома,
не показываясь среди людей.
Пришла весна, а о Бабале так и не было никаких вестей. Ее еще
долго искали в разных местах, но все напрасно. Люди предполагали
разное. Одни говорили, что она, наверно, бросилась в реку и ее
унесла вода, другие — что ее, скорей всего, съели волки. Были и
такие, кто утверждал, что она сбежала с кем-нибудь в дальние края,
раз ушла в подвенечном платье. Разное говорили, но толком никто
ничего не знал.
Недалеко от села, на вершине утеса, стоящего посреди ущелья,
высились руины древнего монастыря, окруженные со всех сторон
отвесными обрывами. К монастырю вела одна-единственная тропа.
Никто не ходил туда, лишь раз в году, за три дня до Зардаваран,
там собирался народ. Настал этот день, люди вновь пришли на
вершину утеса. Не успели они усесться за столы с угощением, как
хлынул ливень, такой сильный, что небо смешалось с землей. Рядом
была подземная часовня, построенная когда-то давно, во времена
войн и смут, и люди решили укрыться в ней от дождя. Они вошли
внутрь и увидели там мертвую Бабале.
Она лежала посреди часовни, лицом вверх, сложив на груди руки.
Одному богу известно, что она делала там перед смертью и как
умерла. Послали за ее отцом, вскоре он появился. Труп Бабале
отнесли домой. На другой день приехали Багдайта и Бабале
похоронили. А через неделю Багдайта забрали назад свой выкуп —
семьдесят коров и двух коней.
К Манидзе со всех сторон приезжали сваты, но никто не мог
добиться ее согласия. Отец с матерью рады были бы выдать ее замуж,
но Манидза любила Садуллу и ради этой любви готова была пойти
против воли родителей, забыв обычаи предков. Люди стали
поговаривать, что она дерзкая, избалованная и своевольная. Да,
видно, такова уж любовь — даже великие мудрецы иногда теряют из-за
нее разум и сами не ведают, что творят. Что же сказать о Манидзе?
Любовь жгла ей сердце и заставляла забыть о покорности и
скромности.
Как-то раз соседи пригласили Садуллу к себе — был какой-то
праздник и у них собралось много гостей. Среди приглашенных был
армянин по имени Гиго. После нескольких тостов завязалась беседа,
и тут Гиго сказал:
— Тот, кто ответит мне, что такое настоящее сокровище, получит
от меня шелковый платок.
Кто ответил «плодородная земля», кто — «булатная сабля», кто—
«доброе ружье». Наконец, Гиго сказал:
— Это все не сокровища. Попав в нужду, человек может продать
любое из них. Настоящее сокровище — хорошая жена, ее нельзя
продать.
Все согласились с ним. Действительно, никакая нищета не
заставит продать жену.
Придя домой, Садулла долго не мог уснуть и все думал: «А ведь
и правда, жена дороже земли. Так на что мне земля? Отдам-ка я
вместо выкупа свой участок».
Наутро он отправился на охоту и к вечеру вернулся домой с
косулей на плечах. Он созвал родню, угостил, как полагается, и
рассказал о том, что задумал сделать.
Родственники, пятнадцать мужчин — по одному от каждого дома —
переглянулись и без слов поняли друг друга. Старший из них, Кырым,
поднявшись, сказал:
— Садулла, брат наш! Я думаю, мы не разоримся, если дадим тебе
по одному быку каждый. Ты — член нашей семьи и должен жить среди
нас. Мы не позволим тебе пропасть, не позволим сократиться нашему
роду. А земля пусть остается твоей. Если бы ты был плох для нас,
мы бы не стали помогать тебе, но ты настоящий человек и можешь
рассчитывать на нас.
Завтра же я пойду с тобой в дом, который ты укажешь, а заботу
о выкупе предоставь нам самим.
На Другой день Садулла и Кырым отправились в путь. Солнце уже
садилось, когда они остановились на пороге дома Сосе и
приветствовали хозяина. Сосе не особенно обрадовался им, но
пригласил в дом и предложил переночевать у него. Он догадывался о
цели их приезда, и, зная, что с Садуллы взять нечего, смотрел на
своих гостей довольно прохладно. После ужина Кырым завел с Сосе
разговор о деле:
—Мне кажется, твоя дочь и наш брат любят друг друга. Не надо
мешать их любви. Мы будем тебе хорошей родней.
— У меня нет такой дочери, —ответил Сосе, — которая смогла бы
содержать дом одинокого бедняка. Пока что она довольна жизнью. К
ней и без вас сватаются многие, но я ее никому не отдаю. Пусть
пока живет со мною.
— Недолго ей жить с тобой, Сосе, недолго, — сказал Кы-рым. —
Ведь ты не можешь изменить законы, установленные богом и природой.
Лучше скажи, какой выкуп ты требуешь за нее.
—Ты ждешь от меня ответа, Кы.рым,—вот мой ответ: семь-десять
коров или пятнадцать упряжных волов.
Кырым ничего не возразил, зная, что Сосе не уменьшит названную
цену, разве что увеличит ее.
— Пусть будет так, если ты не согласен на меньшее, — сказал
он.
Сосе добавил бы еще, но постеснялся.
— Я и так прошу слишком мало, — пробурчал он.
— Послушай меня, дорогой Сосе, — сказал Кырым, — мы хотим
породниться с тобой. У Садуллы достаточно сил, чтобы прожить и на
вершине снежной горы. Ведь жизнь человека зависит не только от его
сегодняшнего богатства. Пусть он теперь беден, но, хвала
всевышнему, благодаря силе и уму он сумеет добиться всего, чего
захочет. И все же семьдесят коров — это слишком много.
Сосе в глубине души был уверен, что Садулла не наберет и
десятка коров.
—Хорошо, Кырым, ради тебя я согласен на меньшее. Пусть будет
шестьдесят коров или пятнадцать волов. Но это мое последнее слово,
хотя бы мы с тобой проговорили еще целый год.
Они сошлись на пятнадцати упряжных волах. Садулла отдал в знак
договора свой пистолет и пустился с Кырымом в обратный путь.
К празднику Уастырджи родственники Садуллы приготовили богатое
угощение и послали за Сосе. Вскоре он с пятью товарищами явился к
ним за выкупом.
Они пировали целую неделю. Через неделю Сосе получил то, что
ему причиталось — пятнадцать волов — и отправился домой.
Суровы зимы в горах. Через несколько дней начались снегопады,
дороги занесло так, что ни пройти, ни проехать. В ущельях лег снег
в три человеческих роста. Свадьбу пришлось отложить до весны.
Пришла весна, и на пасху Садулла привел в дом молодую жену.
Дом был совершенно пуст. Манидза недолго раздумывала, пошла к
родственникам и взяла у них шерсти. Соткала тонкого сукна, сшила
нарядную черкеску и сменяла ее на кобылу. За другую черкеску она
получила корову. Через некоторое время корова и кобыла принесли
приплод. Садулла бросил охоту и начал заниматься хозяйством. Дела
их постепенно поправились. Прошло несколько лет, и дом стал, как
полная чаша. У Манидзы родились дети, три мальчика и девочка,
которую назвали Сахар. Дети выросли. Сыновья женились, у них
появились свои дети. Садулла и Манидза провели остаток дней в
радости и довольстве.
После смерти родителей братья выдали сестру свою Сахар против
ее воли за Гуса Сачинаты, получив за нее калым в семьдесят коров.
Гус и Сахар с первого же дня жили, словно враги. Гус был человеком
жестоким, черствым и взбалмошным, ему ничего не стоило убить кого-
нибудь. Он не боялся греха и не знал что такое совесть. Он и с
виду был похож на черта. Сахар ненавидела его и не прощала ему ни
одного слова. Он часто бил ее, а она осыпала его проклятьями. Они
жили, как собака с палкой.
Однажды, когда он в очередной раз принялся бить ее, она
крикнула ему:
— Бей, бей! Ты разве не знаешь, чем больше бить по бурке, тем
она лохматей? Или ты думаешь усмирить меня побоями?! Гус выхватил
кинжал и отсек ей оба уха.
—Теперь иди,—закричал он ей в ярости,—и стань лохматее
андийской бурки! — и выгнал ее из дому.
Окровавленная Сахар пришла к братьям. Те бросились мстить за
нее. Гус ушел от них, но они убили одного из его братьев. После
этого между родом Сахар, Биганата и родом Сачината вспыхнула
кровная вражда и они начали истреблять друг Друга. Было убито семь
человек из рода Сачината и девять — из Биганата. Тем временем на
Кавказе установилась власть России и кровопролитию был положен
конец. Гус бежал за реку Куар и там взял себе другую жену.
До сих пор там живут его потомки.
ЗАЛДА
Когда Грузия объединилась с Россией, в каждом округе были
поставлены русские военные начальники, а их помощников назначали
из местных жителей. Так Зарбег Назгасты стал сборщиком налогов в
Кудском ущелье.
В самой середине Кудского ущелья, между селами Верхний и
Нижний Ганис, в Сохта, жили два соседа — Курдан и Кудзан. Оба были
бездетны. Но вот родился у Курдана сын, а у Кудзана — дочь. Курдан
и Кудзан любили друг друга, как братья, и они решили, что дети их,
когда вырастут, станут мужем и женой. Девочку назвали Залда,
мальчика— Кази.
К тому времени, когда Зарбег стал сборщиком налогов, им уже
было по восемнадцать лет. Однажды Зарбег приехал в Сохта по своим
делам и остановился как раз возле дома Кудзана. Залда во дворе
ткала сукно.
—Добрый день, девушка,—поздоровался с ней Зарбег. Залда,
покраснев, встала и застенчиво ответила:
— Будь здоров.
— Где Кудзан?
— Не знаю, куда-то вышел.
Зарбег спешился, привязал коня к плетню и подошел к ней.
— Какое прекрасное сукно!
Залда не знала, куда деться от смущения, и покраснела еще
больше. Тем временем появился Кудзан и приветствовал гостя:
— Добро пожаловать, Зарбег!
— А-а-а, Кудзан, мой лучший друг! Добрый день! А я вот слез с
коня, чтобы посмотреть на работу твоей дочери. Она удивительно
хорошо ткет. Дай бог тебе здоровья, Кудзан, откуда у тебя такая
красивая дочь?
— У меня нет другой дочери, а об этой я бы не сказал, что она
красивая. Просто длинная, как колос, выросший на навозе.
— Не скажи, не скажи! Я и в Калаке не видел такой красивой
девушки. Кто-нибудь уже просватал ее?
— Да вот, с Курданом есть у нас договор.
— За кого же сватает ее Курдан?
—Как, за кого? За своего сына.
— За никчемного слюнтяя Кази? Да разве мыслимо отдать ему эту
княжну?!
Залда бросила работу и скрылась в доме. Кудзан промолчал.
Зарбег понял, что его речи не понравились девушке.
— Кажется, вы обиделись на мои слова, —сказал он.
—Да нет, не обиделись, но...
— Такую красавицу надо выдать за человека, знающего толк и в
службе, и в жизни, чтобы он носил тебе деньги мешками. А Кази
болтается где-то в пастухах, какой от него прок?
— Что поделаешь, видно, такая у него судьба, — тихо сказал
Кудзан.
— Эти старики все толкуют о судьбе... Ты когда-нибудь видел
ее? Оставь эти разговоры, в наше время все решает ум, а не судьба.
Зарбег понимал, что сразу у него ничего не получится, поэтому
он решил для начала сблизиться с Кудзаном.
— У начальника есть место стражника. Если хочешь, я поговорю,
чтобы тебя взяли.
Кудзану, хоть он и был пожилым человеком, показалось
заманчивым пожить на легких хлебах. Кроме того, люди, живущие на
южных склонах Кавказа, вообще отличаются легкомыслием. Так или
иначе, Кудзан согласился стать стражником.
Он пригласил Зарбега в дом и хорошо угостил его. Потом они
отправились к начальнику и вечером предстали перед ним.
— Что нужно этому старику? — спросил с балкона начальник.
—Он хочет служить стражником.
— Не слишком ли он молод для этого?
— Старики лучше нынешней молодежи. Во всяком случае, они
хорошо понимают, что от них требуется.
— Вот как! — усмехнулся начальник. — Ну что ж, пусть остается.
С этого дня Кудзан и Зарбег постоянно были вместе. Кудзан
любил при случае выпить. Зарбег почти каждый день угощал его,
выполнял его желания, рассчитывая, что тот в конце концов отдаст
за него свою дочь. И в самом деле, Кудзан полюбил его, как родного
брата. Зарбег стал частым гостем в доме Кудзана, но Залда избегала
его и старалась держаться от него подальше.
Зарбег пылал любовью, не спал ночами и готов был отдать жизнь
за одну встречу с ней. А Залду от одного его вида мутило. Она не
находила себе места, когда он бывал у них в доме, и думала:
«Скорее бы он убрался отсюда!»
Как-то осенью Зарбег с Кудзаном приехали по своим делам в
Сохта. Кудзан пригласил Зарбега в дом, они вошли и сели за стол.
Залда в это время приготавливала сыр. Увидев Зарбега, она оставила
свое занятие, вышла во двор и сказала матери:
— Нана, дай им что-нибудь поесть.
Мать занялась угощением, а Залда скрылась за домом и не
показывалась оттуда. Мужчины поели, выпили, потом собрали жителей
села на работы к князю и уехали. По дороге Зарбег завел разговор с
Кудзаном:
— Кудзан, ты ведь знаешь, как я тебя люблю!
— Конечно, знаю! Мне не надо об этом говорить.
— Вот если бы мы породнились... Если бы ты отдал за меня свою
дочь, я бы любил тебя еще больше. Не в похвальбу будь сказано, но
где ты найдешь для нее лучшего жениха? У начальства я на хорошем
счету, уважают меня.
— Видишь ли... — Кудзан замялся.
— Да в чем дело? Если речь идет о выкупе — вот он, у меня в
кармане. Хочешь—деньгами, а хочешь—скотом.
— Дело не в выкупе... Моя дочь, согласится ли она?
—А что ее спрашивать? Что она понимает? Ты ее отец, тебе и решать.
— Так-то оно так, но ведь я дал слово Курдану...
— Ну, знаешь ли, если ты будешь вспоминать о таких пустяках, то
лишишь счастья собственную дочь!
Он ни днем, ни ночью не оставлял Кудзана в покое. Дело дошло
до начальника и тот тоже замолвил слово за Зарбега. Кончилось тем,
что Кудзан взял у Зарбега выкуп, триста рублей.
Залда, узнав об этом, стала плакать, убиваться, слезы целыми
днями текли по ее щекам, но что она могла сделать?
Пришла весна, и Зарбег прислал сватов в дом Кудзана. Столы
прогибались от яств, арака и пиво лились рекой. Гости пировали два
дня, а потом повели молодых в церковь.
Залда не видела дороги, слезы застилали ей глаза. Они вошли в
церковь. Зарбег сунул священнику пять рублей. Тот спросил его,
согласен ли он взять в жены Залду. Довольный Зарбег сказал:
-Да!
После этого священник спросил Залду, согласна ли она стать
женой Зарбега. Стоявшие вокруг женщины, родственницы Зарбега,
наперебой загалдели:
-Зачем бы она пришла сюда, если бы не была согласна! Одна из
них выхватила у Залды свечку, вложила ее руку в руку священника и
сказала:
-Она согласна, согласна!
Священник приступил к обряду. Плачущая Залда была обвенчана с
Зарбегом.
Его родители вскорости умерли и Залда стала хозяйкой в доме.
Зарбег, привыкший к разгульной жизни и господскому столу, был
придирчив и несдержан, и частенько бил жену. Она, хоть и не любила
его, никогда не отвечала грубостью и продолжала заниматься
хозяйством.
Зарбег надеялся силой добиться ее любви. Возвращаясь откуда-
нибудь домой, он с порога показывал ей кнут:
- Видишь, этот кнут сделан для лошади и для жены!
Он привык иметь дело с веселыми женщинами, которых возил для
начальства, и с женой обходился так же, как с ними.
В доме не было работников и все хозяйственные заботы легли на
плечи Залды, но она не роптала, за работой отвлекаясь от своих
невеселых мыслей. Она уже пять лет была замужем, но за это время
ни разу не побывала в доме отца: боялась встретить Кази, зная, что
старая любовь может вспыхнуть с новой силой.
Однажды летом, приготовив для пастухов хлеб, она навьючила
сумы на осла и отправилась в горы. Как раз в это время Кази
возвращался с пастбища и они встретились на полпути. Они молча
приблизились друг к другу, не в силах произнести ни слова. Кази
обнял Залду, и губы их соединились.
Им казалось, что они одни во всем мире. Солнце светило только
для них, для них пели птицы и ласковый ветерок обвевал их лица.
Время остановилось. Ни Кази, ни Залда не думали о том, что ждет их
в будущем. Забытый осел ушел с дороги и пасся в траве.
Бог знает, сколько бы длилось это свидание, не появись вдали
пастух со стадом овец. Залда и Кази встали и разошлись в разные
стороны.
Залда отвезла пастухам хлеб, поговорила с ними и вернулась
домой. Во дворе ее встретил Зарбег.
- Где ты была? - спросил он ее.
- Возила хлеб пастухам.
- Как там дела, как скот?
- Все хорошо, - ответила она и направилась в дом.
- Постой, куда ты? - он поймал ее за руку. - Ей-богу, я не
успокоюсь, пока не поцелую тебя! Залда попыталась вырваться:
- Пусти, не валяй дурака!
- Нет, ты не уйдешь от меня! - и он принялся целовать ее.
После того, что было сегодня, его поцелуи казались ей укусами
ядовитой змеи. Она содрогалась от отврашения.
Наконец, они вошли в дом и сели у очага.
- Я оставил службу у начальства, - сказал Зарбег, - будет
лучше, если я сам буду заниматься своим хозяйством. Сердце Залды
дрогнуло.
- Зачем же ты оставил службу? - спросила она.
- В доме нет хозяина, так и разориться недолго.
Залда отошла в угол и стала возиться с посудой, чтобы не
выдать своего волнения.
Зарбег больше не служил у начальства, но, привыкнув к
бродячей жизни, постоянно придумывал причины, чтобы уехать из
дому. Однажды начальник устроил пир по какому-то поводу и Зарбег
тоже оказался там. Он веселился, пил, плясал перед начальником,
тряся большим животом. Ему некуда было спешить и он остался в
гостях на неделю.
Кази, встретив одного из пастухов Зарбега, разговорился с
ним, и, как бы невзначай, спросил:
- А где ваш хозяин?
- Уехал к начальству на пир, - ответил пастух.
- Как же его бедная жена живет в одиночестве?
- Так и живет. Это железная женщина, другая бы на ее месте не
выдержала.
- Не может быть, чтобы у нее не было дружка.
- Клянусь Уациллой, к ней даже черт не осмелится подойти!
- Неужели она так строга?
- Не то, чтобы строга, а просто не расположена к таким делам.
- Не знаешь ли ты, когда вернется Зарбег?
- Он ниоткуда не уходит раньше, чем кончится еда и питье.
- И его жена бывает по ночам одна? Как же она не боится?
- Я же тебе сказал, к ней даже черт не подойдет. Ей-богу,
она, если что, и убить может.
-Так она, наверно, и вас тиранит?
-О-о! Нам она, как родная сестра! Если бы не она, никто из
нас не стал бы работать у Зарбега.
Солнце ушло за горы, наступил вечер. Пастух погнал свой скот
домой, а Кази той же ночью отправился к Залде и ушел от нее только
под утро. Так продолжалось целую неделю.
Однажды в полночь Кази подошел к дому Зарбега. Нигде не было
ни огонька, люди давно спали. Кази скользнул во двор. Залаяли
собаки, и он замер, держа в руках ружье. Его удивило, что в доме
не было света: Залда всегда ждала его и не гасила свечу до его
прихода.
Пока он стоял, раздумывая, дверь распахнулась и на пороге
вырос Зарбег с ружьем в руках. Увидев перед собой темный силуэт,
он вскинул ружье и выстрелил. Пуля просвистела мимо. Кази
мгновенно выстрелил в ответ, Зарбег зашатался и упал. На звуки
выстрелов сбежались разбуженные соседи и нашли Зарбега мертвым.
На другой день приехали начальники с казаками и собрали
народ. Искали убийцу. Долго судили, рядили, но ни к чему так и не
пришли. Сельчане не знали, на кого подумать.
-Какие отношения были у Зарбега с женой?-спросил их
начальник.
- Зарбег с женой жили плохо, друг друга не любили. Он бил ее
почти каждый день, - ответили люди.
Начали допрашивать Залду, но она на все вопросы отвечала:
- Не знаю.
Начальник приказал казакам связать ей руки и отвезти в
тюрьму.
Залда не могла выдать Кази. Она любила его и готова была
страдать за него. С другой стороны, ей было стыдно раскрыть перед
людьми свою тайну.
Ее три месяца продержали в тюрьме, добиваясь признания. Через
три месяца ее повезли в Калак, на суд. В тот же день в селе
появился начальник. Он продал с торгов скот Зарбега, положил
деньги в карман и уехал, объяснив, что деньги пойдут на покрытие
судебных издержек.
В Калакском суде дело решили быстро. Залду признали виновной
и приговорили к пожизненной каторге с высылкой в Сибирь.
Пришла весна. Повсюду резали скот, готовясь к празднику
Ломиса. В день праздника народ собрался на поляне возле дзуар.
Кругом царило веселье, слышались песни.
Вдали показался какой-то человек. Он шел размеренным шагом,
держа шапку в руке. Полы его черкески были заткнуты за пояс.
Приблизившись к собравшимся, он поздоровался с ними:
- С праздником вас!
-С праздником и тебя! Какие новости? Путник остановился, отер
пот со лба и сказал:
- Бедную Залду угоняют в Сибирь. Я видел ее сегодня. Народ
затих, разговоры смолкли. Из дзуара показался седобородый старец с
хоругвью в руках. Он оглядел безмолвную толпу и спросил:
- В чем дело, что случилось? Путник подошел к нему и
рассказал новость. Старик встряхнул колокольчиками, висевшими на
хоругви, и обратился к народу:
- Слушайте, добрые люди! - и стал подробно расспрашивать
путника.
Тот начал рассказывать:
- Я был на станции, зашел в лавку за свечами для дзуара. В
это время с улицы донесся звон кандалов. Русские солдаты вели
заключенных, и среди них была Залда. Солдаты не подпускали к
заключенным, но я дал унтеру двадцать копеек, и он разрешил мне
поговорить с Залдой.
Люди молча слушали.
- Что она говорила, бедняжка? - спросил старик.
- Ее обвинили в убийстве Зарбега и теперь гонят в Сибирь. У
меня оставалось еще двадцать копеек и я отдал их ей.
- Несчастная Залда! Пусть все ее беды падут на Кудзана! -
заволновался народ.
- Не обижена ли она на нас? - спросил старик.
- Нет, она всем передавала привет.
Старик опять тряхнул колокольчиками и воскликнул:
- Все слышали, что рассказал этот человек? Что невинную
женщину отправляют в Сибирь?
- Слышали! - ответили все в один голос.
-Мы должны найти убийцу Зарбега. И пусть божий гнев обрушится
на того, кто не приложит к этому усилий!
- Оммен! - вскричала толпа.
Начались поиски убийцы. Но дело, как люди ни старались, с
места не двигалось. Кое-кто, правда, подозревал Кази, но против
него не было никаких улик.
Шли годы. Кази почти не появлялся среди людей. Не находя себе
места, бродил он по горам, растерял всех друзей и жил, как зверь,
ни с кем не общаясь.
Как-то весной, когда люди вновь собрались на праздник Ломиса,
на склоне горы показался человек. Он медленно шел, опираясь на
ружье. По походке было видно, что человек этот болен. Опустив
голову, он приблизился к собравшимся. Волосы его падали на плечи,
лицо заросло густой бородой, щеки ввалились и почернели, одежда
свисала лохмотьями. Он был похож на мертвеца. Лишь немногие смогли
узнать в нем Кази.
Он опустился на колени посреди толпы и тихо сказал:
-Убейте меня, я заслужил смерти! К нему подошли старики и
спросили:
- Что ты сделал, в чем твоя вина? Он не отвечал им, только
повторял:
-Убейте меня! Убейте меня! Наконец, он глухо произнес:
- Сожгите меня, и пусть мой пепел станет лекарством для
Залды. Это я убил Зарбега.
Народ зашумел. Люди долго думали, что с ним делать, и, в
конце концов, решили:
- Он сам пришел к нам, пусть сам себе и будет судьей.
Направили в Калак прошение об освобождении Залды, подробно изложив
все происшедшее. Власти арестовали Кази. В Сибирь было отправлено
письмо об освобождении Залды. Кази по дороге в тюрьму бросился с
обрыва и разбился. А Залду больше никто не видел. Говорят, пока
шла бумага, она умерла в Сибири.
АЙССА
Во времена объединения Грузии с Россией народ разделился на
две части: одни выступали против русских, другие, наоборот, были
за них.
Прошли годы и распри утихли. В каждом ущелье было поставлено
начальство, суд стали вершить отдельные люди, народные собрания
утратили силу.
Был солнечный день. На южном склоне Агайта, рассыпавшись,
паслись овцы. Молодой пастух Ахмат сидел на камне, поглядывая на
свое стадо, и играл на свирели.
По тропинке с перевала спускались девушки с корзинками,
полными черники. Поравнявшись с Ахматом, они поздоровались с ним:
- Пусть множится твой скот, Ахмат!
Ахмат положил свирель на землю, встал им навстречу:
- Дай бог вам счастья, девушки!
Одна из девушек, Айсса, подняла свирель и с улыбкой протянула
ее Ахмату. Девушки стали просить:
- Сыграй нам, Ахмат.
Ахмат дунул в свирель и заиграл, глядя в глаза Айссе:
Черные камни над белой водой- Как же мне воду не пить? Черные
брови грозят мне бедой - Как мне тебя не любить?
Айсса молча смотрела на Ахмата, а он все играл, пальцы его
дрожали и ему казалось, что вместо сердца у него кусок
раскаленного железа.
Бог знает, сколько времени прошло. Девушки, наконец,
попрощались и ушли. Ахмат долго смотрел им вслед и видел, как
Айсса, удаляясь, несколько раз оглянулась. Он весь день не мог
прийти в себя. Нечаянная любовь овладела им, как осенний ветер
перелетной птицей. Вечером, пригнав овец домой, ок сел у очага и
долго сидел, неподвижный и молчаливый. Его хозяин, Кудайнат, войдя
в дом, посмотрел на него и спросил:
-Что с тобой, Ахмат, о чем грустишь?
-Ни о чем, просто болит голова,-ответил Ахмат.
Так родилась любовь Ахмата и Айссы.
Шло время. Настала осень, пора уборки хлебов. Однажды вечером
Айсса и Ахмат встретились возле тока. Они стояли, разговаривая, в
тени копны и на сердце у них было светло.
Вдруг из-за копны блеснул ствол ружья и чей-то голос гневно
произнес:
- Возьми оружие и защищайся! Ты опозорил мою сестру! Ахмат в
мгновение ока взвел курок. Айсса закричала:
- Не стреляй, Уари, это же Ахмат!
Уари опустил ружье, постоял, опершись на него, и сказал:
-Мне кажется, сестра, ты опозорила меня!
- Нет, нет, Уари, клянусь тебе! Мы любим друг друга!
Помолчав, Уари обратился к Ахмату:
- Сядем, Ахмат, поговорим. Айсса мне названая сестра, ты -
мой друг. Я узнал теперь, что вы любите друг друга, но у нее нет
никого, кроме старого отца - ни братьев, ни сестер. Кто будет
кормить старика и ухаживать за ним? Кто похоронит его? Айсса не
может уйти из отцовского дома. Слушай, Ахмат, ведь у тебя нет ни
дома, ни семьи, ты с детства остался сиротой. До каких пор ходить
тебе в батраках? Твоя сила мне известна, ты сумеешь прокормиться и
на снежной вершине. Но почему бы тебе не жить в доме отца Айссы,
Дауита? У него нет
никого, кроме единственной дочери, теперь будет еще и сын. А
я буду вам братом.
Ахмат ответил, задумавшись:
-Уари, люди не очень-то жалуют бедняков... А вдруг Дауита не
согласится отдать мне дочь?
- Этим я займусь сам, положись на меня.
Они встали. Ахмат вытащил из-за пояса пистолет и в знак
дружбы подарил его Уари.
Дауита сидел у очага, накинув на плечи старую шубу, и курил
трубку, когда Уари и Айсса вошли в дом.
- Добрый вечер, Дауита! - поздоровался со стариком Уари.
И, недолго думая, рассказал ему об Ахмате и Айссе. Дауита
хорошо знал Ахмата и не стал возражать. Тут же договорились о
свадьбе.
Подошел праздник Уастырджи, Джиуаргуба. Все работы были
закончены, народ радовался изобилию. Повсюду шумели свадьбы,
молодожены не могли налюбоваться друг другом. 06венчались и Айсса
с Ахматом.
Ахмат получил от Кудайната плату за свои труды - шестьдесят
баранов - и стал жить своим домом.
Чего только не делает сильный, чего только не терпит бедняк!
Бибо Губарты служил стражником у начальства и от его имени
распоряжался простыми людьми. Однажды он явился в село и стал с
криками собирать людей на работу к начальству. В этот день Ахмат
был со скотом в горах. Старый Дауита сидел у ворот, покуривая
трубку. К нему подъехал Бибо и закричал:
- Сейчас же запрягай волов и отправляйся возить сено для
начальника.
- Ради бога, оставь нас сегодня, - ответил старик, - лучше мы
отработаем р другой день. Зятя здесь нет, а у меня не хватит сил,
я не справлюсь.
Бибо был человеком чванливым и несдержанным. Он поднял кнут и
хлестнул старика по лицу, и у того по губам потекла кровь. Но
Дауита был из рода Тогузата, которые не прощают удара. Он выхватил
нож, висевший на поясе, и по рукоять вонзил его в жирное брюхо
Бибо. Тот опрокинулся навзничь. Остальные стражники набросились на
старика, связали ему руки и увезли.
Вечером Ахмат вернулся домой. Войдя во двор, он увидел
плачущую Айссу. Узнав, в чем дело, он тяжело опустился на топчан и
долго сидел, размышляя. Наконец, он сказал:
- Надо идти к начальству, другого выхода нет. Ахмат хорошо
представлял себе, что такое начальство, но другого выхода,
действительно, не было.
Утром он взял восемьдесят рублей - все деньги, какие у него
были - и отправился в дорогу. Первый, к кому он обратился, был
Пиран, служивший у русского начальника переводчиком. В полдень
Ахмат вошел в дом Пирана и издали поздоровался с ним. Пиран сидел
за столом, листая какие-то потрепанные книги. Наконец, он поднял
голову и спросил:
- Что тебе нужно? - и важно нахмурил брови.
- Мне нужна твоя помощь, дай бог тебе здоровья! В это время
вошел стражник Елизбар и обратился к Пирану:
- Из Тырсыгома пригнали ягнят, куда их деть?
- Их матки с ними?
- Нет.
- Что же, теперь слушать их блеянье? Пойди, скажи, чтобы
маток тоже пригнали.
Елизбар вышел. Ахмат, сняв шапку, стоял у двери и ждал
ответа. Пиран еще долго листал свои книги. Наконец, он отодвинул
их в сторону и повернулся к Ахмату:
- Говори, что тебе? Ахмат подошел поближе.
- Я по делу Дауита. На бедняка, говорят, камень и вверх
катится, но, может, удастся как-нибудь помочь ему? Если нужны
деньги, то за этим дело не станет.
Услышав о деньгах, Пиран встал.
- Он убил очень важного человека, лишил начальника правой
руки. Но, я думаю, для любой раны можно найти лекарство. Есть ли у
тебя что-нибудь, с чем мы можем пойти к начальству.
Ахмат, опустив руку в карман, ответил:
- Сейчас у меня есть восемьдесят рублей. Но, если надо, я
продам свой скот и принесу, сколько ты скажешь.
Пиран сел за стол и вновь погрузился в свои книги. Ахмат, не
дождавшись ответа, сказал:
- Возьми пока эти восемьдесят рублей, а завтра я принесу,
сколько нужно.
Пиран понял, что есть возможность хорошо поживиться.
- Дело не будет ждать, пока ты найдешь деньги. Если ты
собираешься взять их в долг, то это можно сделать и здесь. Вон, у
армянина Иуане денег куры не клюют. Если хочешь, пошлем за ним.
Делать было нечего, Ахмат согласился. Послали человека, и
через короткое время появился толстый армянин. Он водил дружбу с
начальниками и те, когда требовались деньги, всегда прибегали к
его помощи.
Пиран пошептался о чем-то с Иуане, тот кивнул головой и
сказал Ахмату:
- Я дам тебе триста рублей на месяц, но если ты не вернешь их
в срок, к твоему долгу каждый день будет прибавляться по десять
рублей.
Холодок пробежал по телу Ахмата, но он знал, что его тестя
ждет Сибирь, и вынужден был согласиться, только сказал:
- Плохо, что вы даете мне такой короткий срок. Пиран закричал
на него:
- Да ты, я вижу, хотел отделаться пустыми словами в таком
серьезном деле!
Составили бумагу. Какой-то солдат расписался за Ахмата,
армянин забрал расписку и отсчитал Пирану деньги. Тот положил
триста восемьдесят рублей в карман, похлопал Ахмата по плечу и
сказал:
- Не волнуйся, я займусь этим делом.
Ахмат уехал домой.
Через неделю стало известно, что Дауита очень плох и умирает
в тюрьме. Ахмат отправился туда, но к его приезду Дауита уже умер.
Чтобы получить тело, требовалось разрешение врача. Ахмат попросил
Пирана помочь ему забрать покойника. Пиран, чтобы Ахмат не вздумал
требовать свои деньги назад, сказал, что забрать тело почти
невозможно, потому что Дауита, якобы, умер от заразной болезни.
Через два дня он принес Ахмату какую-то бумажку.
- Ты знаешь, сколько пришлось отдать за эту бумагу? - сказал
он.- Из всех твоих денег осталось только десять рублей, остальные
все пошли в дело. Как много берут эти начальники! - добавил он,
сокрушенно покачав головой.
Ахмат взял бумагу, получил тело покойного и отвез домой. Там
его оплакали и похоронили.
Кто и когда смог вырвать кусок из волчьей пасти? Пиран не
вернул Ахмату ни копейки. Ахмат сумел вовремя выплатить долг, но
он плохо разбирался в денежных делах, и расписка осталась у
армянина.
Прошло около двух лет. Однажды у ворот Ахмата остановился
пристав с пятью стражниками. К ним вышла Айсса, поздоровалась и
сказала:
-Хозяина сейчас нет, он в горах со скотом, но дом наш здесь,
входите, угоститесь, чем бог послал.
-Пристав не стал с ней разговаривать, повернул коня и
направился на пастбище. Подъехав к пастухам, од приказал старшему
из них:
.-Отбери овец Ахмата, их надо описать и продать с торгов в
возмещение долга.
Ахмат, опершись на ружье, воскликнул:
- Как, ведь я давно вернул долг! Вы что, хотите, чтобы я
платил второй раз?!
Пристав достал из сумки какую-то бумагу и показал ее Ахмату:
- Ты должен был армянину триста рублей и не вернул их
вовремя. Согласно договору, долг твой рос и теперь составляет семь
тысяч.
Напрасно Ахмат призывал в свидетели пастухов, которые видели,
как он вернул Иуане все деньги.
- В денежных делах главное - расписка, а не свидетели, -
ответил пристав.
Овец Ахмата отобрали, пристав пересчитал их и велел гнать
вниз. Ахмат никак не мог поверить, что у него и вправду отнимут
его овец, за которыми он ходил, как за малыми детьми. Но, увидев,
что их угоняют, он бросился следом и повернул овец обратно.
Пристав крикнул стражиикам:
- Бейте его!
Те начали хлестать Ахгата нагайками, но грянул выстрел и один
из стражников свалился с лошади. Ахмат выхватил кинжал, и второй
стражник скорчился на земле. Остальные трое зарубили Ахмата
саблями и угнали овец.
Пастухи положили тело Ахмата на носилки и отнесли домой.
Собрался народ. Люди оплакали гибель Ахмата, похоронили его,
сказав: «Светлая тебе память, ты умер, как мужчина!», и разошлись.
Долго еще из осиротевшего дома слышались плач и причитания Айссы.
Ее лицо покрылось смертельной бледностью, глаза не просыхали
от слез, сердце почернело от горя. Она худела изо дня в день и
плакала, не переставая. Через неделю стало ясно, что она лишилась
рассудка. Повесив на себя шашку Ахмата, она ходила по улицам,
крича:
- Кто убил Ахмата? Кто убил Ахмата?!
Разум окончательно покинул ее, она бродила по горам и никто
не мог ее удержать. В ночь под новый год она опять ушла из дому и
над рекой Урсдон ее растерзали волки.
ДЫСА
Когда-то в Ганисе жили пять фамилий: Тогузата, Сачината,
Гадиата, Дзестелта и Дзгойта. Это был работящий народ, они ни в
чем не знали недостатка, любили друг друга и жили дружно, как одна
семья. Они щедро делились своим достатком с бедняками, тянувшимися
к ним со всех сторон, и относились к чужим так же приветливо, как
и к своим.
Однажды в Ганис пришли муж и жена: его звали Дзанаспи»
ее-Дыса. Им отдали какой-то курятник на краю села, и они
поселились там. Дыса была мастерица на все руки, Дзанаспи -
искусный сказитель, и люди полюбили их.
Когда Грузия присоединилась к России, русские войска стали
двигаться на юг, в горах началось строительство дорог. Как-то
зимой жители Ганиса, по одному человеку от каждого дома,
отправились на дорожные работы. Дзанаспи пошел вместе со всеми.
На склоне Гордзле его снесла лавина и далеко внизу он
разбился об скалы. Ночью был сильный снегопад, дул северный ветер.
Одна за другой сходили с грохотом лавины, и труп Дзанаспи оказался
похороненным под снегом на дне ущелья.
Через три дня выглянуло солнце. Мир сверкал белизной, лишь
кое-где по склонам чернели стены домов. Дыса стояла у двери, глядя
в сторону перевала: она ждала Дзанаспи. С забора в ее сторону,
словно вестник беды, каркала ворона.
«Не случилось бы чего. с моим мужем», - подумала Дыса,
Тей временем появился человек с вестью о том, что Дзанаспи
унесла лавина. От причитаний Дыса растаяли бы камни, превратившись
в слезы. Но и камни были скрыты под толстым слоем снега. Люди,
поднявшись по тревоге, отправились в горы и три дня провели в
поисках, раскапывая снег. Но найти Дзанаспи не удалось, и он до
весны .остался лежать в ущелье. Дыса каждый день отправлялась на
поиски, но все напрасно: она тоже не смогла найти тело мужа.
Но вот день стал удлиняться, пригрело солнце, пришла весна.
Снег начал таять, и однажды кто-то увидел в ущелье тело Дзанаспи.
У Дыса не было ничего, поэтому соседи похоронили Дзанаспи за свой
счет, устроили по нему поминки, сказали:
«Светлая тебе память!», и разошлись. Долго еще из
осиротевшего дома слышались рыдания Дыса.
Дыса в знак траура надела .на себя грубошерстную рубаху и в
течение года не прикасалась к скоромному. Через год она с помощью
соседей устроила поминки в знак снятия траура, после чего
продолжала жить в бедности в своем убогом углу. Она была уже
немолода, но и старой ее нельзя было назвать. Впоследствии многие
сватались к ней, но она не соглашалась и жила в одиночестве.
Как раз в это время у начальника Косетского округа служил
возницей Мацка Мирикаты. Он научился кое-как читать, кое-что умел
говорить по-русски и, очень этим гордясь, смотрел на людей сверху
вниз. Если надо было обратиться к русскому начальству или дать
взятку, его просили быть посредником. Постепенно Мацка стал правой
рукой начальника. В народе он получил кличку «Лисиц», многие так и
обращались к нему, хоть его и передергивало при этом.
Мацка часто бывал в Ганисе. В дни праздников он постоянно
крутился там, не пропуская ни одного застолья, скромно
присаживаясь с краю. Небольшого роста, худощавый, с большим
горбатым носом, глубоко посаженными серыми глазами, тонкими
губами, с торчащими густыми усами и бровями, он был похож на
черта.
Ему понравилась Дыса и он решил посвататься к ней. Он стал
еще чаще бывать в Ганисе, надеясь как-нибудь сблизиться с Дыса, но
не смог ни разу даже поговорить с ней, потому что она, сразу
сообразив, что у него на уме, избегала его. Мацка был закоренелым
холостяком, он состарился, подбирая объедки своих хозяев, и одному
богу известно, почему к старости ему взбрело в голову жениться.
Как-то летом вышел указ переписать все население и Мацка с
приставом отправились в Ганис. По дороге Мацка сказал приставу:
- В Ганисе мне понравилась одна вдова. Вот если бы ты помог
мне просватать ее1
Пристав ответил, глядя вдаль:
-По нынешним законам для этого требуется ее согласие. Если
она не будет возражать, то это сделать очень легко.
- Она, как я понял, не особенно этого хочет, но если ты
припугнешь ее, то, думаю, согласится.
- Хорошо, посмотрим, - ответил пристав.
Приехав в Ганис, они остановились у священника. Молодой
черноусый пристав сидел за столом и, звеня медалями, листал какие-
то толстые книги. Напротив нйго сидел, как сыч, волосатый
священник, меланхолично перебирая четки. Его жена, временами
поглядывая на пристава, крутилась по углам, собирая на стол. Она
то садилась рядом с мужем напротив пристава, то снова вскакивала,
как будто ее что-то жгло. Вид пристава явно приводил ее в
волнение.
Мацка, похожий на старого черта, стоял рядом с ними, время от
времени выкрикивая в дверь имена тех, кого называл пристав.
Началась перепись. Через некоторое время пристав, откинувшись на
спинку стула, сказал:
-Э-э... Позови-ка сюда эту вдову! Мацка вышел и вернулся
вместе с Дыса. Она остановилась в дверях. Пристав сказал ей:
- Поговори-ка вот с батюшкой.
Священник, заранее предупрежденный, встал и вышел с ней за
дверь.
- Привалило тебе счастье, Дыса, - сказал он ей. - До сих пор
в твоей жизни не было ничего хорошего, а вот теперь бог увидел
тебя. Видно, какой-то ангел помогает тебе. На тебе хочет жениться
Мацка!
- Пусть проклявший тебя страдает до того дня, когда я выйду
замуж! Я ведь уже старуха, какое мне время думать о замужестве?
- Не упорствуй, Дыса! Перед тобой открывается жизнь, а ты
бежишь от нее! В наше время все зависит от начальства, а Мацка им
как сын родной. И денег у него много.
- Нет, нет, дай тебе бог здоровья, не говори мне о нем. Пусть
ему пойдут впрок его деньги. А начальство- что мне до него?
- Не говори так! Не дай бог, если они разгневаются на тебя!
Ведь тебя сгноят где-нибудь, никто и не узнает, куда ты делась.
- Бог мой! Да неужели они такие звери, что и человека могут
погубить?
- Они не звери, но имеют власть над людьми и вольны делать с
ними все, что угодно.
Дыса опустила глаза и сказала:
-Пусть делают, что хотят, ведь даже змея не жалит без
причины. Я замуж не пойду.
- Я говорю тебе, как родной дочери: смотри, не ошибись. А там
дело твое.
- Дай бог здоровья твоей дочери, но я замуж не собираюсь.
Священник вернулся в дом и передал приставу весь разговор. Дыса
направилась было домой, но пристав велел вернуть ее. Когда она
вновь появилась в дверях, он спросил ее:
- У тебя есть билет?
- Какой билет?
- Вид на жительство.
- Да ведь меня все здесь знают! Спроси вот у священника, с
каких пор я здесь живу.
- У священника свои дела, у меня - свои. Я в этом округе
начальник, и должен делать то, что мне предписывает закон. Те, у
кого нет билета, подлежат аресту.
- Так в этом селе ни у кого нет билета, что же, ты всех их
арестуешь?
- А это уж не твое дело. У тебя нет билета, и я пока арестую
тебя.
Дыса отвели в какой-то хлев и заперли там на замок, Три дня,
пока продолжалась перепись, ее продержали там. Через три дня ее
снова привели к приставу.
- В какой срок ты сможешь представить билет оттуда, где жила
раньше? - спросил пристав.
-Какой там билет? Разве князья дадут мне билет, ведь мы
бежали от них!
- Еще лучше! Так ты из абреков?!
- Я не из абреков. Князь хотел продать нас вместе с , мужем,
н мы бежали от него.
- Какая разница, почему вы бежали! Любой, кто бежал от
хозяина - разбойник. Уж теперь-то тебя обязательно надо связать и
отправить обратно к князю.
Дыса связали и пристав отправил ее к князю, написав ему
записку:
«Возвращаем вам женщину из беглых холопов. Прошу не отсылать
ее никуда, она нам еще понадобится, мы выкупим ее у вас».
Перепись закончилась, и пристав с Мацка уехали. Через
несколько дней пристав дал Мацка бумагу, и тот отправился выкупать
Дыса у князя. Мацка заплатил князю пятьдесят рублей и купил у него
Дыса.
Волей-неволей она стала женой Мацка. Они жили, как собака с
палкрй, ничего друг другу не прощая. Мацка надеялся силой добиться
ее любви и каждый день бил ее. А Дыса ненавидела его, не подходила
к нему близко и он ни разу не слышал от нее доброго слова.
Так они жили. Мацка по-прежнему служил возницей, а Дыса
стирала для господ белье.
Вскоре вышел указ о том, чтобы все, кто не обвенчан в церкви,
обязательно сделали это. Мацка и Дыса не были обвенчаны. Мацка с
приставом отвезли ее в Ганис и буквально силком загнали в церковь.
Мацка сунул священнику в руку пять рублей и тот обвенчал их.
Шли годы. В Косете сменилось начальство. Новое не было
расположено к Мацка, в Косете для него уже не было места, и ему
пришлось поселиться в Ганисе, в курятнике Дыса. Мацка, привыкший
есть за одним столом с начальством, требовал, чтобы и Дыса кормила
его тем же. Но разве могла Дыса кормить его изысканными блюдами? А
Мацка постоянно бил ее за это. Дыса много раз обращалась в
церковный суд, но ответ всегда был один и тот же: «Кого соединил
бог, тех люди не властны развести». И ей приходилось, плача,
возвращаться домой ни с чем.
Мацка болтался по свадьбам и поминкам. Однажды, возвращаясь с
попойки, он, пьяный, свалился со скалы. Люди принесли его труп
домой, похоронили и разошлись.
Дыса еще несколько лет прожила в свое удовольствие, хоть в
бедности, но свободной, а потом умерла и она.
САФИАТ
В те времена, когда Россия, после присоединения к ней Грузии,
укрепляла свою власть на Кавказе, в Алагирском ущелье, в селении
Нузал, жил бедный человек Саукудз Сауаты с женой своей Саниат.
Саукудз мечтал о сыне, но у них долго не было детей.. Наконец,
через несколько лет его жена забеременела.
Однажды ненастной зимней ночью Саукудз сидел у огня, накинув
на плечи старую шубу. За дверью бушевала снежная буря, в очаге,
вспыхивая неровным пламенем, горел хворост. В углу на соломенном
тюфяке лежала Саниат. Она стонала, держась руками за живот - ей
пришло время рожать. Соседские женщины, собравшись вокруг нее,
старались подбодрить ее и помогали ей, как могли. Прошло немного
времени и Саниат родила девочку. Женщины смолкли. Наконец, одна из
них произнесла:
- Все же лучше девочка, чем совсем ничего. Саниат, застонав,
ответила:
-Женщина и рождается в черный день, и жизнь ее черна! Прошло
семь дней. Саниат собрала соседок и они дали девочке имя Сафиат.
Шло время. Сафиат росла в любви и ласке, ни в чем не зная
нужды. Родители не могли нарадоваться на нее, Саукудз уже и не
вспоминал, что когда-то мечтал о сыне.
Когда Сафиат исполнилось семнадцать лет, о красоте ее уже
ходили легенды. Она и вправду была красива: черные глаза и брови,
чистый, высокий лоб, длинные толстые косы, тонко очерченный рот,
белоснежные зубы, тонкая талия, высокая грудь - словом, всем
красавицам красавица.
Многие юноши ходили по ней с ума, к ней отовсюду приезжали
сваты, но никто не мог добиться ее согласия. Отец тоже не хотел
пока никому отдавать ее. Он гордился красотой дочери и не видел
вокруг ни одного человека, который был бы, по его мнению, достоин
ее.
Неподалеку от Нузала, в Алагирских горах, жил Бибо из рода
Тулата, смелый человек, отличный наездник. У него повсюду были
друзья - в Чечне, Ингушетии, Кабарде. Тулата издавна были в
кровной вражде с Сауата, родом Саукудза, но случилось так, что
Бибо и Сафиат полюбили друг друга. Им приходилось скрывать свои
чувства и никто из людей не знал об их любви. Бибо не смел и
подумать о том, чтобы послать сватов в дом кровников.
В те же годы жила в Ардоне старая вдова по имени Айсат. У нее
не было никого, кроме единственного сына Гади. В доме Айсат часто
останавливались приезжие русские - чиновники и торговцы. Айсат
радушно принимала их, надеясь, что они в конце концов обучат ее
сына своему ремеслу. И в самом деле, Гади очень быстро научился
говорить по-русски и мало-помалу начал разбираться в коммерции.
Стараниями Айсат Гади сдружился с начальством и те всюду
брали его с собой. Однажды Гади вместе с приставом поехал в Нузал.
Был какой-то праздник, молодежь танцевала на площади и среди
танцующих Гади увидел Сафиат. Ее красота поразила его. Словно
окаменев, стоял он посреди праздничной толпы, не отводя глаз от
плывущей в танце Сафиат.
С тех пор Гади стало трудно узнать. Он днем и. ночью думал о
Сафиат, бросил все дела и жил только своей любовью. Его мать,
женщина старая и умная, сразу догадалась, в чем дело. Узнав, что
сын влюблен в бедную горскую девушку, она сказала ему:
- Счастье не придет к тебе само. В наше время счастлив тот,
кто богат.
Слова матери понравились Гади и он с еще большим усердием
занялся коммерческими делами.
Один хитрый человек из Нузала, по имени Кукуш, каким-то
образом узнал» о том, что Гади влюблен в Сафиат. Кукуш стал часто
появляться в Ардоне. Он приходил к Гади с рассказами о Сафиат,
поэтому дверь дома Гади была всегда для него открыта и там его
всегда ждало угощение.
Как-то Гади снова отправился с приставом в Нузал и по дороге
рассказал ему о своем намерении посвататься к Сафиат. Приставу
было приятно узнать, что его друг собирается жениться, ион обещал
Гади свою помощь.
Когда они приехали в Нузал, пристав попросил устроить танцы.
Собралась молодежь, начали танцевать, но что-то не клеилось,
словно чего-то не хватало. Наконец, появилась Сафиат, подошла к
танцующим и стала среди девушек. Все оживились, как будто только
ее и ждали. Веселье вспыхнуло с новой силой и эхо в горах вторило
звукам гармоники.
У Бибо в тот день были гости из Ингушетии, он пришел с ними.
Кукуш, избранный распорядителем, старался сделать так, чтобы
Сафиат все время танцевала с Гади, и когда Бибо попытался вывести
в круг одного из своих гостей, Кукуш стал выталкивать его. Бибо,
разгневавшись, схватил Кукуша н вышвырнул его из круга. После
этого веселье расстроилось, все разошлись, но на ныхасе люди долго
еще издевались над Кукушем, позорно изгнанным с танцев. Тот,
обозленный, поклялся, что не простит Бибо этого оскорбления.
Тем временем пристав встретился с Саукудзом и сказал ему, что
Гади просит выдать за него Сафиат, и что это очень хорошо, потому
что Гади, имея друзей среди начальства, будет поддержкой Саукудзу.
В те времена мало кто решился бы возразить приставу, Саукудз тоже
не стал возражать, только заметил:
-Это еще зависит и от дочери, захочет ли она... Кукуш, затаив
против Бибо злобу, искал способа, чтобы посчитаться с ним.
Однажды, спрятавшись среди камней у родника, откуда Сафиат обычно
брала воду, он подслушал ее разговор с Бибо и понял, кто перешел
дорогу Гади.
В тот же день он поехал в Ардон и рассказал Айсат и Гади все,
что слышал. Айсат ласково приняла Кукуша и хорошо угостила его.
- Кукуш, - сказала она, - я сделаю так, чтобы Бнбо был
наказан за причиненное тебе зло. Но для этого ты должен будешь
подтвердить все, что Гади завтра скажет начальству о Бибо.
Кукуш согласился. Айсат обратилась к Гади:
-Отнять невесту-все равно, что отнять душу. Пусть не пойдет
тебе впрок мое молоко, если ты не сумеешь натравить власти на Бибо
и тем отомстить за свою обиду!
Гади дал матери слово, что сделает так, как она хочет.
Батрак Гади, Махамат, слышал их разговор и послал к Бибо
человека с известием о том, что ему следует опасаться ареста.
На другой день Гади заявил приставу, что Бибо крадет лошадей,
что он грабит и убивает людей на дорогах. Кукуш выступил
свидетелем и подтвердил, что все это правда. Пристав отправил за
Бибо казаков, но те вернулись ни с чем: Бибо уже скрылся.
Через некоторое время Саукудз, возвращаясь домой из:
Дзауджикау, остановился на ночлег в доме Гади. Тот щедро угостил
его, выставив на стол изысканные блюда и напитки. На другой день
Саукудз отправился дальше. В дороге он простудился и, добравшись
до дому, слег. Он позвал к себе дочь и стал ее уговаривать выйти
замуж за Гади. Сафиат наотрез отказалась. Разгневавшись, отец
обрушился на дочь с проклятьями.
Его состояние все ухудшалось и через неделю он умер. В те
времена существовал обычай охранять могилу первые три ночи. В доме
не было мужчины, и вечером Сафиат сама отправилась охранять могилу
отца.
Она стояла одна на пустынном кладбище. Вокруг не было ни
души, только вороны кричали в густеющих сумерках. Выдалась
ненастная темная ночь. Сафиат напряженно вглядывалась во тьму,
вздрагивая от каждого шороха. Мрак и страх окружали ее. Вдруг ей
почудилось, что она видит перед собой призрак отца н слышит его
проклятья. Разум ее помутился от ужаса и она бросилась бежать.
На другой день в Нузале был назначен общий пир. Народ
собирался возле дзуара. Все ждали старого Тасолтана, но он почему-
то опаздывал. Наконец, он появился и торопливо подошел к
присутствующим.
- Там, в балке, Сафиат, - сказал он. - Мне кажется, она сошла
с ума. Надо бы привести ее к дзуару.
Несколько человек пошли в балку и вскоре вернулись, ведя под
руки Сафиат. Взгляд ее был неподвижен, она не понимала обращенную
к ней речь. Когда ее подвели к дзуару, она упала без чувств. Люди
стали молиться и просить дзуар помочь несчастной. Через некоторое
время она открыла глаза, поднялась и безучастно стала поодаль.
В это время из лесу показался одетый во все черное человек.
На плечи его была накинута бурка, мохнатая шапка почти скрывала
лицо. Не обращая ни на кого внимания, он подошел к Сафиат, взял ее
за руку и сказал:
- Пойдем. Ты найдешь свое счастье в Касарском ущелье, - и
скрылся с ней в лесу.
Это был Бибо. Когда он понял, что случилось с Сафиат, сердце
его окаменело от горя. Он решил броситься вместе с Сафиат в
пропасть. Они поднялись на высокий утес. Бибо столкнул Сафиат вниз
и она разбилась о выступ скалы. Он собрался было броситься следом,
но какая-то мысль остановила его. Он задумался.
-Надо найти Гади и Кукуша,-сказал он себе,-нельзя оставлять
их в живых, -и стал спускаться вниз.
Айсат к тому времени умерла. Гади остался один. Когда он
услышал о гибели Сафиат, его стала мучить совесть. Мысль о том,
что он стал виновником ее гибели, не давала ему покоя.
Однажды к нему пришел Кукуш.
-Убирайся и не показывайся мне больше на глаза!-закричал
Гади. - Это ты виноват во всем!
- Мы оба виноваты в том, что произошло, - ответил Куруш, -
так что помалкивай и не вздумала никому говорить об этом.
- Ладно, бог с тобой. Вот тебе постель, ложись спать.
Что-то в лице Гади показалось Кукушу подозрительным, и он
уговорил Махамата поменяться с ним местами. Ночью Гади бесшумно
пробрался в комнату и убил спящего батрака.
А Кукуш в это время был уже далеко: он искал Бибо, чтобы
свалить всю вину на Гади. Но Бибо, увидев Кукуша, схватил его и
привязал к дереву. Напрасно молил Кукуш о пощаде- Бибо не стал его
слушать и снес ему шашкой голову. После этого он отправился в
Ардон, нашел там Гади, и в схватке они убили друг друга.
А в Касаре ветер долго еще трепал на выступе, скалы две
длинные черные косы.
СЕСТРА И БРАТ
Народы, издавна живущие на склонах Кавказа, в прошлые времена
часто враждовали. Они истребляли друг друга, нападали на соседей,
угоняли скот, захватывали пленных. Грузинское государство было не
в состоянии подчинить их себе и на его границах шли постоянные
войны.
Еще до того, как Грузия присоединилась к России, над рекой
Чсан, на уступе горы стоял одинокий дом, в котором жил Ахмат
Битарты. В те времена Грузия пришла в упадок под ударами Турции,
Персии и Дагестана. Русские на Кавказе еще не появились, власти
никакой не было; время было смутное и беспокойное.
У Ахмата было двое детей, дочь и сын-Тамар и Казара. Жил
Ахмат богато, всего имел вдоволь и слава о его богатстве
разнеслась очень далеко.
Однажды весенним утром, когда солнце сияло с голубого неба, а
мир после ночного дождя сверкал под его лучами, Казара пригнал с
пастбища коров на утреннюю дойку. Семья принялась за работу.
Весело пенилось в ведрах молоко, ласково грело солнце, жизнь
улыбалась людям.
Тем временем из лесу показался небольшой отряд, человек в
пятнадцать. Ахмат, вглядевшись, воскликнул:
- Бог послал нам погибель! Это дагестанцы! Всадники, между
тем, были уже рядом. Поднялась стрельба. Свистели пул(и, эхо
выстрелов гремело над ущельем. Раненый Ахмат скатился с обрыва в
заросли и кричал оттуда:
- Бегите, прячьтесь!
Но напавшие уже поймали Казару и Тамар и крепко связали их.
Остальные члены семьи попрятались кто куда.
Дагестанцы обыскали дом, забрали все, что было там ценного,
согнали скот и отправились в Дагестан, прихватив с собой Тамар и
Казару.
Ахмат был. тяжело ранен, но он быстро поправился благодаря
железному здоровью. Дом его был теперь пуст, остался один-
единственный баран, который отбился от стада. Но не зря говорят,
что жизнь держится на плечах работящих людей. Ахмат трудился, не
покладая рук, и в скором времени дом его снова был полон добра.
Однако Ахмату было мало радости от богатства. Сердце его было
полно горечи и тревоги о детях.
Казару в Дагестане купил один бездетный наиб. Тамар повезли
дальше, в Аварскую землю и продали там. Казара был юноша добрый
работящий и умный. Он долго тосковал по дому и родителям, но со
временем привык к новой жизни. Наиб полюбил его, как родного сына,
и вскоре Казара стал полновластным хозяином в доме: наиб по всем
делам советовался с ним. Казара несколько раз собирался бежать, но
мысль о том, что этим он причинит боль своему приемному отцу,
останавливала его. Он научился говорить по-аварски, усвоил их
законы и обычаи, и люди полюбили его. Одним словом, Дагестан стал
для него второй родиной.
Тамар постоянно думала о брате. Она чувствовала себя одинокой
среди людей, была непокорна и строптива. Хозяпн продал ее другому
человеку, а тот через несколько лет тоже решил избавиться от нее и
повел продавать. Таким образом она оказалась возле дома наиба, у
которого жил Казара. Наиб сидел у дверей, накинув на плечи шубу.
- Куда ты ведешь эту девушку? - спросил он хозяина Тамар.
- Хочу продать ее.
- Сколько ты просишь за нее?
- Двенадцать золотых.
- Ну что ж, это не много. Я куплю ее, если она понравится
моей жене.
Он позвал жену и сказал ей:
- Взгляни на эту девушку. Может, мы возьмем ее для нашего
Казары?
Женщина посмотрела на Тамар, подумала и ответила:
- Мне кажется, она хорошая девушка. Она мне нравится. Наиб
отсчитал двенадцать золотых и Тамар отвели в дом. Казара в это
время был на жатве. Когда вечером он вернулся домой, наиб позвал
его к себе.
- Посмотри, Казара, какую жену нашел я тебе. Она красива, как
ханская дочь!
Тамар неподвижно стояла, опустив глаза. Прошедшие годы сильно
изменили ее, в ней не осталось ничего от той девочки, какой ее
видел Казара в последний раз. Казара тоже повзрослел и возмужал.
Он вырос, отпустил усы и выглядел взрослым. мужчиной. Одним
словом, брат и сестра не узнали друг друга.
После ужина наиб с женой ушли спать. Казара сидел на стуле.
Тамар молча стояла рядом.
- Мы не знаем друг друга, - сказал Казара, - оба мы люди
пришлые и встретились в чужом краю. Скажи мне, кто ты, где твоя
родина?
- Я из Осетии, - отвечала Тамар, - отца моего звать Ахмат
Битарты. - Она утерла концом платка выступившие слезы. -
Дагестанцы угнали нас с братом в неволю и продали в разные места.
С тех пор я не знаю, где мой брат, не знаю даже, жив ли он. Я все
время думаю о нем и душа моя стала тоньше волоса.
Казара долго не мог произнести ни слова. Горло его сжалось,
на глазах выступили слезы, сердце от радости было готово выскочить
hg груди.
Наконец, овладев собой, он поднялся и воскликнул:
-Хвала всевышнему, он уберег нас от тяжкого греха! Ведь брат
твой, сын Ахмата - это я!
И они бросились друг к другу, не в силах сдержать слез
радости, не веря своему нежданному счастью. Потом они сели,
взявшись за руки, и Тамар сказала:
- Пусть принесут меня в жертву тебе! Прошу, не говори Наибу,
что я твоя сестра.
- Почему же? - удивился Казара.
-Я отвечу тебе. Так уж устроена душа власть имущих: они не
любят, если что-нибудь происходит не по их воле. Боюсь, если наиб
узнает, что мы с тобой брат и сестра, он может продать меня и мы
снова разлучимся. Пусть будет все, как есть, а там посмотрим.
Они поклялись хранить свою тайну, а потом долго еще
рассказывали друг другу обо всем, что приключилось с ними за эти
годы.
Наутро, когда солнечные лучи заглянули в окно, брат и сестра
поднялись. Казара отправился в поле, а Тамар осталась хлопотать по
дому.
Летело время. Никто не знал, что Казара и Тамар - брат и
сестра. Так прошло пять лет. Однажды наиб сказал жене:
- Похоже, что у Тамар никогда не будет потомства. Придется,
видно, взять для Казары вторую жену.
Как решили, так и сделали, и вскоре у Казары появилась жена,
аварская девушка. У нее родилось два сына - Умар и Ахмат.
Казара очень любил свою жену, и у него не было от нее никаких
тайн, кроме одной: он никогда не говорил, что Тамар его сестра. А
жена, глядя на них, ничего не могла понять: они вовсе не были
похожи на супругов.
Однажды вечером жена спросила Казару:
- Ради аллаха, скажи, кого из нас любишь больше?
-Конечно, тебя!-ответил Казара.
- Именем пророка тебя проклинаю, скажи мне правду!
-Клянусь аллахом,-весело сказал Казара,-больше всех на свете
я люблю Тамар, второй такой жены не найти во всем мире!
Слова эти оскорбили молодую женщину и она, надувшись, уселась
в углу. Весь следующий день она ни словом не обмолвилась с мужем,
это не ускользнуло от внимания стариков, что между дагестанцами и
осетинами возникли дружеские связи. Дагестанцы стали приезжать в
Осетию с товарами, люди перестали бояться набегов. Наиб и Казара
каждый год гостили у Ахмата и всякий раз приводили с собой много
спутников, чтобы познакомить и подружить их с осетинами. А когда
Ахмат и Тамар отправлялись в гости к наибу, они тоже брали с собой
много людей. В конце концов стычки между двумя народами полностью
прекратились и они стали жить в дружбе.
Шли годы. Менялись времена. Грузия присоединилась к России,
но народы горного Кавказа отказывались покориться. В 1830 году
Абхадз разгромил и усмирил горцев, и только Шамиль еще продолжал
войну. В эти тревожные годы Ахмат и Тамар долгое время не виделись
с Казарой и наибом и не имели от них известий. Ахмат состарился,
ему уже не по силам была дальняя поездка, но Тамар, которая места
себе не находила, думая о брате, решила ехать в Дагестан.
Однажды она собрала все необходимое и отправилась в путь в
сопровождении трех родственников. Они благополучно добрались до
места, но там их ждали горестные известия. Селение было разрушено,
наиб и Казара с сыновьями погибли в битве. На месте дома наиба
виднелись лишь закопченные обломки стен. Тамар стала искать могилу
брата, но никто не смог сказать ей, где он похоронен, и она,
плача, пустилась в обратный путь.
ЦЫППУ ИЗ КУДА
С южной стороны Кавказкого хребта лежит Кудское ущелье.
Природа создала здесь неприступную крепость: высокие скалистые
горы, труднодоступные пещеры, узкие проходы.
После присоединения Грузии к России, когда закончились
военные действия и в горах наступило относительное спокойствие,
калакские торговцы потихоньку начали возить товары по Арвыкомской
дороге. Возчиками они нанимали местных жителей. От Дзауджикау до
Косета грузы перевозили осетины, а дальше, до Калак-грузины.
Цыппу жил на берегу Арагви, над самой рекой. Однажды он
отправился в Коб, чтобы наняться возчиком. С ним было пять его
товарищей: Сугар, Тотрадз, Цицо, Гайти и Дудар. В Кобе они
подрядились везти партию сукна. Торговец спросил у Цыппу имя и
фамилию. Цыппу назвался Хафиной Карныховым из Кудского ущелья.
Торговец выписал на это имя две бумаги, одну из них он отдал
Цыппу, другую оставил себе. Новоявленные возчики погрузили товар
на арбы и трбнулись в путь. Ночью они свернули с дороги, развезли
все сукно по своим домам и спрятали.
Прошло некоторое время. Купец, не дождавшись в Калаке своего
товара, заявил о пропаже властям. Начались поиски Хафына
Карныхова, но в Кудском ущелье о таком никто никогда не слыхал.
Поиски вскоре прекратили, а через два года, когда дело забылось,
Цыппу и его друзья осторожно начали торговать сукном.
В те годы у начальника Косетского округа служил тайным
осведомителем Бибо Рубайты. Он лез из кожи вон, чтобы выслужиться
перед начальником и доносил ему на своих земляков обо всем, что
знал и чего не знал. Начальник дал ему в награду медаль, да и
деньгами его не обижал.
До Бибо дошли слухи о похищенном сукне и с того дня он
потерял покой и сон, выслеживая Цыппу. А тот продал свое сукно в
Чсане и отправился домой. Бибо, узнав об этом, поехал следом за
ним в Чсан, перекупил там две штуки сукна, отвез Косетскому
началънику и донес на Цыппу и его друзей. Начальник отправил сукно
на опознание в Калак и вскоре получил ответ: купец подтверждал,
что это его товар.
В тот же день в Куд отправился отряд стражников. Они схватили
Цыппу и его друзей и доставили их в Косет. Начальник долго
допрашивал их, но не добился ничего: они все отрицали. Тогда
начальник приказал заковать их в кандалы и бросить в тюрьму. Цыппу
с товарищами просидели в Косетской тюрьме четыре месяца, пока их
не отправили в Калакский суд.
Однажды тюремная дверь со скрипом распахнулась. Вошел офицер
и, громко прочитав имена и фамилии шести друзей, приказал
выходить. За дверью , стояли десять солдат с ружьями. Они окружили
арестованных и отвели их в какой-то, большой дом. Там заседал суд.
Друзей, одетых в серые арестантские шинели, усадили на скамью
подсудимых и разбор дела начался.
Продолжался он недолго. Не прошло еще и часу, а судья уже
объявил приговор: Цыппу и его друзья были признаны виновными и
приговаривались к лишению всех прав и высылке в Сибирь на вечную
каторгу. После этого их под конвоем отвели обратно в тюрьму.
Была ясная ночь. Луна весело смотрела сквозь решетку
серебряным глазом. Арестанты, усевшись поближе к окну, молча
смотрели на. небо, думая каждый о своем. Долгое молчание нарушил
Цыппу:
-Чем погибнуть в Сибири, не лучше ли принять смерть здесь, на
родине? Человек рождается и умирает только один раз.
Товарищи согласились с ним. Они обсудили свое положение и
решили, что надо любой ценой бежать. И поклялись обрести свободу,
либо погибнуть.
Через месяц их погнали в Сибирь. Они шли по Арвыкомской
дороге в сопровождении двенадцати солдат. На ночлег остановились в
селении Нуаза, там, где теперь расположена станция Цилкан.
-Более удобного случая не будет, - сказал Цыппу
товарищам.-Ночь темная, места знакомые, лес близко. Бежим сегодня
же.
В этот день был праздник Ламиса. У Цыппу еще оставалось
немного денег, он дал. их одному из солдат и попросил купить в
лавке побольше водки. Купили также барашка, зарезали его и затеяли
пирушку. Арестанты воздерживались от водки, только делали вид, что
пьют, солдаты же выпили с удовольствием. Захмелев, они вповалку
улеглись спать, лишь один из них остался караулить. Опершись на
ружье, он сидел у огня и поминутно клевал носом. Цыппу подал
условный знак. Арестанты вскочили и бросились вверх по склону, в
сторону леса. Часовой стал кричать, выстрелил им вслед. Другие
солдаты, проснувшись, погнались за беглецами. Им удалось поймать
одного из них, Гайти, остальных и след простыл.
Пятеро беглецов шли всю ночь до рассвета. Когда стало
светать, они укрылись в лесу возле Чсанского монастыря. С
наступлением темноты они двинулись дальше и вскоре добрались до
Цорцоха. Там они зашли к кузнецу и тот сбил с них оковы. Цыппу
сказал, плюнув на кандалы:
- Пусть никогда больше вы не коснетесь человеческой ноги!
Цорцбхский кузнец оставил их ночевать в своем доме, напоил
их, накормил и дал денег, а утром они отправились дальше и через
перевал Мудзух спустились в Кудское ущелье. Теперь у них была одна
забота: они ломали голову над тем, как выручить Гайти. Цыппу
каждый день узнавал новости со станции. Он ждал, не появится ли
Гайти. Однажды снизу пришла какая-то старуха и сообщила: Гайти уже
здесь, завтра утром его поведут дальше.
Абреки устроили на дороге засаду.
Наступило утро. Вершины гор засверкали под лучами солнца, но
в глубине ущелья еще лежала тень. Из-за поворота дороги показалась
арестантская команда. Внезапно со скалы на дорогу спрыгнули
абреки. Никто не успел и глазом моргнуть, как они схватили Гайти
и, бросившись с ним с обрыва, помчались вниз по склону. Через
мгновение они уже мелькали далеко внизу. Солдаты открыли стрельбу,
но абреки скрылись в камнях. Вскоре они появились среди скал на
противоположном склоне, громко распевая веселые песни.
Абреки стали охотиться за Бибо Рубайты, но он, узнав об их
побеге, заперся в доме » не показывал оттуда носа. Силой взять его
было нельзя, поджечь дом тоже нельзя-сгорели бы и соседние дома.
Таким образом, время шло, а Бибо оставался жив.
Прошло лето. Горы покрылись снегом, дороги утонули в сугробах
- ни проехать, ни пройти. Абреки разошлись по домам. Бибо, узнав
об этом, поспешил с доносом к начальнику Косетского округа. Тот
собрал отряды из Хада и Хиу и послал их в Куд вместе с русскими
войсками. Он собирался захватить абреков врасплох, напав да них
ночью, но в отряде оказался кузнец из Цорцоха, названый брат
Цыппу, который сумел предупредить абреков о готовящемся нападении.
Те устроили на дороге засаду. Выдалась ясная лунная ночь„ все
было видно, как днем; Когда отряд приблизился на расстояние
выстрела, абреки открыли стрельбу. Двое нападавших остались лежать
на дороге, несколько человек было ранено, остальные, отступив,
остановились в нижнем селении.
Цыппу и его товарищи тем временем держали совет. Положение
было безвыходным: уйти из ущелья через перевалы зимой невозможно,
единственная дорога занята войсками. Оставалось только принять
бой.
Над селом, в скалах, была большая пещера, куда вела узкая
крутая тропа. В пещере бил родник. Ночью абреки загнали туда весь
свой скот, натаскали дров и съестных припасов. Утром они поднялись
к пещере вместе с семьями - детьми и стариками - и стали
готовиться к обороне. Вход в пещеру был открытым, набрать камней,
чтобы сложить из них стенку, было невозможно - кругом лежал
глубокий снег. Тогда Цыппу зарезал несколько коров и из их туш
сложил у входа укрытие.
На другой день начальник отдал приказ взять село штурмом,
невзирая на потери. Войска двинулись вперед, но в селении не было
ни души, лишь над пещерой вился дымок. Солдаты полезли по следам
беглецов вверх. С обеих сторон поднялась пальба, градом сыпались
пули, сизым облаком стлался пороховой дым. Бой длился весь день, к
вечеру войска отступили.
Так продолжалось до самого рождества. После рождества
подвезли пушки и штурм. начался с новой силой. Сперва из пушек
стреляли обычными ядрами, но они отскакивали от смерзшихся
коровьих туш. Тогда начали стрелять разрывными снарядами. Многие
из них залетали в пещеру и, ударившись об ее своды, падали на пол.
В те времена снаряды взрывались от горящего фитиля. Осажденные
бросали снаряды в воду, фитиль гас и взрыва не происходило. Кроме
того, пороха, добытого из каждого снаряда, хватало на семьдесят
ружейных выстрелов. Один снаряд все же разорвался в глубине
пещеры, но от взрыва никто не пострадал.
Близилась весна. Съестные припасы подходили к концу. Абреки
решили бежать. Они сплели себе снегоступы, сшили белые балахоны,
чтобы их не было видно на снегу, и вечером, выскользнув из пещеры,
ушли вверх по склону, никем не замеченные. К утру они были уже в
Дзимыре и остановились в селении Тогойта. Они были вынуждены
оставить в пещере свои семьи и косетский начальник, захватив на
другой день женщин и детей, отправил их в Калак, где они пробыли
три года, пока их не вернули домой. ,
В селе Тогойта, прилепившемся к высокому утесу, было всего
пять домов, но между ними высилась большая боевая башня в семь
ярусов. Впоследствии она была разрушена русскими, но и теперь ее,
развалины выглядят внушительно. Абреки рассчитывали пробыть здесь
один день, но в конце концов остались надолго, поселившись в
башне.
Вскоре до властей дошло, что абреки живут в башне Тргойта.
Косетский начальник пришел с войсками со стороны Арагви, а из
Чсана привели свои отряды князья Эристави. Снова начались боевые
действия.
Гаус Нарон считался другом Цыппу. Однажды он вместе с
дзимырским священником пришел к косетскому начальнику и спросил
его:
-Чем наградишь нас, если заманим абреков в ловушку? Начальник
пообещал им медали и по сто рублей денег. На другой день Гаус и
священник поднялись к абрекам и завели с ними хитрые разговоры.
- Поверь мне, Цыппу, - говорил Гаус, - власти простили вам
все ваши преступления. Пойдемте со мной, я отведу вас к
начальству. Никто не причинит вам никакого вреда. Вот священник
подтвердит мои слова.
Священник согласно кивал головой, держа в руке крест.
Цыппу внимательно слушал их, а они так горячо уговаривали
его, что у него в конце концов не осталось никаких сомнений в том,
что его обманывают.
- Хорошо, - сказал он, вставая, - пусть будет по-вашему. Но
сперва сделаем зарубку в знак нашей искренности и верности. Дай-ка
мне кинжал.
Гаус протянул ему свой кинжал. Цыппу взял его, тут абреки
бросились на Гауса и привязали к столбу. Священник, увидев, это, с
необыкновенной резвостью подбежал к краю обрыва и прыгнул вниз. Он
съехал по каменной осыпи на заду, ободрав его до крови, вскочил на
ноги и помчался к солдатам.
Цыппу весело кричал ему вслед:
- Не бойся, батюшка, тебя мы не тронем, ты ведь наш духовный
пастырь!
Священник не слушал его. Он бежал, не оглядываясь, пока не
скрылся в толпе солдат.
А Гауса целую неделю продержали привязанным к столбу. Абреки
все время издевались над ним: то объявляли, что казнят его, то
собирались выколоть ему глаза, то спускали его, полумертвого от
страха, с вершины башни на веревке, оставляя на целый день висеть
над пропастью. Через неделю они отпустили его, в чем мать родила,
и Цыппу сказал ему на прощанье:
- Иди, дружок. На этот раз мы прощаем тебя. А наготу свою
тебе прикрывать ни к чему - все равно у тебя нет совести.
Зима кончалась. Снег осел и начал таять, вскоре он оставался
только в низинах. Войска с новой силой пошли на приступ. Стрельба
не прекращалась ни днем, ни ночью. Башня опоясалась вспышками
пламени и пороховым дымом. Солдаты окружили ее со всех сторон.
Перед пасхой, в пятницу, погода резко испортилась. Свистел
северный ветер, низко неслись рваные тучи, хлестал холодный дождь
пополам со снегом: Усталые солдаты, укрываясь чем попало, пытались
спастись от дождя и холода.
В полночь дверь башни бесшумно отворилась, оттуда вышли шесть
человек и исчезли во тьме. Без единого шороха, как тени,
проскользнули они мимо врагов, спустились в ущелье и пошли в
сторону Кудского перевала. К утру они были уже далеко.
А войска утром снова двинулись на приступ, но башня молчала.
Дверь ее была открыта и внутри никого не было.
Пришла настоящая весна. Потеплело, деревья покрылись листвой,
природа задышала полной грудью. Абреки подались в Грузию. Возле
Мцхеты они напали на почтовую карету и ограбили ее. Они 'взяли там
очень много серебряных денег - сколько смогли унести. В карете
были и бумажные деньги, но абреки не знали, что это такое. Цыппу
из любопытства взял с собой одну бумажку-ему понравилась картинка
на ней.
Они остановились на ночлег у одного из своих грузинских
друзей. Тот случайно увидел у Цыппу бумажку, а когда узнал, что
таких бумажек в карете было много, воскликнул:
- Что же вы не брали этих денег? Ведь они гораздо лучше, чем
те, которыми вы набили карманы!
Но жалеть было уже поздно - что сделано, то сделано.
Когда весть р дерзком ограблении дошло до наместника в Калак,
он тут же отдал приказ по всем областям и округам:
найти. разбойников и взять, живыми или мертвыми. За их поимку
была назначена большая награда.
Цыппу понял, что оставаться в этом краю нельзя. Подумав, он
решил пробираться к Шамилю, которую все еще воевал с Россией.
Рядом находилось ущелье Джарах. Тамошние жители, ингуши, еще не
покорились русским и Цыппу для начала решил уйти к ним. Он
отправил в Джарах своего друга, Дзыба Туаты. Мать Дзыба была из
Джараха и у него там было много родственников. Дзыба должен был
узнать, согласятся ли джарахцы принять Цыппу и его товарищей.
Вскоре Дзыба вернулся и сообщил абрекам, что в Джарахе их ждут.
Вечером абреки, поблагодарив Дзыба, сели на коней и
отправнлись в путь. Они ехали всю ночь и на рассвете поднялись на
перевал Ахгара. Перед ними лежало Джарахское ущелье. Позади далеко
внизу витым серебряным шнуром блестел Терек. Взошло солнце, залив
золотым светом вершины гор. Трава сверкала от росы, легкий ветер
доносил из ущелья запах хвойного. леса. Цыппу, оглядевшись,
глубоко вздохнул и сказал товарищам:
- Воистину несчастен тот, кому не суждено вволю надышаться
воздухом родины!
Всадники спешились и долго сидели молча. Потом достали из
дорожных сумок еду и, подкрепившись, двинулись дальше.
В этот день в Джарахе был праздник. Народ собрался на широкой
поляне. Юноши состязались в джигитовке и стрельбе, старики сидели
за столами.
Абреки, укрывшись за деревьями, смотрели вниз, на праздничную
толпу.
- Осторожность никогда не; мешает, - сказал Цыппу, - они
могут принять нас за врагов, если увидят всех вместе. Лучше я
спущусь к ним один. Ингуши гостеприимный народ, но они должны
убедиться, что мы пришли к ним не со злом. Подождите здесь, я
пришлю за вами.
Он оставил своих друзей в лесу и спустился на поляну.
Навстречу ему выбежали юноши, подвели к столу и усадили рядом со
старшими. Нашелся человек, говорящий по-осетински. С его помощью
Цыппу рассказал о своих приключениях - как он стал абреком, как
воевал и как вынужден был бежать. Сказал и о товарищах,
ожидающих его в лесу.
Юноши побежали в лес и вскоре вернулись вместе с товарищами
Цыппу. Их встретили приветливо и радушно, усадили за столы,
обходились с ними, как с почетными гостями. Вечером их отвели в
селение и там тоже был устроен пир в их честь: зарезали 'быка,
собрался народ, гостям сделали много подарков.
В то время в Джарахе скрывались шестеро абреков-ингушей.
Цыппу и его товарищи подружились с ними и в дальнейшем вместе
предприняли несколько набегов в Гудан; Они пригоняли оттуда скот
ц раздавали его жителям Джараха.
Прошло немного времени и над Джарахом сгустились тучи: снизу
по ущелью двигались русские войска. Ингуши встретили их с
оружием в руках. Закипел жестокий бой. Несколько дней подряд над
ущельем гремели выстрелы и речка Джарах стала красной от крови.
Но силы были слишком неравны. Ингуши были вынуждены сложить
оружие.
Абрекам нельзя было сдаваться и они заперлись в крепости.
Русские окружили крепость. Цыппу предложил бежать, но ингуши не
согласились с ним:
- Эту крепость не смог взять даже великий хан, - сказали
они, - и русские тоже не возьмут.
Ночью разразилась гроза. Сверкали молнии, гремел гром, с
неба обрушивались дотоки воды. Цыппу и пять его товарищей решили
уходить, пользуясь непогодой. Ингуши предпочли остаться в
крепости. В полночь шестеро абреков спустились со стены и
бесшумно, как змеи, проползли сквозь русские цепи. Они поднялись
на гору Мат, развели в пещере огонь и высушили мокрую одежду.
На другой день русские сделали подкоп под стены крепости,
заложили порох и зажгли фитиль. Грянул взрыв, все заволокло
черным дымом. Когда дым рассеялся, стали видны разрушенные
стены. В наступившей тишине из-под обломков слышались стоны
раненых.
Все происшедшее было хорошо видно из пещеры. Абреки пробыли
там весь день, а с наступлением темноты двинулись в путь. На
четвертый день они добрались до своего знакомого, Ахберд-
Магомеда, и тот проводил их к Шамилю.
Шамиль, крупный широкоплечий человек, с пышной бородой и
усами, сидел, задумавшись, на ковре, положив могучую сухощавую
руку на рукоять кинжала. Лицо его было угрюмо, между бровей
залегла глубокая складка. Абреки, войдя, склонили перед ним
головы. Шамиль поздоровался с ними.
- Я слышал, юноши, вы воевали против русского царя, - сказал
он. - Что ж, вы можете получить такую возможность еще раз, если
будет на то воля аллаха. Оставайтесь.
Он приказал дать абрекам жилье. Но у них не было никакой
пищи и они три дня просидели голодными, Цыппу не позволил
товарищам просить у Шамиля еды, потому что считал, что
жаловаться на голод недостойно мужчины.
Тотрадз, совсем еще мальчик, не выдержал:
- Мне не стыдно говорить о еде, ведь я еще не мужчина! И
пошел к Шамилю.
- Мы - горцы, - сказал он ему, - и не любим сидеть на одном
месте без дела. Если где-нибудь есть война, пошли нас туда, а то
ведь без пищи не может жить даже дикий зверь.
Шамиль едва заметно улыбнулся.
- Хорошо, - ответил он, - иди пока домой. И не успел Тотрадз
вернуться к товарищам, как дом уже был полон еды.
Через три дня Шамиль вызвал абреков к себе.
- Этой ночью надо будет подстеречь врага, - сказал он, - и я
поручаю это вам. Сделайте засаду там, где вам скажут, и ждите.
Ночью на дороге появятся всадники, среди них будет один, в белой
одежде и на белом коне. Стреляйте в него, остальных не трогайте.
Он дал абрекам провожатого и отпустил их.
Стояла темная ночь. Абреки ждали, затаившись в кустах по
сторонам узкой дороги. В полночь послышался топот многих копыт и
скоро в темноте стал различим приближающийся отряд. Белый
всадник ехал впереди. Загремели выстрелы, белый всадник упал с
коня, а остальные, хлестнув коней, скрылись во тьме. Когда топот
копыт затих вдали, Цыппу, выбежав на дорогу, стал искать
убитого, но его нигде не было. Лишь бурка, шапка и два пистолета
валялись на дороге. Абреки взяли вещи и вернулись домой.
На другой день Шамиль снова позвал их к себе.
- Ну что, удалось вам выполнить мое задание? Цыппу выступил
вперед.
-Мы стреляли .наверняка, но на дороге остались только эти
вещи,-сказал он, показывая Шамилю свои трофеи. -Мы не видели
убитого и потому не уверены в том, что наши выстрелы достигли
цели.
Шамиль усмехнулся в усы.
-Нет, вы не промахнулись, -сказал он, рассматривая отверстия
в бурке. Он отдал бурку и пистолет Цыппу, а второй пистолет и
шапку - Сугару.
Через три дня Шамиль в сопровождении двух наибов отправился
к своим войскам. Он ехал на белом коне, в белой черкеске и белой
шапке, на боку его сверкала сабля в золотых ножнах. Абреки
следовали за ним.
Они подъехали к войскам. Шамиль, поздоровавшись со своими
воинами, сказал:
- Вот новые люди, шесть горских храбрецов. 0ни останутся с
вами, пусть в бою покажут свою доблесть.
Он обвел войска зорким взглядом, потом повернул коня и
ускакал.
Цыппу и его друзья присоедин.ились к воинам Шамиля. Они
храбро бились, в бою были впереди, стреляли без промаха и не
прятались от вражеских пуль. Скоро об их отваге узнала вся
Чечня. Так они пробыли у Шамиля два года.
Однажды на Тереке они отбили стадо. Поднялась тревога, за
ними бросились в погоню русские и осетины, завязалась
перестрелка. Цыппу, словно сокол, летал на коне в облаках
порохового дыма, отстреливаясь от преследователей и ружье его
беспрерывно гремело, как небесная гроза.
Тем временем стемнело и Цыппу оказался среди
преследователей. Он скакал вместе с ними, крича по-русски:
«Держи их, держи!» У одного из осетин, принимавшего участие в
погоне, кончились заряды и он попросил пороху у казака. Цыппу,
выстрелив в казака, сказал по-осетински:
-Теперь можешь взять у него и порох, и ружье-они ему больше
не нужны.
И, хлестнув коня, скрылся во тьме.
Шло время. Начальником Косетского округа стал Глаха Казбегй,
давний друг Цыппу. И вот Глаха, имевший большой вес среди
русского начальства, стал хлопотать о замирении абреков. Он
привлек к этому делу своего приятеля, начальника Терского
округа, и тот тоже стал помогать ему. После долгой переписки
высокое начальство постановило: «Кудские абреки будут прощены,.
если добровольно сложат оружие. При этом они должны будут,
покинув родные места, поселиться в Терском округе».
Глаха Казбеги послал к Цыппу гонца с письмом, в котором
писал ему: «Обращаюсь к тебе от чистого сердца и во имя Святой
Троицы и Ломиса прошу поверить мне: по моей просьбе власти
простили вам все ваши дела. Правда, вам нельзя будет жить на
родине, но вы можете поселиться в любом месте Терского округа. Я
буду ждать вас на поле возле Цми».
Стояли жаркие дни. Однажды Цыппу, придя к Шамилю, сказал:
- Да будут долгими твои дни, имам. Разреши нам съездить в
горы - мы устали от жары.
Шамиль некоторое время молчал, глядя на Цыппу, а потом,
покачав голой, сказал:
-Мне кажется, юноши, вы задумали обмануть меня.
Но ехать все же разрешил.
В это время князь Бехой заключил с русскими мир. Джарахские
ингуши тоже прекратили сопротивление. Абреки, приехав к Бехою,
рассказали ему о письме Глахи Казбеги. Бехой радушно встретил,
их, хорошо угостил и оставил ночевать у себя.
Наутро они отправились дальше, Бехой с двадцатью всадниками
поехал с ними. В назначенный срок они были около Цми. Там их уже
ждали начальник Терского округа и Глаха Казбеги с сотней
казаков. Абреки с оружием наготове остановились на некотором
расстоянии от них.
Глаха выступил вперед.
- Почему ты остановился, Цыппу? Подойди, поздоровайся с
генералом.
Цыппу, не опуская ружья, ответил:
- Виданное ли дело, чтобы вол поздоровался с пастухом? Глаха
подошел к нему и надел на него свою шапку.
-Перед лицом Хиуской Троицы, отныне ты-мой брат. Абреки
вместе с Бехоем и Глахой Казбеги подошли к генералу и
поздоровались с ним. После недолгих переговоров Глаха и генерал
сели в фаэтон. Абреки; казаки и ингуши поскакали следом на конях
- так они прибыли в Дзауджикау.
К их приезду возле генеральского дома собралась большая
толпа любопытных. Вот показался фаэтон, сопровождаемый отрядом
всадников и остановился около подъезда. Глаха с русским
генералом вошли в дом., абреки остались на конях рядом с
ингушами. Глаха, выглянув с балкона, позвал их. Абреки вошли
было в дом, но генеральская охрана потребовала, чтобы они сдали
оружие. Тогда они повернули обратно и Цыппу тихо сказал
товарищам:
- Кажется, нас заманили в капкан. Тут Глаха второй раз
позвал с балкона:
- Что же вы не идете, ведь генерал ждет вас!
- Охрана требует, чтобы мы сдали оружие, - ответил Цыппу.
Тогда на балкон вышел генерал и приказал:
- Пропустите их с оружием.
Абреки, переглянувшись, вошли в дом. Начальник Терского
округа сказал, став им навстречу:
-- На вашей совести немало лихих дел, я уж не буду их
перечислять, но благодаря Казбеги и мне всемилостивейший
государь простил вас. Отныне вы должны будете жить здесь, в
Терском округе.
Цыппу выбрал себе для поселения Туаца - село, которое
основал Махамат Есенаты между Ардоном и Кордоном.
Глаха Казбеги поехал от генерала вместе с Цыппу и сказал
Махамату:
- Вот тебе гости, позаботься о них.
Цыппу и его товарищи, поселились в Туаца. Оттуда они
перебрались в Куйан. Гайти и Цицо остались там навсегда,
остальные переселились еще раз: Дудар и Тотрадз все же ушли
обратно в Куд, а Цыппу и Сугар обосновались в Эльхоте и жили там
до конца дней.
*АЗАУ. Изд. «Иристон». Цхинвал, 1984 г.