Мне, признаться, не стыдно, что смотреть сериалы я не люблю.
Их и так на экране – что кур нерезаных, а тут еще и в реальности –
собственный монтируется. Семейный, домашний. Нет, пусть все мило,
замечательно, но долго не выдерживаю. Потому нажал кнопку и
выключил.
Коротким рывком дергаю дверную ручку и, как минимум, до вечера
отключаю звук, картинку.
Хотя, наверное, люди всегда заслуживают всего того, что видят,
смотрят, слышат. Как и человек заслуживает всех своих мыслей. Ну,
да ладно...
В общем, не знаю другого, более надежного способа удалиться от
бесконечного бытового шума, семейных проблем (точнее сказать, от
ответственности), как просто взять и свалить на время из дома.
Нет, есть еще, конечно же, качественное кино, музыка, толщи
литературы – куда я особенно люблю погружаться. Все это есть.
Только разве мне дадут здесь посмотреть что, послушать, почитать
спокойно? А ведь пока молодой был, неопытный, я ведь, было дело, за
этот час боролся. Пробовал. Раньше я ради этого даже специально
заболевал, простужался, понижал давление. Но все тщетно. Теперь не
дергаюсь, знаю, не поможет. Обязательно кто-то к нам придет, куда-
то надо пойти, что-то купить, что-то сделать. Это же прямо
свихнуться можно от такой жизни! Одно время я даже подумывал
усовершенствовать свое недомогание, по крайней мере его внешние
признаки – надевать длинную русскую рубашку, обвешиваться по углам
иконами, держать в сложенных руках тоненькую свечку, бредить
обрывками фраз… И это несмотря на то, что я далеко не религиозный и
не совсем, скажем так, русский. Но теперь я уже точно знаю, что и
этот метод не сработает. Потому как даже если жена и ребенок
шарахнутся от тебя на пару метров, насторожатся, примолкнут,
наконец, ненадолго, – есть мама. Она тут же среагирует, принесет
кучу лекарств, заставит их проглотить, помассирует виски и через
полчаса найдет мне работу – прикажет если не убрать подвал, так
почитать ребенку книжку, вкрутить лампочку, разобрать книжную полку
и так далее, и тому подобное.
Не даст помереть, одним словом.
* * *
А вот покидать дом, бежать из него лучше всего в комфортном
собственном авто или же на такси. Но если нет собственной машины, а
на такси жалко и без того ничтожных денег, тогда сойдет и трамвай,
и автобус. Но вот непогода, ливень – дело другое: прыгай во что ни
попадя или вызывай такси.
И вообще при такой судьбе мне, думаю, не стоит экономить
только на книгах и на обуви.
Уже под слегка накрапывающим дождем, пересчитав свои мятые
гроши, я вытянул для попутки руку. И чем больше мне не везло, тем
сильнее, громче и ярче в воображении и памяти, начинал догонять
меня и развиваться домашний сериал – быстрыми титрами все его
предыдущие серии, потом актеры, участники, антураж, клочки
последних диалогов, ведущие к ним причины, следствия.
И в этот же момент я вижу, как в самодовольном шуршании
дорогих шин мимо меня проплывает черная иномарка. Шикарная модель,
кожаный салон цвета слоновой кости и изящные матовые диски. И,
конечно же, я обратил внимание на водителя. Я заметил, что за рулем
в деловом костюме, при галстуке сидел не кто иной, как мой старый
товарищ Дзапар – когда-то неразлучный друг и подельник времен еще
первых видеосалонов.
Классное было время! Пиратское. Мы воровали целые сутки у
счастья, ловкие дельцы-прокатчики тырили его у нас, а само кино у
Запада и Голливуда. Нам же в небольшой, темной и душной комнатушке
можно было делить и выбирать награбленное. И вполне демократичным
способом – поднятием руки. Выбор за большинством. Помню, мы с
Дзапаром всегда голосовали за Чака Норриса, Стивена Сигала, Брюса
Ли, против Кин Конга и всяких Бинго Бонго. Хотя все – и мы, и те, и
другие – на самом бы деле доплатили за «Эммануэль» и тому подобное.
Но за скромность и гордость тоже надо расплачиваться. Так что у
всех, вновь и снова, есть возможность смотреть и вникать в таинство
кун-фу «Маленького Дракона».
О мужественное кино! И наша немного обреченная
заинтересованность в нем. В силу возраста и, наверное, географии мы
ведь были почти вынуждены хвастать ею друг перед другом и затем
подтверждать свою привязанность к удару ногой, к подсечке с
разворотом и вообще к самоотверженному подвигу – в жизни, на улице.
Но славные деньки гундосого перевода миновали, дворовые
эксперименты с силой духа тоже – бог миловал, и каждый свое сполна
выхватил. И сегодня мы голосуем уже порознь – я на дороге, а мой
друг – за наше великое и ужасное государство. Дзапар чиновник и сын
чиновника. Все на своих местах, и все уже решено. Хотя я уверен, за
Эммануэль мы еще или уже готовы раскошелиться оба.
Судя по слишком внимательному к дороге лицу и очам, жадно
охочим до знаков и светофоров, было понятно – Дзапар сделал вид,
что не заметил меня. Ну, и прекрасно. Я на него не в обиде – это
мелочь, а наше прошлое – большой сундук с драгоценностями, с
мертвецом и не одной бутылкой рома.
* * *
Поднимая в воздух, что по силам, угрожающе подул низкий ветер.
От тяжелых туч, несмотря на дневной час, все вокруг резко
потемнело. И уже сорвался и рассыпался по округе первый раскат.
Редкий, но крупный дождь тут же принялся очищать асфальт улицы
Кирова от пыли, людей и машин. Ожидая града, пешеходы бежали и
хоронились в магазинах, в подъездах, под любыми навесами. И я не
знаю, куда делись трамваи и троллейбусы, но вот большинство
автолюбителей уж постаралось припрятать своих железных лошадок.
Опыт прошлого года, когда льдины с голубиное яйцо покалечили им не
одну машину, все еще пах отчаянным матом и запахом ремонтных
мастерских. В общем – все кто куда, как говорится.
А мне в этой ситуации вполне сгодился откидной железный
козырек газетного киоска. Им же на ночь, в охранных, так сказать,
целях, закупоривали и стеклянную витрину. Я воспользовался его
покровительством и повернулся ко всему ненастью спиной.
Разглядывая ларек, его внутренности, содержание, я фамильярно
отколупывал краску и подмечал, что он, старенький, обшарпанный, как
бы ни пестрел и ни старался выглядеть внешне, чем-то, один черт,
выдавал свое неверие в то, что Брежнев уже умер. Даже надпись того
времени сохранилась – Союзпечать.
Чего, между прочим, не скажешь о его бессменной продавщице.
Судя по тому, как сосредоточенно листает СпидИнфо, она слышала и не
только об этом. Ну и пусть читает, что жалко что ли? В ее годы
такой пикантной литературы, конечно, не существовало и в помине.
Хотел бы я мельком взглянуть на продавщицу еще молодой или
подглядеть небольшую сценку из ее распаленного воображения сальную
страничку памяти, биографии… Хотя нет… не надо, не хочу.
Этот газетный киоск (правда, уже судя по товару, не совсем
газетный), сколько я себя помню, стоял здесь – под каштанами, через
дорогу и трамвайные рельсы от центрального роддома. Прямо напротив.
«Великое место», – так бы сказал Леха Псих, один мой
харизматичный товарищ, некогда «сборщик податей», далее
несостоявшийся монашеский послушник, а ныне простой «дубак» –
охранник в ночном клубе. Но, по сути, Леха всегда и везде был
пьяницей и неисправимым пассионарием. И возвышенный эпитет, коим в
алкогольном восторге Психом награждались все и вся, в данном случае
означал бы всего лишь то, что мы оба, так совпало, впервые увидели
белый свет именно в этом скромном медицинском учреждении. Правда,
долгое время я был уверен, что «первый свет», на самом деле, был
dk нас люминисцентно-синий. То есть, я почему-то думал, что роды
проходят именно при свете этой специальной лампы. Я же не знал, что
она кварцевая, от микробов!
Но, уверяю, это мое не последнее и, к сожалению, не самое
серьезное заблуждение в этой жизни.
Хотя, боюсь, и в той…
* * *
В свежую асфальтную мокрядь тускло запрыгнула молния, и за ней
на землю рванулась вся ее свита. Как по голове бабахнул гром,
словно с неким ревом полил, зашумел по-настоящему сильный дождь, а
я по-прежнему не видел ни одного троллейбуса, трамвая, и ни одна
таксующая сволочь не соизволила остановиться.
А когда зашалила канализация, и дорога стала похожей на Ганг,
под ржавеющий навес газетного киоска забежала промокшая до нитки
девушка с длинными, слипшимися на лбу черными волосами, и за ней,
почти сразу, заскочил высокий и сухой (телом) старик. Я сразу
обратил внимание, что его румяная, по-детски румяная кожа на лице
делала его похожим на младенца, постаревшего буквально только что.
И даже несмотря на все морщины, сей факт оттенял весьма странного
подбора одежку – коричневый пиджак с каким-то значком, синие галифе
и найковские серебристые кроссовки. В руках старикан держал новое
алюминиевое ведро и какие-то деревянные садоводческие причиндалы.
Представитель пожилой общественности, кряхтя и охая кривым впалым
ртом, перевернул свое ведро и тут же присел на него, прямо возле
меня.
А вот девушка, оставшаяся стоять с другого края, в желании
сесть на такси оказалась моей конкуренткой и, как я заметил
буквально через несколько минут, гораздо удачливее меня.
Но пока эта весьма фигуристая девица, одетая в очень
облегающие черные брючки, стряхивала с голых плеч капли дождя и
тянулась с высоко поднятой рукой к редким машинам, я, поначалу не
разглядев ее лицо, все больше и сильнее наполнялся уверенностью,
что все-таки это была… Лизка.
И что меня удивило – я даже слегка заволновался. Мне-то она
где сдалась, спрашивается?
Но так как я видел ее всего лишь несколько раз и достаточно
давно, то поэтому мог лишь предполагать, что это она, Лизка,
шаболда, проныра и сучка еще та. Это она лет пять назад, перед тем
как улететь к своим богатым родственникам в Киев, выпила из
влюбленного в нее Галогена все соки, воды, нервы, деньги, а
вдобавок, даже не предупредив его, еще и сделала аборт. На втором
месяце сделала. Красава! А несчастный Галоген как оглох. Потом
только понимать стал ху из ху. И то до сих пор иногда по ней
поскуливает. Убьет «бутылку рома» и забывает про мертвеца.
Страшное дело.
Возможно, Бог ошибся, когда создал человечество, но, похоже,
угадал в том, что сотворил его из обоих полов – дабы мужчины и
женщины пудрили мозги друг другу и хоть немного, да давали Ему
покоя от своих песнопений и просьб.
А, может, это и не Лизка. А просто застигнутая дождем
незнакомая девушка. Стоит сейчас рядом со мной возле роддома, в
котором почти во всех окнах уже горит свет, освещающий уже новых,
еще незрящих Гариков, Психов, Галогенов и, конечно же, таких, как
она. Кто ее знает? Я же ее не окликну. Так со мной часто бывает –
если сразу не разглядел человека – все – не повернется, машина
закроет, прохожие со всех сторон набегут… Ну, а коли Лизка – то
нехай поскорее бежит, крыса. Геть в свой Киев!
Я еще раз ткнулся взглядом в ее неплохую девичью фигурку, от
старания раз за разом привстающую на носочки, потом осмотрел свои
промокшие от брызг ноги в сандалиях, брюки, а затем все мое
внимание захватил тот фактурный большеухий старик.
Я вдруг заметил, что он прямо-таки застыл, застолбенел, и во
всю своими бесцветными зрачками пялится на бедра, на подтянутые
ягодицы этой Лизки-не-Лизки. Он даже ссутулился, искривился для
более удобного обозревания. Ну, ты дед даешь!
И в самом деле – эти восхитительные части женского тела, в
проеме, в своем завораживающем силуэте, словно образовывали крупную
замочную скважину между ног – стилизованную и очень четкую. А
сухопарый старик напряженно смотрел сейчас сквозь нее на дорогу –
на всю свою дорогу. Он словно желал подсмотреть, что, что же там,
за той гранью, за тем проемом, откуда младенцами появляемся все мы.
Гляжу на эту мизансцену, и по мне приятно бежит ток и, заряжаясь от
него, я мысленно обращаюсь к себе, к старику и даже к Дзапару.
Друзья мои, Эммануэль – это навсегда!.. И вроде лампочки после
долгого перепада света, в голове вдруг вспыхивает другая,
любопытная мысль. А что, если это наши, то есть мужские,
обтекающие, бессознательно алчные, похотливые взгляды со временем и
породили именно эти совершенные линии, манящие формы? И так без
конца, тысячелетиями, кропотливо отсекая при этом от волшебной,
изумительной, но аморфной заготовки все лишнее, все как резцом –
собственной мечтой, страстью… А что? – продолжаю я касаться не
совсем умопостигаемого и уже не обращаю внимания на новый отзвук
грома. – Если в нас есть хоть что-то от божьего духа – то тогда,
получается, дни сотворения еще не окончены, и Он продолжает это
делать и по сей день – вместе с нами или, может, даже вопреки нам.
(Ну не сами же мы и не наперекор Ему!) И мы и женщины. В них та же
творящая сила! Они, хоть иначе, по-другому, может быть изнутри, но
все же действуют как на мужскую форму, так и на содержание. Они что-
то вытягивают в нас, наращивают, манят, сушат и оттачивают всей
своей жаркой, противоречивой сутью, невидимым генератором, дабы
когда-нибудь хоть кто-то из нас или из тех, кто после нас,
встретился однажды с одной из них и совпал, хоть ненадолго, с самым
ярким и глубинным женским желанием. Ну да – и мы, и они,
получается, чуть ли не самооттачивающиеся станки.
А вот для чего все это, от какой фазы работает – это уже
другой вопрос. Хотя очевидно, что кое-кто заводится просто от
молнии.
* * *
Град обошел наш район стороной. А с одним из порывов ветра на
улицу Кирова и вообще в город вернулся обычный дневной свет. Вместе
с ним и дождь сбавил обороты, все больше склоняясь к тому, чтобы
остаться на земле лишь редкой капелью с деревьев и быстро гаснущим
стоком водосточных труб. Кое-где, меж туч, уже показались голубые
прорехи.
Девица, которую я возможно по ошибке, принял за одну давнюю
знакомую, с кислым лицом прыгнула в такси и умчалась еще в самый
дождь. Старик – тоже, как и я, пойманный ливнем и настроивший меня
на практически теософский джаз, поблескивая ведром заковылял к
трамвайной остановке. А спустя некоторое время жигули с устойчивым
ароматом газа не замедлило остановиться, чтобы исправить все чужие
ошибки.
– До Коней, – спрашиваю я район, прозванный так в народе из-за
двух бронзовых всадников на площади. Держа руки на руле и рычаге
передач, мне согласно кивает водила и небрежно перебрасывает с
сидения тугой целлофановый пакет – с переднего на заднее. В его
старенькой и очень захламленной машине между передними сиденьями
дремал деревянный костыль, лежала папка с измятыми бумажками и… ий
хо-хо и бутылка колы! Улыбчивый водитель, который своим взглядом и
вздутыми ноздрями сразу же напомнил мне варана, пребывал в отличном
настроении – с энтузиазмом крутил тугой руль, резво клеил педали.
Он даже не преминул поделиться историей о том, как буквально
полчаса назад, в самый ливень, подобрал двух промокших девчонок,
скорее всего, путан, за которыми остервенело гнались какие-то
мужики. Я, честно говоря, не совсем понял, что его, собственно,
развеселило, но слушать было на самом весело. Судя по акценту,
таксист был из Южной Осетии. За его забавным, но в целом правильным
потоком русской речи всюду слышался его родной язык, звучанием
похожий на сильную и опасную горную реку, ту, что с легкостью
перекатывает даже самые тяжелые валуны и камни. После войны 92-го,
когда из тех краев появилось множество беженцев, это довольно часто
слышимый в нашем городе говор. В таксисте, чувствовался простой,
уверенный в себе человек, знающий все про дорожные злополучия,
жизненные заводи и прочие мутные воды.
– Одна плачет, ревет, я успокаиваю, шучу… А когда приехали, и
я с них денег не взял, представь, они меня тогда по очереди обняли,
поцеловали, – с самодовольным видом почесывал он грудь, откидываясь
назад. Видимо, впечатления от этой встречи были еще очень свежи и
переливались через край.
– А можно спросить, костыль-то тебе зачем? – любопытствую я,
косясь на вполне здоровые ноги водителя. При его обычной вроде бы
комплекции, впечатляли размеры ног – одна его коленная чашечка по
ширине была равна четырем моим.
– Гаи остановит, увидишь (в оригинале – Гои остоновит
увидишъ!).
И что? – наш страж дорог – в спецплаще, в целлофане на фуражке
– явил себя минут через пять и взмахнул нам своей полосатой
палочкой. Помянули его неосторожно всуе? Голод в желудке? Может на
шампанское для девушки ему не хватает? В России только ненормальный
поверит, что это он ради долга или же печется о безопасности
граждан.
Машина прочла жест власти и коряво остановилась. Первым из нее
самоотверженно выскочил костыль. Затем, дав паузу, показался
корчащийся от боли хозяин, и, уже оказавшись вместе, они
тяжеловесно запрыгали в сторону блюстителя порядка.
Милиционер, узрев ситуацию, с недовольным почтением стал
отмахиваться от такого неаппетитного нарушителя, на такой юродивой
машине.
Ий-хо-хо! Плещется в бутылке шипучая четвертушка колы. Я
скалился про себя беззубым, перекошенным стариковским ртом и
отмечал, что мне, пожалуй, можно завидовать, раз в тридцатник вид
обшарпанного костыля еще настраивает на острова и сокровища больше,
чем на увечье. И, думаю, многим из нас стоит позавидовать этому
водиле, раз вид запуганных, попавших в беду путашек будит в нем
человечность, а не как у нас тут обычно принято.
Я бы, например, телефон у них взять попробовал.
До Коней оставалось пара кварталов, ведущий к ним мост и еще
«длинная улица детства, похожая на нацистское приветствие».
Водитель, видимо, заскучал, выговорился и уже помалкивал. Я не могу
знать, о чем он мыслил, подвозя в тот день очередного пассажира, но
я, глядя, как движутся липкие капли на стеклах машины, почему-то
забредил проститутками. Представил их ситуацию, испуганные глаза,
обнаженные ножки… В общем, подумал о тех двух юных, несчастных или
счастливых… чего, наверное, заслуживаю, и что, по сути, тоже своего
рода приключение.
Короче, все как обычно и, видимо, навсегда.
2006