Мифы, версии, свидетельства, факты, размышленияНовочеркасск! Из роковых
городов России. Как будто мало было
ему рубцов гражданской войны, -
подсунулся еще раз под саблю.
А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»
То, что я хочу вам предложить, - ненаписанная книга. Ее еще
предстоит написать и сделать это без вашей помощи невозможно. В
завершенном виде она должна быть составлена из документов,
писем, свидетельств очевидцев, из частных и официальных запросов
во все инстанции, которые могут пролить хоть какой-то свет на
случившееся двадцать восемь лет назад в Новочеркасске. Не погоня
за сенсациями, не желание свести старые счеты, даже не поиски
виновных и оправдание невинных – хотя это необходимо уже по
одному тому, что многие из репрессированных до сих пор не
реабилитированы – должны руководить нашими поисками, но забота о
будущем с созданием такого государства для детей и внуков наших,
в котором трагедия, подобная новочеркасской, была бы невозможна.
Я убежден, появись книга документов о Новочеркасске хотя бы
двадцать лет назад – да что книга! Какая-нибудь правдивая
официальная информация! – многое в нашей стране было бы не так
мучительно и опасно сегодня. Я убежден: трагедия Новочеркасска
повторилась в Тбилиси. И способна повториться в любой день в
любой точке нашей страны.
Кровь, пролитая на улицах и площадях Новочеркасска, «вопиет
к нам от земли». Двадцать восемь лет, старательно замалчиваемая,
она живет в нашем народе, как старая контузия, чреватая
рецидивом и осложнениями в самых непредсказуемых формах.
Сегодня настоятельно необходимо выяснить – что произошло в
Новочеркасске? Там в грохоте выстрелов прозвучало не только эхо
сталинщины, не только людоедский рык тоталитарного режима
диктатуры, а… Впрочем, предоставим слово А. Солженицыну:
«Не преувеличим, сказав, что тут завязался важный узел
новейшей русской истории. Обойдя крупную (но с мирным исходом)
забастовку ивановских ткачей на грани 30-х годов, новочеркасская
вспышка была за сорок лет (после Кронштадта, Тамбова и Западной
Сибири) первым народным выступлением, - никем не подготовленным,
не возглавленным, не придуманным, - криком души, что дальше так
жить нельзя».
Была у этой трагедии и еще одна особенность: большинство
советских людей ничего не слышало о ней до выступления Анатолия
Александровича Собчака на Первом съезде народных депутатов.
Съезд тогда поручил Верховному Совету СССР рассмотреть судебные
дела осужденных новочеркасцев и принять решение.
Но этого недостаточно! А. Собчак предлагал создать
Правительственную комиссию по расследованию Новочеркасских
событий, поскольку долгие годы по стране циркулировали смутные
слухи, домыслы и мифы о происшедшем.
«Целый город, целый городской мятеж так начисто слизнули и
скрыли! Мгла всеобщего неведения так густа осталась и при
Хрущеве, что не только не узнала о Новочеркасске заграница, не
разъяснило нам западное радио, но и устная молва была затоптана
вблизи, не разошлась, - и большинство наших сограждан даже по
имени не знает такого события: Новочеркасск, 2 июня 1962 года» -
восклицает Солженицын в заключительной части «Архипелага
ГУЛАГа».
И семь страниц в этой книге, основанные опять-таки не на
документах – где они, документы? – а на устных свидетельства,
преданиях, со всеми вытекающими из этого последствиями:
неточностями, спорными утверждениями и т.п. – пока что самая
большая и полная публикация на эту тему.
Я призываю моих читателей вместе проделать извилистый путь
поиска фактов, доказательств, опровержений, того, что уже успело
стать при отсутствии подлинной достоверной информации как бы
общим мнением. Нужно оставить симпатии и антипатии к участникам
трагедии, руководствуясь в большей степени милосердием и
состраданием к жертвам Новочеркасска, как к восставшим, так и к
солдатам и командирам, стрелявшим в народ и командовавшим этой
бойней, которые, томимые страхом, только теперь получили
возможность спросить громко:
- Так что же было в Новочеркасске?
Наша книга обязательно будет меняться, так что в конечном
своем виде она будет сильно отличаться от нынешнего варианта.
Возможно, она под влиянием неопровержимых доказательств и фактов
измени т и намеченную концепцию, хотя я и сейчас изо всех сил
стараюсь быть объективным, свято исповедуя два принципа:
1. Не составлять окончательного мнения, пока последний
документ, способный пролить хотя бы косвенный свет на событие и
тем послужить истине, не будет найден и обнародован. Сначала –
факты, доказательства, а потом, на их основе – выводы.
2. Я принимаю на веру все свидетельства. Для каждого, кто
сообщит любой, может быть, впоследствии полностью отвергнутый
факт, должна, я полагаю, существовать презумпция честности.
Всякий, пожелавший сообщить устно или письменно о том, что ему
известно, будет мною выслушан с благодарностью и уважением к его
стремлению служить правде.
Но в то же время, следуя принципу «все подвергай сомнению»,
мы будем подвергать даже самые, казалось бы, очевидные вещи и
свидетельства тщательной проверке и исследованию. Каждый факт
должен быть взвешен, соотнесен с другими, и только после этого,
подкрепленный документами или бесспорными свидетельствами, может
быть принят.
А пока я предлагаю только канву исследования, так сказать,
стеллаж, на котором потом должны размещаться «тома
Новочеркасского дела». При этом все, что сообщает участник
события или очевидец, - для меня исторический факт. Все, что
пишет он, - документ. А то, что пишу я, - только журналистика.
Я взял на себя смелость и тяжкий для души труд читать
письма, выслушивать свидетелей, разыскивать документы, писать
запросы и исследовать факты в официальных ответах, компоновать
материал и выносить его на суд читателя, во-первых, потому, что
все, что произошло с нами за эти 72 года – это боль, которую я
ощущаю, может быть, немного не так, как мы все ее ощущаем…
Тут я считаю необходимым представиться.
В классе, кажется, во втором нам раздали анкеты:
обыкновенные, я их потом сотни заполнял, но эта была первая.
Старательно я вывел после букв Ф. и О. Алмазов Борис
Александрович. Год рождения – 1944, а в графе национальность не
без гордости написал – русский. Подумал и прибавил в скобочках –
донской казак.
К моему великому удивлению, учительница на следующий день
вытащила мою анкету из пачки других:
- Что это ты тут понаписал? – спросила она. – «Донской
казак»!
- Но это же правда, - сказал я. – И папа, и мама, и дед, и
прадед… все мы – казаки.
- Казаки были царскими прислужниками. Они пороли рабочих
нагайками и воевали против Советской власти, - наставительно
сказала учительница.
- Ну как же, - залепетал я, заливаясь краской. – А Ермак,
Пугачев, а путешественник Седов, а художник Суриков… А мой
дедушка! Он был учителем и никаких рабочих нагайками не…
- Перепиши! Нет никаких казаков, - приказала учительница. –
Тоже выдумал – донской казак. Глупости какие!
И весь класс захохотал. Много лет прошло, а я все слышу этот
смех.
- Мой дед погиб под Харьковом, отец воевал в казачьей
дивизии… - но ребята хохотали все громче.
- Казак! Казак! – кричали они. – Белогвардейщина!
И я вдруг почувствовал, что я совершенно один. И никому
ничего доказать нельзя. Меня никто не слышит. Передо мной –
стена.
Что было дальше? Анкету я переписал, шепча сквозь слезы:
«Терпи, казак»… Разве я мог поверить, что меня нет?! А вот
учительнице я больше не верил. Как не верил впоследствии ни
одному общепризнанному авторитету, ни мнению большинства, если
оно не совпадало с моим собственным.
Лишь однажды, поддавшись общему настроению, я спросил
бабушку:
- Сталин умер! Что теперь с нами будет?!
И моя крошечная бабушка – мать погибшего фронтовика, жена
«врага народа», из бывших – бывшая лишенка, бывшая блокадница,
бывшая «чужая» - ответила мне без тени печали:
- С нами ничего не будет. С нами уже все сделали.
Это была драма моего поколения: мы жили по одним нормам
поведения, морали, а думали по другим. Но это не была трагедия –
как у тех, кто до нас старался жить и думать по предписаниям.
Я сомневался и не верил по большей части всему, что
говорилось на сборах, по радио, писалось в газетах. Зато жадно
ловил каждое слово стариков, бережно хранивших в самых потаенных
чуланах старинные награды и шаровары с лампасами.
Старики были доказательней, они говорили правду – ту,
которой сейчас наполнены газеты. Слова «расстрел»,
«расказачивание», «заложник», «раскулачивание», «зек»,
«выселение», «ссылка» я слышал, как только начал понимать родную
речь, и мог даже растолковать их смысл.
До сих пор вызывают во мне недобрую усмешку ораторы,
провозглашающие с трибун и страниц прессы: «ХХ съезд открыл нам
глаза», «Гласность впервые позволила…»
Бог с вами! А раньше где вы были? Разве есть в державе нашей
семья, которую бы хоть краем не проехал каток террора? Как вы
ухитрились прожить, закрывая и открывая глаза по команде? И не
стыдно ли вам «прозревать» скопом?
И все-таки, когда почти одновременно в нескольких газетах
загорелось это слово – «Новочеркасск», когда с трибуны съезда
прозвучало имя города-мученика, мне показалось, что стена,
вставшая передо мною в детстве, в которую я бился всю жизнь –
треснула.
Конечно, я дозвонился до ленинградского народного депутата
А. Собчака и спросил его:
- Почему вы вдруг вспомнили про Новочеркасск?
И он ответил, что познакомился с человеком, который
занимается сбором материалов об этой трагедии.
- Почему вы поверили ему? При полном молчании, при
абсолютном отсутствии официальной информации незнакомый человек,
называющий себя очевидцем, может показаться просто сумасшедшим.
Bn всяком случае, многие, с кем я разговаривал из новочеркасцев,
говорили, что им просто-напросто не верили, когда они пытались
что-то рассказать знакомым, сослуживцам.
Анатолий Александрович ответил, что был косвенно подготовлен
к подобной информации: в шестидесятые годы он работал в
Ставропольском крае, в адвокатуре, и тогда, в среде тамошней
интеллигенции, имели хождение самые разнообразные, казавшиеся
порой невероятными, слухи о Новочеркасских событиях. Часть из
них, сказал Анатолий Александрович, подтвердилась
представленными документами.
Я понял, что с книгой Солженицына Собчак не знаком, в печати
она еще не была опубликована.
Однако, добавил в конце телефонного разговора депутат, пока
что все повисло в воздухе. Комиссия не организована и
расследование не ведется.
И вот тогда-то я решил обратиться по Ленинградскому
телевидению в прямом эфире ко всем, кто знает что-либо, слышал,
был в Новочеркасске или обладает материалами, способными пролить
свет на эту трагедию. На меня обрушился шквал писем и телефонных
звонков. За полгода их набралось изрядное количество. Многое
добавили в копилку фактов и публикации в газетах, журналах,
трехтомник А. Солженицына.
Однако, при сохранении общей канвы в изложении, все рассказы
очень разнятся в фактах и деталях.
Я хочу поделиться тем, что у меня получилось. И там, где
необходим документ, которым я не располагаю, я буду писать, что;
по-моему, необходимо в данный контекст внести…
И еще очень важное замечание. Я начал эту работу как частное
лицо. Я не представляю никакую организацию. Я не имею права ни
судить, ни обвинять, но имею право на собственное мнение и, как
частное лицо, представляю его на ваш суд.
Конечной целью всего, что сложится к моменту завершения
нашей работы, может явиться сборник из тех, которые принято
называть «Белой книгой», и мы сможем представить его в Верховный
Совет, таким образом отчасти способствуя восстановлению
справедливости, служа правде и отдавая долг погибшим.
1
Отчего возникают слухи? Существуют ли какие-нибудь
закономерности в их возникновении и распространении? Безусловно.
Более того, сами слухи, каждый в отдельности, подчиняются
определенным композиционным законам, которые давно исследованы
не только социологами, но и литературоведами, поскольку «слух» -
это, кроме всего прочего, форма устного народного творчества.
Долгое время существовало старательно насаждаемое
официальной идеологией пренебрежительное отношение к слухам.
Слухи назывались «сплетнями», хотя это совершенно различные
категории. Строго говоря, «сплетня» - это тенденциозное, с целью
опорочить человека или событие, сочетание слухов, домыслов и
клеветы. Кстати, сплетник, как правило, прекрасно знает о том,
что он распространяет заведомую ложь.
Слух – бескорыстен. Он возникает из желания утолить
информационный голод. Чем больше информации – тем меньше слухов.
Информация – самое мощное средство борьбы со слухами. Второе
средство – общая культура, под которой я понимаю образованный
здравый смысл, присущий каждому нормальному человеку. Культурный
человек более стоек к воздействию слухов, однако нельзя сказать,
что он к слухам невосприимчив. Да это было бы и странно: слух,
подтвержденный средствами прессы, телевидения, становится
информацией… Однако и бездоказательная информация может
оказаться сплетней… Замечу, что с этой бедой по-настоящему мы
только сейчас начинаем сталкиваться. И от нее в какой-то степени
нас должен защитить закон о печати. Но самая главная защита –
собственная голова, здравый смысл, к которому и следует
апеллировать прежде всего.
При полном отсутствии информации в 1962 году слухи, которые
поползли по стране, были невероятны. Сегодня они могли бы
привести к самым тяжелым последствиям. Они могли бы стать искрой
в стоге сена. Конфликт, как правило, приобретает в слухах
фантастические черты и может вызвать все, что угодно: от
несанкционированных шествий, столкновений с правоохранительными
органами до межнациональной резни…
Насколько мы подвержены влиянию слухов и как нынешнее
общество реагирует на них, показал эксперимент ленинградского
телевидения.
На Дворцовой площади появился молодой человек, который
сообщил: «Говорят, в исполкоме принято решение о переносе
Александрийской колонны Монферрана с центра Дворцовой площади,
где она мешает шествиям и демонстрациям, в Александровский сад».
Мгновенно организовалась толпа, и начался сбор подписей под
обращением в исполком, где в резких выражениях указывалось на
недопустимость подобных решений…
Было собрано около тысячи подписей, возмущенных было еще
больше. Слух, вероятно, получил бы дальнейшее распространение,
если бы вечером в телепередаче не было сообщено, что это
эксперимент, который был призван выяснить «степень возбудимости
населения». Но самое грустное в этом эксперименте то, что в
толпе на Дворцовой не нашлось ни одного человека, который бы
слуху не поверил, кто бы сказал: «Но ведь этого не может быть,
потому что это бессмысленно!»
Эксперимент показал и силу слухов, и то – какие мы сегодня.
В 1962 году мы были иными, но слухи были, и в огромном
количествеколичестве, и самые невероятные.
Числа пятнадцатого июня ко мне подошел рабочий, с которым мы
вместе трудились на заводе. Он был старше меня лет на пять и
объединяло нас то, что наши предки были из донских краев. Многое
из того, что нашим сверстникам было неизвестно, прошло по нашей
судьбе и нашим семьям. Мы не особенно и разговаривали: так –
переглядывались, перемигивались, да ухмылялись согласно. Один
раз, греясь в обеденный перерыв на солнышке, он затянул казачью
песню. Я подхватил.
И выдержал экзамен. С этой минуты я стал ему «своим»,
земляком, братцем…
Опасливо озираясь, он отвел меня за угол и, наклонясь к
самому уху прошептал:
- Слыхал, наши в Новочеркасске восстали!
- Да ты что!
- Вот те крест! Казаки поднялись! Все заводы в одночасье
стали! Весь Дон гудит! Счас туда армию и танки бросают!
- Да через чего восстание-то?
- А то нет причины? – прищурил он из-под чуба бешеный глаз.
– Хватит! Поизмывались над нами! Край пришел!
- Да верно ли?
- Да ты что! Все говорят! В общем, ты как хошь, а я – на
Дон… Я один, мне все едино. Погибать, так хоть посреди своих! А
то так и согниешь в рабстве!
И он, действительно, исчез. Роясь в воспоминаниях, я с
ужасом обнаруживаю, что даже имени его не знал. Сгинул ли он,
ввязавшись в конфликт, который даже отдаленно не напоминал
казачий мятеж. Пропал ли по дороге, спился ли, увидев, что
действительность совершенно не соответствует его романтическим
мечтаниям, жив ли сейчас, благодарит ли судьбу, что опоздал
тогда – не ведаю…
Но это было первое сообщение, которое я услышал о
Новочеркасске в 1962 году.
Нелепейший, ни на сотую долю процента не соответствующий
действительности слух возник из традиционного представления о
Доне, как о крае мятежном, где ничего кроме белоказачьего бунта
и произойти-то не могло.
Второй слух настиг меня вслед за первым и был столь же нелеп
и столь же фантастичен: «Новочеркасские рабочие восстали, а
казаки Плиева их порубили, постреляли, подавили танками».
Этот слух расшифровывается легко: И.А. Плиев командовал во
время войны казаками. Существовала даже такая газетная формула:
«доблестные казаки Плиева». Именно так воспринимала его стоустая
молва, таким рисовали его на почтовых открытках.
Само сообщение о том, что Плиев в Новочеркасске, и полное
отсутствие другой информации порождали этот чудовищный слух.
А сейчас я приведу слух, который давно стал, пожалуй, самой
распространенной версией случившегося в Новочеркасске. Сразу
оговорюсь, большая его часть – чистой воды вымысел, но есть в
нем и сведения близкие к тому, что происходило, а, кроме того,
на его примере особенно удобно рассматривать, как факт
становится легендой и как он при этом видоизменяется.
Версия первая (легендарная), записана со слов полковника в
отставке, профессора С., и его супруги, доцента С., ныне
пенсионерки, т.е. записана со слов людей образованных, достойных
и заслуженных. Почему же тогда фамилии не называю? А потому, что
их рассказ относится к области слухов.
Зачем же тогда его лишний раз повторять?
«Дыма без огня не бывает» - исходя из этой, проверенной
веками истины, давайте и станем разбираться – что правда, а что
– легенда. А может быть, еще важнее проследить, как историческое
событие, обрастая слухами, становится современным мифом. Только
пойдем мы обратным путем: от легенды к действительности.
Начнем же с «легендарной» версии: во-первых, она очень
стройна, во-вторых, даже ложная версия, это все-таки версия,
работающая на истину.
«В шестидесятые годы мы жили и работали в Ростове-на-Дону.
Весною 1962 года стало очень плохо с продуктами. Обстановка была
достаточно сложная. Шли постоянные слухи о введении карточек, об
аресте денежных сбережений в банках и т.д. Где-то в мае вдруг
была перекрыта дорога на Новочеркасск, поскольку там начались
известные события. Начались они с того, что на
Электровозостроительном заводе резко снизили расценки. Тогда
рабочие завода обратились в администрацию и один из них, чуть ли
не Герой Социалистического Труда, сказал:
- Но ведь на эти деньги мы пирожка с мясом купить не сможем!
- Будете жрать с горохом! – ответил директор завода и был
тут же убит.
Толпа хлынула на заводской двор, а потом двинулась в город,
к горкому партии. По дороге толпа разрослась, к ней примкнули
студенты самого большого на юге России Новочеркасского
Политехнического института.
Такого в Новочеркасске не было со времен гражданской войны,
поэтому все городские власти и милиция разбежались.
Демонстранты подошли к горкому. Перед зданием на площади
были выстроены цепью курсанты. Толпа остановилась. Никто не
знал, что делать.
Перед строем вышел офицер – не то майор, не то подполковник
– и, обратившись к курсантам, сказал:
- Мною из Москвы получен приказ стрелять. Как ваш командир,
довожу его до вашего сведения, а дальше пусть каждый поступает,
как ему подскажет совесть, - вытащил пистолет и застрелился.
Курсанты растерялись: часть из них вернулась в казармы,
другая смешалась с рабочими и студентами. Демонстранты
беспрепятственно вошли в горком. Там никого не было. Город
остался без управления. Но это же Новочеркасск! Это бывшая
столица донского казачества, народа, способного моментально
самоорганизовываться.
Мгновенно возникли какие-то новые формирования. Кажется,
была создана своя милиция. Особенно проявились с положительной
стороны сектанты и староверы, они занялись распределением
продуктов.
Естественно, это дошло до Москвы. Оттуда прилетел в Ростов
Микоян.
По телефону он обратился к «повстанческому комитету», или
как там он назывался, спросив – могут ли ему обеспечить
безопасность, если он приедет в Новочеркасск. Ему ответили –
«нет». Тогда в город были направлены взятые из военного училища
Ростова ретрансляционные установки (РУ), и Микоян обратился к
населению Новочеркасска по радио с призывом не оказывать
сопротивления войскам.
Войска вошли в город. Несколько дней было тихо. Больше того:
прилавки магазинов были завалены продуктами и товарами.
А потом начались аресты.
На Электровозостроительном заводе опять начался митинг.
Народ опять пришел на площадь к горкому, но тут их встретили уже
не курсанты, а солдаты, причем не то из Средней Азии, не то с
Кавказа. Был отдан приказ стрелять. Первый залп был дан вверх.
На деревьях, окружающих площадь, сидели мальчишки, пули попали в
них. Толпа ринулась на солдат, и тогда они принялись
расстреливать ее в упор из автоматов.
Дальше началось что-то страшное. В город вошли танки, и
начались форменные бои.
Затем кого-то судили, кого-то выслали вместе с семьями.
Потому что КГБ (тогда МГБ) фотографировал демонстрантов, и людей
высылали, если их лица оказывались на фотографиях. Несколько лет
город оставался закрытым, вся переписка с жертвами
контролировалась, а телефоны прослушивались. Так было подавлено
Новочеркасское восстание».
Можно было бы пронумеровать каждую строку, потому что
придется искать подтверждение или опровержение каждому тезису.
Опровергнем пока что только последнюю строку или даже одно
слово: «восстание». В словаре В. Даля такого слова нет, (там
есть слова: бунт, мятиеж), в словаре под редакцией А.
Евгеньевой, издания, современного новочеркасским событиям
«восстание» объясняется так: «Массовое вооруженное выступление
для защиты своих классовых или национальных интересов».
Стало быть, в таком понимании этого слова никакого восстания
в Новочеркасске не было.
Если же касаться общей композиции слуха: что за чем следует,
как рассказывается, с чего начинается, чем завершается и т.п.,
то этот слух, как и большинство подобных, относится к жанру
«былички» - одного из видов устного народного творчества. В нем
есть то, что напоминает литературные или исторические
реминисценции. И не исключено, что та или иная ситуация,
бытующая в слухе, перекочевала туда из художественной литературы
или из кино…
Например: офицер, стреляющийся перед строем. Сравните
аналогичный эпизод в романе М. Булгакова «Белая гвардия». Дети,
оказавшиеся на деревьях и ставшие первыми жертвами залпа,
направленного вверх, - сравните с аналогичным эпизодом в
описании событий 9-го января 1905 года. «Не наши солдаты».
Русские стрелять отказались – пригнали кавказцев… А, скажем, на
Кавказе, когда я расспрашивал о Тбилисских событиях 1956 года,
услышал аналогичный рассказ: «Солдаты-грузины стрелять
отказались, тогда пригнали эстонцев или латышей…» А начинаешь
работать с воспоминаниями о революционных событиях в Российской
империи, постоянно наталкиваешься: «Русские солдаты отказались
стрелять и тогда пригнали казаков (будто они не русские – Б.А.)
и черкесов». Это тоже традиция «былички». И легко объяснимая.
Народ-мифотворец не мог допустить, чтобы его сыновья стреляли в
своих братьев, и поэтому выдвигал версию «не наши х солдат».
Однако версия об офицере часто повторяется в письмах.
«…Я был в санатории Министерства обороны в г. Ессентуки. Это
было летом 1962 года. Фамилии не помню, но офицер, приехавший из
Ростова-на-Дону, рассказывал о трагедии в Новочеркасске и
сообщил, что майор отказался дать команду открыть огонь по
народу, который был на площади. Перед строем он себя застрелил…»
Боевич Милич Ефремович,
Бывший морской офицер. Адрес. Телефон.
«…Самоубийство офицера не вызывает сомнения, но не ясны
рассказы об обстоятельствах и никто не знает фамилии этого героя
совести».
А. Солженицын.
«Архипелаг ГУЛАГ». М., 1989 г. стр. 530.
Вот это-то и вызывает сомнения, что никто не знает ни
фамилии, ни имени, ни звания, ни части, которой он командовал.
И это наводит на размышления…
«Я жила на улице К. Маркса, д.3, а стрельба была на К.
Маркса 7, т.е. у здания исполкома и ГК КПСС. Все знаем от и до…
Как начиналось и как заканчивалось… Майор, что упал с балкона ГК
КПСС, не застрелился, его застрелили. Это была подлая провокация
против Н.С. Хрущева».
Нина Александровна Кулаева. Адрес.
А кроме точного адреса еще и самое веское: «Я видела»… А
Боевич и Солженицын – слышали.
Чтобы доказать то или другое утверждение, необходимо
максимальное количество свидетельств очевидцев. Запрос в КГБ
СССР, запрос во все инстанции, где могут знать фамилию офицера.
А.И. Солженицын утверждает, что «солдаты, отказавшиеся
стрелять в толпу, сосланы в Якутию».
Но где они, эти сосланные, сегодня ведь иные времена,
неужели никто не откликнется? А если не откликнется?
Если был офицер – наш долг знать его имя. Такие люди
реабилитируют нацию. Этот герой должен обрести имя.
Если был… Не исключено, однако, что этот офицер, принесший
себя в жертву, появился из потребности в герое!
Уж больно мелодраматично. «Перед строем»…
Но с другой стороны, жизнь не размышляет о том, как она
выглядит. А в Новочеркасске было место и для мелодрамы, и для
трагедии, и для подвига, хотя, вообще-то, все там было горше и
страшнее, чем в слухах.
И наконец, «не наши» солдаты.
«Моя сестра, проживающая в Новочеркасске, все видела и
рассказывала: русские солдаты стрелять отказались, а потом
нагнали каких-то чернявых не то из Средней Азии, не то
кавказцев. Этим было все равно. И они начали расстреливать
народ…»
Т.Ф. Тетерникова. Адрес. Телефон.
«Сестра видела», «знакомый говорил» - это все атрибуты
былички.
«Разные свидетели в один голос говорят, что эти солдаты были
– нацмены, кавказцы, свежепривезенные с другого конца военного
округа, и ими заменили стоявшую перед тем цепь из местного
гарнизона».
А. Солженицын, там же.
У писателя эта версия «работает» на его концепцию, что
Новочеркасские события – запланированная и оперативно
проведенная мясорубка. Не хочется не верить ему – это великий
писатель. Долгие годы он да академик Сахаров были совестью
страны. Но в данном случае писатель несколько противоречит себе,
говоря, что за сорок лет ничего подобного Новочеркасским
событиям не было, даже отрицает возможность того, что и для
властей это явилось полной неожиданностью. А тут такая
расторопность!
Одного я понять не могу, а ведь это основополагающий вопрос
любого расследования во все века: кому выгодно?
Кому был выгоден этот расстрел? Зачем стреляли? В том-то и
беда, что стреляли не «зачем», а «потому»! Так сложилось! И
самое ужасное то, что так складывается и будет складываться,
пока поперек движения демонстрантов будут вставать войска с
заряженными автоматами – все равно какой национальности.
Поэтому, если говорить по большому счету, национальный состав
подразделения не имеет никакого значения.
Поскольку я собираюсь «во всем дойти до самой сути»,
разберемся с «не нашими солдатами» - это важно не для прошлого,
это важно для нас и для будущего.
Ну-ка, прикиньте, как бы в наши дни прозвучали слова:
«Кавказцы» (черкесы, грузины, чеченцы, осетины – кто угодно)
расстреляли русских, которые шли с мирной демонстрацией.
Последствия были бы очень серьезными. Как говорят в таких
случаях, «непредсказуемые». Впрочем – легко предсказуемые!
Мало нам Карабаха, Душанбе, Нового Узеня, Ферганы!..
«…ни один солдат Новочеркасского гарнизона не участвовал в
этих событиях, они все сидели по казармам, а была вызвана
офицерская часть из Ставрополя, на своих машинах, потому что
куда ни сунешь нос, везде в оцеплении офицерские погоны с АК-47
и полными подсумками. Все офицеры смуглые и большинство с
усиками. Какая-то спецчасть МВД. Были с ними и солдаты, но они
стояли цепью за цепью офицеров».
В.М. Левченко, адрес, телефон
Это говорит очевидец. Что же делать? Ему нельзя не верить.
Но верить чему?
Меня, например, принимают за прибалта, мою жену за татарку
или казашку, хотя в нас нет ни капли ни прибалтийской, ни
татарской крови. Смуглая кожа (загар) и усы – это не
доказательство.
« - Скорее всего это были осетины!
- ???
- Плиев же – осетин!»
Барклай де Толли был шотландец, но в 1812 году при Бородино
не было ни одного шотландского стрелка в клетчатом кильте
(юбке).
В подобной ситуации приводится доказательство по принципу «В
огороде бузина, а в Киеве дядька»!
Я уверен, что в 1962 году в СССР не было национальных
воинских подразделений. И кавказцев или жителей Средней Азии
среди военнослужащих было в Новочеркасске, вероятно, в той же
пропорции, как и во всех вооруженных силах. Утверждать обратное
можно с той же уверенностью, с какой доказывать, что у нас –
«узбекский стройбат», где действительно узбеков больше, чем в
других родах войск. Но причины здесь не национальные, а
социальные…
Если же говорить о национальных формированиях вообще в СССР
за всю историю, то с ними всегда было сложно: скажем, в конце
гражданской в полках латышских стрелков даже комиссары не были
латышами, а уж что касается рядовых, они были представлены всем
этнографическим спектром народов восточного полушария.
И все-таки, для того, чтобы подтвердить или опровергнуть
слух о «не наших солдатах», - хотя, повторяю, совершенно все
равно, какие были солдаты, любые, убежден, попали бы в такое же
положение, - необходимо послать два запроса.
А) В Министерство Обороны: были ли в 1962 году в войсках
национальные формирования?
Б) Какие части и подразделения были в Новочеркасскен 2 июня
1962 года?
Аналогичные запросы послать в Управление войсками КГБ и МВД.
2
Для того, чтобы понять, из чего возникла трагедия, и почему
конфликт проявился в таких формах (а, скажем, не в создании
подпольной типографии, партии, терроре, бандитизме и т.д.),
нужно представить себе, какое это было время и какими были мы.
Поскольку для нас, кому сейчас от сорока до пятидесяти, это не
архивные воспоминания, а наша жизнь, которая, кажется, была
совсем недавно.
Когда обращаешься в воспоминаниях и размышлениях к тому
времени, то сразу же являются две самые яркие его вехи:
разоблачение культа личности на ХХ съезде и полет Ю. Гагарина.
Как это ни парадоксально, но именно эти два события в какой-то
степени стимулировали случившееся в Новочеркасске. Одно
приоткрыло завесу над страшным веком преступлений, над
сталинщиной, над тоталитаризмом диктатуры и вселило надежду, что
правда восторжествует. Но о правде было только упомянуто.
Сказана она не была! Поэтому мы в ту пору и не подозревали о
масштабах преступлений. Произошла очень ловкая метаморфоза: о
культе личности было только упомянуто и тут же был сделан вид,
что с ним покончено, что истина восторжествовала.
Потребовались годы, чтобы понять – это не так! Народ в
очередной раз был обманут, общественное мнение введено в
заблуждение! Правда не сказана. (А когда она прозвучит, то
окажется такой страшной и такой мрачной, и такой подавляюще
огромной, что настроение в стране будет совсем иным, чем в 60-е,
полные оптимизма и надежд.)
Тогда нам казалось, что со страшным прошлым покончено. Весна
освобождения шагает по стране и миру. Резкое изменение внешней
политики. Атмосфера мира, который возможен. Угроза ядерной войны
отодвинута… Все это создавало особый настрой радости. Посмотрите
хронику Всемирного фестиваля молодежи в Москве в 1957 году –
какая радость, какие лица! Какая искренность!
Была целина! Были «великие стройки» - об экологических
последствиях народ тогда не подозревал, а ученые молчали. Где
они могли высказать свои опасения и мрачные прогнозы?
Наконец – 12 апреля 1961 года. «Мы в космосе!» Ни одна
хроника не передаст того, что делалось в стране. Впервые народ
вышел на улицы сам. Это была демонстрация восторга, но… народ
почувствовал, какая он сила!
Однако, в этом чувстве единства неизвестно чего было больше:
прогресса или мракобесия, восходящего к процессам над
троцкистами, шахтинскому делу и т.д. Я помню, как единодушно, по
крайней мере по радио, травили Пастернака. Какой треск и звон
поднимался вокруг самой тупой, самой бессмысленной и вредной
идеи Хрущева. Кукуруза! Отъем скота и приусадебных участков в
пригороде! Заводы, вырастающие, как раковые опухоли, в
большинстве своем убыточные.
Скрытый голод, начавшийся в стране с 1917 года, продолжался.
Провинция голодала по-настоящему, деревня тоже.
Не миновала эта судьба и бывшую столицу донского казачества,
где в 1913 году ведро вина стоило 3 рубля, тулуп – 5 рублей,
пара волов – 60 рублей, а жалование гимназического учителя,
прослужившего 15 лет и, стало быть, имевшего чин тайного
советника, равнялось генеральскому. Рабочий железнодорожного
депо получал до 60 рублей в месяц, машинист – больше. А главное
– было изобилие всего на базаре, по баснословно низким ценам.
Знаменитая «арнаутка», донская пшеница, продавалась за рубеж
дешевле речного песка!.
Новочеркасск в 62-ом считался городом студенческим, а при
всех уверениях, что «молодежь – наше будущее», властям на
молодежь всегда было наплевать! Город снабжался по
«студенческой» категории.
Что это значит?
«Приехал я в Новочеркасск из Новороссийска сдавать экзамены
в Политехнический институт в 1960, в возрасте 24-х лет. Экзамены
сдал, был принят на электромеханический факультет.
Так что нас больше всего удивило в НЧРСК (Новочеркасске)
после НВРС (Новороссийска)? Прежде всего грязь на улицах, пыль,
булыжные мостовые, по улицам ветер гоняет бумаги, в общем,
неуютный городок, сейчас там, правда, чисто, светлее,
чувствуется порядок.
В магазинах был, пожалуй, один хлеб да конфеты-подушечки
комом. Мы, абитуриенты, очень это чувствовали: ни мяса, ни
колбасы, ни сахару, даже рыбные консервы – и те не каждый день.
Как нам говорили, город снабжался по третьей категории, хотя
там пром-предприятий около полтора десятка, и знаменитый, тогда
еще единственный на весь Сов.Союз, НЭВЗ
(электровозостроительный завод), да три института, да техникумов
десяток, если не больше, да военное училище связи (бывшее
суворовское училище, описанное в романе «Алые погоны»). И вот на
этом фоне пустота в магазинах, раз в неделю кровяная колбаса из
собственного огромного мясокомбината, конфеты-подушечки – слава
Богу, и это было хорошо. И так было до июня 1962 г.»
Вл. Мих. Левченков.
Еще шире рассматривает предпосылки забастовки на НЭВЗ
Геннадий Анатольевич Атавин, подполковник запаса, участник
событий.
«1. Почему случилась забастовка – видно, надо смотреть в
корень, по Козьме Пруткову. 1961 год – левацкий загиб
правительства об урезании приусадебных участков и уничтожении
скота в пригородах, т.е. дальнейшее раскрестьянивание: на
Северном Урале, например, голод. 1961 год – денежная реформа,
обобравшая трудящихся. 1:10 – в конечном итоге. И затем
повышение цен на основные продукты, совпавшие со снижением
расценок на электровозостроительном заводе. Наконец, хамское и
барское отношение администрации и парткома, а также завкома и
профкома к трудящимся. Забастовки могло не быть, будь
администрация поумнее. Заметьте, какое повторение в 1989 году».
Автор письма имеет в виду волну забастовок, прокатившихся по
всей стране. Замечу, что, к счастью, пока забастовки обходятся
без трагедий - все-таки есть горький опыт Новочеркасска.
Таковы были экономические предпосылки событий. Но был и еще
один, так сказать, ингредиент: а какими были демонстранты? Во
многих письмах звучит мотив – «хулиганы, уголовники» - и
проводится довод: на НЭВЗ было много вербованных, в том числе
прибывших из мест заключения. Были – спору нет, - но не они
задавали тон. Об этом мы еще поговорим. А теперь другое – а
какими нас воспитали к 1962 году? Не нас ли готовили к борьбе с
пеленок? «К борьбе за дело Ленина-Сталина (а при Хрущеве «за
дело Коммунистической партии»), пионер, будь готов! «Всегда
готов!» Насмотревшись тенденциозных фильмов о революции,
восторгаясь Пугачевым, Разиным, Болотниковым по учебнику истории
для 4 класса, мы были готовы к борьбе.
Задумываемся ли мы над тем, что при жесточайшем режиме
подавления вся школа, все образование невольно было направлено
на воспитание в нас борцов! Мы и сейчас-то все боремся, вместо
того, чтобы работать!
Мир разделен на наших и не наших! Мы – борцы! «К топору
зовите Русь!» - кричит нам устами Чернышевского учебник
литературы. «Смело, товарищи, в ногу! Духом окрепнем в борьбе!»
- кричит радио. А шествие по улице со знаменем, в ряду таких же,
как ты! Это вдохновляет! Это окрыляет!
А кто идет? Да, в основном, послевоенное поколение, те, кто
не видел или основательно позабыл, как убивает кусочек свинца,
вылетевший из черной дырки автоматного ствола, поэтому оружия
никто не боится. Толпа прет на автоматы – рефлекса
самосохранения при наставленном на тебя стволе нет!
«Ы царство свободы дорогу грудью проложим себе!»…
«Весь мир насилья мы разрушим!»…
Это у нас в подкорке, в подсознании, в мозгах и нервах. Это
превыше всего. Страх – «и как бы чего не вышло» - пошл:
«Безумству храбрых поем мы славу!»
Поэтому странно не то, что случилось в Новочеркасске,
странно, что это случилось только там и, в общем-то, только так…
Могло быть много круче.
3
«О закройте глаза газет!» - восклицал Маяковский до
революции. Глаза газет закрыли.
«Из советских газет ничего узнать невозможно!» - напишет в
1918 году Куприн, привыкший к дореволюционной прессе.
Газета делала идеологию! Это было ее главной задачей. А
точная достоверная информация – это, может быть, когда-нибудь… И
то, если не противоречит основной линии партии. С точки зрения
нормального читателя, со здоровой психикой, газета – это
грандиозный театр абсурда: чего, например, стоит тот факт, что
за 70 лет Советской власти ни одна газета не опубликовывала ни
одного опровержения на ошибочный или даже на клеветнический
материал, опубликованный на ее страницах. Считалось, что если
газета ошиблась, редактор должен платить головой. К новой,
правильной роли газет мы привыкаем с трудом. Нам все еще
кажется, что статья в газете – закон. А ведь на самом-то деле, и
это особенно видно на примере публикаций о Новочеркасске, статья
– это тоже версии. Принимать или не принимать газетную
аргументацию этой версии – ваше дело. Убеждает, как правило,
когда представлены широкие аргументы, разнообразная трактовка,
разные точки зрения на одни и те же точно выверенные факты.
Мы к этому идем, мы этому учимся, поэтому с каждым днем
повышается цена слова и ответственность за него.
Я начал с такой пространной преамбулы, поскольку хочу
перейти ко второй части информации, к тому, что можно назвать:
Версия вторая (газетная).
Эта статья была одной из первых, ее постоянно цитируют,
часто забывая, что два очень профессиональных журналиста
Владимир Фомин и Юрий Щекочихин избегали в газетной публикации
не только собственной оценки, но и права-то себе на какое-то
судейство не давали. Они рассказали о событиях в Новочеркасске
через судьбы трех людей, их глазами, их словами: Виктора
Валентиновича Кондрашова, Петра Петровича Сиуды и Матвея
Кузьмича Шапошникова.
Я не навязываю свое мнение, но считаю, что это, как и версия
первая, - тоже литература, кстати, во многом легко проследить
родственность информации, мотивации фактов, оценок…
Для начала цитирую фрагменты из статьи в «Литературной
газете» от 21 июня 1989 г. № 25 (5247) «Тогда, в Новочеркасске:
«…В.В.Кондрашов был свидетелем последнего момента кровавой
трагедии… О том, что ей предшествовало, нам рассказывает Петр
Петрович Сиуда.
Мы сидим в его маленькой комнате в Новочеркасске. На полу,
на столе, на полках, в шкафах – кипы бумаг. Полгода назад он
ушел с Новочеркасского электровозостроительного завода, чтобы
целиком посвятить себя восстановлению истории новочеркасских
событий, которую так старательно пытались вырвать из хроники
нашего времени.
- Еще в пятидесятом году, когда я был в детском доме, мы с
ребятами горячо спорили, кто сколько лет своей жизни отдаст за
день жизни любимо Сталина. Я рос в детдоме и до четырнадцати лет
не знал, что моя мать находится в лагере, а отец репрессирован.
Отец Сиуды П.П., умерший в тюрьме, член партии с 1903 года,
хорошо знал Сталина, Ворошилова, Микояна, и в 1962 году сам факт
знакомства погибшего отца с Микояном спасет жизнь сыну.
В 1962 году П.П. Сиуде было всего 25 лет. Его арестовали 1
июня, за день до того, как солдаты вскинули автоматы.
Обстоятельства его дела помогают нам сегодня восстановить
саму картину новочеркасских событий.
В приговоре по делу П.П. Сиуды сказано:
«1-3 июня 1962 года в Новочеркасске Ростовской области и на
отдельных предприятиях города уголовно худиганствующими
элементами были спровоцированы массовые беспорядки,
сопровождавшиеся погромами, избиениями советских работников и
представителей общественности, дезорганизацией работы
промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и другими
бесчинствами…Сиуда П.П. днем 1 июня 1962 г. Приехал на завод и
примкнул к бесчинствующим, взобрался в кузов стоявшей около
заводоуправления грузовой машины откуда задал вопрос
провокационного характера главному инженеру завода Елкину С.Н.,
подстрекавший толпу к продолжению массовых беспорядков.
Находясь на полотне железной дороги, призывал не пропускать
дальше остановленный бесчинствующими элементами пассажирский
поезд и вступил в спор с заводскими активистами, прибывшими для
наведения порядка, восстановления движения железнодорожного
транспорта. Вечером в тот же день Сиуда выступил с козырька
тоннеля перед собравшейся толпой с призывом не приступать к
работу, идти к горкому КПСС с провокационными требованиями,
предлагал послать «делегатов» на другие заводы для прекращения
их работы. При появлении прибывших к заводу работников милиции
противодействовал им в установлении ими общественного порядка,
требуя их удаления».
Так отражены действия П.П. Сиуды в приговоре суда. И в итоге
12 лет в колонии усиленного режима. А вот что рассказывает о
событиях он сам:
- С января 1962 года на Новочеркасском
электровозостроительном заводе в очередной раз снижали расценки
до 30-35 процентов. Последним понизили расценки рабочим
сталелитейного цеха. Это было уже в мае. А утром 1 июня по
Центральному радио было объявлено о повышении цен на мясо и
масло. На заводе не решалась жилищная проблема, а плата за
частные квартиры составляла в ту пору 35-50 рублей в месяц, то
есть 20-30 процентов месячной зарплаты рабочего… В магазинах
практически не было мясных продуктов, а на рынке все стоило
очень дорого…
1-го числа по дороге на работу люди возмущались повышением
цен. В стальцехе рабочие собирались кучками. В цех пришел
директор завода Курочкин и сказал рабочим (что, конечно, всех
возмутило): «Не хватает денег на мясо и колбасу – ешьте пирожки
с ливером». Эти слова и стали той искрой, которая привела к
трагедии. Рабочие включили заводской гудок. К заводу стали
стекаться рабочие из 2-й и 3-й смен. Началась забастовка…
Появились плакаты: «Дайте мясо, масло», «Нам нужны квартиры»…
- А что делали вы сами? – спрашиваем у П.П. Сиуды.
- Я не хотел выступать на митинге, который стихийно начался
на заводской площади, но меня беспокоили разговоры о захвате
власти в городе. Я хорошо помнил рассказы участников событий в
Венгрии и Грузии. Поэтому я выступил с призывом соблюдать
твердость, выдержку, организованность. Я призывал на следующее
утро всем идти в город, выработать общие требования и предъявить
их властям.
- Были ли факты насилия по отношению к властям?
- И следствие, и суд не смогли обнаружить фактов насилия,
кроме двух незначительных случаев. Главного инженера завода
Елкина силой затащили в кузов грузовой машины, но его не били.
Второй случай: одному из активистов его же подчиненные дали
несколько затрещин. Уже поздно вечером рабочие сорвали с фасада
заводоуправления портрет Хрущева. Его же портреты изъяли из всех
кабинетов, свалили в кучу и сожгли на площади. Того, что
случилось на следующий день, второго июня, я не видел, так как
был уже арестован…
За участие в новочеркасских событиях были, по словам П.П.
Сиуды, осуждены 105 человек. Семеро были приговорены к
исключительной мере наказания – расстрелу (в том числе и одна
женщина). Приговор был приведен в исполнение. Мать П.П. Сиуды
пробилась к Микояну, и только это спасло его от смерти. Из 12
лет П.П. Сиуда отбыл в заключении четыре с половиной года.
Спрашиваем, обращался ли он с просьбой о собственной
реабилитации. «Нет, - отвечает П.П. Сиуда. – Для меня важнее –
реабилитация всех участников забастовки и восстановление
исторической справедливости».
Потому-то он и посвятил свою жизнь созданию собственного
архива тех событий. Другого, как известно, нет».
Прервем на этом цитирование статьи, чтобы сделать небольшое
замечание в адрес авторов: безусловно, архив П.П. Сиуды очень
ценен, хотя в газете и не сообщается какого рода документы там
находятся. Но совершенно ясно, одному человеку собрать подлинный
архив Новочеркасских событий не под силу. Для этого необходимы
усилия специально созданного комитета, Правительственной
комиссии, поскольку, вероятно, большая часть документов, фото и
киноматериалов находится в КГБ, и получить все это можно только
по распоряжению правительства, частному лицу эти документы
недоступны.
Когда я упомянул о репрессиях и жертвах в разговоре с А.
Собчаком, то он сразу, как профессиональный юрист, посоветовал:
- Надо поднять судебные дела тех лет. Там наверняка есть
приговоры, из которых можно точно узнать, сколько человек было
осуждено, кому и какие меры наказания…
Разумеется, эта работа тоже не под силу частному лицу.
И все же, повторяю, эта публикация «ЛГ» имеет свою ценность.
Корректно, спокойно рассказано о трагедии Сиуды, приведены его
воспоминания, содержащие важную информацию. Вот что из них, на
наш взгляд, можно принять:
Убийство директора завода – легенда. Национальный,
«белоказачий» окрас событий – вымысел, события накапливались
задолго до 1 июня, разговоры о захвате власти в городе были –
вот они-то, вероятно, и явились основой для утверждения, по
слухам, что в городе была демократическая власть повстанческого
комитета. Была тоска по демократии, по справедливости, но ни
захвата власти, ни комитета не было.
Очень благородно звучит заявление человека, который посвятил
жизнь собиранию материалов о событии: «Что случилось на
следующий день, второго июня, я не видел». И тут я обращаюсь к
другой статье – из Новочеркасской газеты «Знамя коммуны» от 23
июня 1988 г., увидевший свет на год раньше публикации в
«Литературке». Статья О. Никитиной называется «Дни затмения, дни
прозрения».
«По Новочеркасску пошли разговоры: в городе появились
листовки. Называются «О Новочеркасской трагедии 1962 года»,
подписаны Сиудой П.П. Фамилию не слышали, а про событие помнили:
26 лет не тот срок, чтобы забыть. Воспринимали по-разному. Одни
говорили: «Молодец мужик, что так все рассказал». Другие
добавляли: «Так-то оно так, да не все так было». Рабочие с
НЭВЗа, где Сиуда работал еще недавно, и вовсе выражались
скептически: не ему бы в пророки записываться.
Такие были разговоры».
НО статья интересна не только противоположностью оценки
судьбы и личности П. Сиуды, но и имеющимися в ней
документальными воспоминаниями «действующих лиц» событий,
происходивших на НЭВЗе.
«Есть основание полагать, что о недовольстве, зреющем в
коллективе Новочеркасского электровозостроительного завода, было
известно уже в середине мая. Что же вызвало это брожение? Бывший
в 1962 году главным инженером, а ныне исполняющий обязанности
начальника отдела ведомственного контроля за качеством Сергей
Николаевич Елкин рассказывает:
- К тому времени ежегодное плановое снижение расценок
прекратили. Теперь расценки должны были снижать только при
условии внедрения мероприятий, обеспечивающих увеличение
производительности труда. Но это, к сожалению, выполнялось не
всегда».
Говоря попросту, выглядело это так: расценки были срезаны до
предела, из рабочих выжато все. Настолько все, что это понимали
даже на правительственном уровне и на уровне планирующих
организаций, но инерция обирания, идущая сверху, продолжала
раскручивать маховик эксплуатации.
О. Никитина пишет об этом достаточно мягко.
«Следовательно, теперь точно установить это не
представляется возможным, несоблюдение этого условия могло иметь
место и в цехах НЭВЗа в марте-мае 1962 года. На фоне острейшей
жилищной проблемы, бытовых неурядиц в заводском поселке, это
производило удручающее впечатление».
А я вот не уверен, что «установить не представляется
возможным». Если люди помнят, как менялись цены на зерно с 1900
по 1913 год, сколько стоила кринка молока на трех базарах
Новочеркасска в дни объявления войны в августе 1914 и в июне
1941, то уж расценки в 1962 они помнят до копеечки.
Есть в этом фрагменте и еще одна деталь: брожение началось в
середине мая. Безусловно, сообщения о настроениях на заводе шли
в местную партийную организацию и в отдел МГБ. Но предположить,
что это обстоятельство могло послужить поводом к стягиванию
войск в район Новочеркасска, было бы слишком смело. Беда в том,
что события застали власти врасплох и показали их полную
беспомощность. Они просто «сховались» за солдатские спины,
взвалив на армию всю ответственность за случившееся. (Кстати,
так было и в Тбилиси, и в Баку!) Я думаю, что ни «сигналы» от
«рядовых коммунистов», - есть такая форма доносительства, - ни
информация МГБ, которая, безусловно, поступала в ГК КПСС,
должной реакции там не вызывали. Иначе они спохватились бы
раньше, конфликт был бы улажен, и в войсках не было бы нужды.
Солдаты потребовались, «когда припекло»!
Но отвечать пришлось не пратбилетчикам из благоустроенных
кабинетов, а таким, как Елкин, который, в общем, был с боку
припеку.
«Обстановка накалялась, а руководство завода делало вид, что
ничего не происходит. Когда в последних числах мая, - вспоминает
Сергей Николаевич, - я вернулся с отдыха и жена рассказала, что
объявили о повышении цен на продукты, сразу же позвонил в
партком: были ли в цехах, говорили ли с рабочими. Нет, ответили
мне, не велено. (Интересно узнать, кем «не велено» А.Б.)
Считалось, что это может «возбудить нездоровое настроение». Не
поступило никаких указаний и сверху. То, что в тот момент было
естественным и самым разумным, по мнению Елкина, посчитали
лишним».
Потому «посчитали лишним», что привыкли к «беспределу», к
тому, что любое указание воспринимается «с энтузиазмом». Я помню
многих идеологических работников той поры. Кажется, никто так не
склонен был к существованию в мире собственных иллюзий, как они.
Эта поразительная способность – принимать желаемое за
действительное – никак не может оставить крупных
партаппаратчиков и сегодня. Видать, Новочеркасск их ничему не
научил. Обладая всеми возможностями не допустить трагедии, они
бездействуют, доводят ситуацию до крайности, пока народная
стихия не заливает все половодьем страстей. Стихия народного
выступления долго копится, но взорвавшись, разливается
стремительно.
Еще в середине мая можно было избежать. Еще тридцатого числа
можно было не допустить забастовки, тем более, что рабочие в
своих требованиях были абсолютно правы, но 1-го уже ничего
нельзя было поделать и… первый секретарь обкома прыгал со
второго этажа заводоуправления, спасаясь от народного гнева.
Обратите внимание: больше всех волнуется не человек, в чьи
обязанности входит идеологическая работа, а главный инженер. Он
ведь должен электровозы строить, а не трудовые конфликты
улаживать! Но он интеллигент! И стало быть – не трус.
Да только что он мог один или даже с горсткой таких, как
он?! Началось все 1-го, в сталелитейном цехе, на глазах у
Николая Кузьмича Артемова, нынешнего секретаря партийной
организации цеха.
- Мне шел тогда 18-й год… После окончания ремесленного я
работал формовщиком. В тот день пришел к началу смены.
Переоделся и – к машине. Набил опоку. Мимо прошли мужики: ты
что работаешь, не слышал, что цены повысили? А у меня и в уме
ничего такого не было. Продолжаю работать. Смотрю, уже целая
толпа идет мимо: кончай, сейчас директор придет, разговор
будет».
Артемов – мой ровесник, и я легко представляю себя на его
месте, тем более, что в те годы я работал на заводе слесарем-
сборщиком. Работа была тяжелейшая, а еще вечерняя школа, а нормы
высоченные – никак без привычки не выполнить, и потому я
прекрасно помню это состояние: все, что происходит на заводе, ты
узнаешь в последнюю очередь. Не до того. К концу смены в глазах
темно, одна мысль – умыться да рухнуть на койку.
Завод кипит, а он опоку набивает! Да не успевает он норму
выполнить, молодой еще, ничего, кроме опоки, не видит. Пока на
заводе тон задают отцы семейств, но как только раскроются двери
цехов, толпа будет «молодеть» и соответственно в ней будут
усиливаться крайние, «экстремистские», как теперь говорят,
настроения.
«Действительно, пришел Курочкин. Начал говорить о продуктах
питания, о повышении цен. Не помню дословно, что сказал
директор. Помню какую-то фразу про какие-то пирожки. Люди ждали
убедительных слов, а их-то и не было».
Я далек от того, чтобы голословно обвинять человека, но
совершенно ясно, что от поведения директора зависело многое и
разумные, взвешенные действия могли поменять ситуацию.
Но силен был образ директора-диктатора, директора-генерала,
сильна была традиция – рыком, горлом гнать людей на работу. И,
скорее всего, за ответом директора скрывалась его полная
растерянность перед народом.
Критическая точка в конфликте была пройдена, глухое
недовольство после «встречи» с директором взорвалось ненавистью.
Николай Кузьмич вспоминает:
- Цех прекратил работу… На площади перед заводом уже
митинговали. Толпа, запрудившая расположенное рядом
железнодорожное полотно, остановила пассажирский поезд «Саратов-
Ростов». Несколько человек ворвались в кабину…
Туда же побежал и Елкин. Нужно было отвести состав, словно
пробка закупоривший движение на железнодорожной ветке. Он
заскочил в кабину и оказался в тисках между двумя незнакомыми
людьми.
- Ну что, - то ли шутя, то ли серьезно спросил один другого,
- бросим его в топку?
Артемов в это время с несколькими товарищами пытался
вырваться из толпы. Навстречу шла военная машина. Ее остановили,
водителя стали вытаскивать из кабины.
- Что вы делаете? – кинулся на выручку ему Николай Кузьмич.
- Пошли, а то и тебе достанется, - остановили его товарищи.
Встретив в толпе свою девушку, Артемов отвел ее в общежитие
и на площадь не возвращался.
(Отошел, так сказать, нынешний парторг бунташного цеха от
зла и сим сотворил благо.)
«А Елкина выкинули из кабины локомотива. Не обращая внимания
на кровоточащие ссадины и тумаки, он стал пробираться сквозь
толпу. Его втолкнули на подножку грузовика: «Пусть говорит», - и
стали задавать вопросы.
Все, кто видели Елкина в тот день, а его, испачканного
кровью, в разорванной рубахе, видели многие, отмечали, что
держался он спокойно и мужественно.
В своей статье О. Никитина пытается разобраться в характере
П.П. Сиуды. Она постоянно сравнивает поступки Петра Сиуды-
младшего, которые он совершал или которые ему инкриминировали в
суде, с поступками Петра Сиуды-старшего, «известного на Северном
Кавказе большевика», которые тот мог бы совершить, окажись он на
месте сына. Прием неблагодарный!
Во-первых, история не пишется по принципу «если бы»: было
так, как было и никак иначе. Поэтому стоит ли гадать, как бы
повел себя «истинный ленивец, репрессированный в 37, умерший в
тюрьме и реабилитированный в 39, когда Берия пересматривал
приговоры своего предшественника Берия пересматривал приговоры
своего предшественника Ежова». Важно другое: Петр Сиуда-младший,
который отца живым не знал, жил под обаянием легенды об отце.
Может быть, желание соответствовать и заставило его прибежать на
бушующий завод.
У Петра Сиуды был близкий пример, впрочем, нас всех
воспитывали на образах героев, тех, кто в трудную минуту
поднимал знамя, вел за собой. В общем, был «впереди, на лихом
коне». Но одно дело книжки и кино, другое – жизнь. Как правильно
пишет О. Никитина: «Он был лишь один из многих кричащих». Он не
был ни героем, ни даже зачинщиком, он был жертвой. Одной из
первых жертв.
Вот одно из его последних интервью, данное ленинградской
газете «Час пик». «Рабочие вышли на привокзальную площадь между
железной дорогой и заводоуправлением, сняли штакетник,
перегородили движение по «железке» и вывесили красный флаг.
Смысл действий был такой: остановка движения на дороге даст
знать о забастовке рабочим других районов.
Я в это время находился в толпе и услышал: милиция приехала.
Вижу, что волна людей перекатывает через рельсы прямо на
милиционеров. Те уступили рабочим, шеренги рассыпались. Здесь
произошло событие, которое хочу особо подчеркнуть, так как оно
говорит о сознательности рабочих, обвиненных впоследствии в
самом настоящем бандитизме. Заводоуправление тогда только
строилось, и водопровод не работал. Жара, пить хочется, а воды
поблизости нет. В это время проходит слух, что в город едет
машина с лимонадом. Мы сделали «коридор» и пропустили машину, не
тронув ни единой бутылки. Никаких «бей, круши» не было.
Часа в два прибыли первые машины с солдатами Новочеркасского
гарнизона. «Утихомирить» было некого – все стояли спокойно,
среди забастовщиков у солдат сразу нашлись друзья, знакомые и
даже родственники.
Секретарь обкома или горкома, не помню уже, попытался с
балкона заводоуправления призвать людей вернуться на свои
рабочие места. Ему предъявили прежние требования: работать не
будем, пока не восстановят расценки, не решат вопросы с жильем,
продуктами. Он уехал ни с чем, а к вечеру прибыли шесть
бронетранспортеров с офицерами и солдатами уже кавказской
национальности. Тогда мы начали первый митинг. Я выступил и
сказал: нужно выбрать стачечный комитет, письменно
сформулировать наши требования, и главное – вести себя спокойно
и организационно. Некоторые, в основном молодые ребята, не
послушались, сорвали со стен лозунги, плакаты, портреты Хрущева
и сожгли их в костре перед заводоуправлением.
Больше всего людей раздражало то, что никто не хотел с ними
разговаривать.
Моя жена в это время была в положении и поэтому тянула меня
домой. Ночью я проснулся от двух взрывов и кинулся на завод. Там
выяснилось, что в город введены танки, объявлен комендантский
час.
Незаметно к нашей группе подошел офицер с солдатами, они
ловко оттеснили меня и еще нескольких человек к милицейской
машине. Дверца захлопнулась, и через несколько минут мы были в
милиции. В тот же день (это, собственно, ночь. А.Б.) нас отвезли
в Батайскую тюрьму. Я был арестован».
Как видно из этих трех публикаций, а разница между ними
приблизительно в год; есть некоторая эволюция в рассказе, но, в
целом, он мало изменился.
Когда Сиуда начинает рассказывать о том, что происходило 2-
го июня и далее и чему сам свидетелем не был, он во многом
повторяет слухи. Они любопытны, мы к ним еще вернемся, но они по
большей части не достоверны.
«Политическая карьера» Петра Сиуды-младшего началась и
закончилась 1 июня 1962 года. О чем он лишний раз сообщил в
интервью, данном в Риге в сентябре 1989 г. На республиканском
съезде рабочих, когда образовался Союз рабочих Латвии. Среди
делегатов была группа рабочих и интеллигентов из Новочеркасска,
причисляющих себя к анархо-синдикалистам – теоретикам
безгосударственного социализма. Один из них – Петр Петрович
Сиуда, стало быть, он теперь анархист. В общем, к тому шло1(1 Я
работал над второй сотней страниц к этой книге, когда узнал, что
Петра Петровича Сиуды не стало. И сразу шевельнулись в душе и
жалость, и сознание потери, и чувство вины перед этим рано
ушедшим из жизни человеком.
Невольно я перечитал все, что написал о нем. (Есть такой
принцип: о мертвых – только хорошее. Хотя, сознаюсь, я не стал
бы из-за этого переписывать рукопись. Ведь есть и другой, еще в
летописях отмеченный: «егда писах – писах, да не отрекуся»!)
Перечитал, чтобы еще раз подумать об этом человеке, с которым я
собирался, да вот, к сожалению, не успел познакомиться.
Перечитал и убедился: о Сиуде я не сказал ни одного худого
слова! А то, что мое представление о событиях в Новочеркасске не
совпадало с его, так это особый разговор, и в этом ни его
смерть, ни моя ничего изменить не могут.
И все же, не приемля очень многое из того, что он писал, я
хочу сказать о нем главное. Не могу не сказать.
Это был горячий человек! Неравнодушный человек! Может, чего-
то не знал, может, излишне поддавался эмоциям, но не молчал, в
отличие от очень многих. Он был борец по характеру и образу
жизни. Иное дело, что борец – всегда и жертва. Судьба часто
обделяет его удачей, но зато всегда и щедро наделяет
благородством.
Он прожил короткую, но не рядовую жизнь. И пусть его роль в
этих трагических событиях, возможно, была не совсем такой, какой
представлялась ему самому; объективно другое: благодаря таким,
как Петр Петрович, память о трагедии Новочеркасска не была
стерта! Благодаря ему и таким, как он, прозвучало словно о
городе-мученике и еще прозвучит – это станет памятью Петру Сиуде
и другим жертвам 2-го июня 1962 года. Мир праху их!).
Подводя же предварительные итоги анализа первого дня
забастовки, скажем, что она развивалась хоть и стихийно, но по
всем давно известным законам. Предугадать ее развитие, дать
рекомендации по преодолению конфликта мог бы толковый психолог.
Вопреки категорическому утверждению «директор был сразу
убит», директор не только не был убит, но даже не был побит! Так
что, несмотря на все бушевавшие страсти, порядок был, а
хулиганов – не было. Конечно, этот порядок отличался от
торжественного заседания на юбилее, но ни бандитизма, ни
уголовных выходок не было.
И еще важно отметить, что не было ни вождей бунта, ни
стачечного комитета. Его предлагал избрать Сиуда, ну да так он
сегодня рассказывает.
Строго говоря, даже ночью с 1-го на 2-е, даже утром 2-го на
заводском дворе можно было предотвратить кровопролитие, можно
было начать переговоры с рабочими, можно было найти
благоразумный компромисс, но этого не было сделано.
С каждой минутой руководство завода теряло способность
управлять ситуацией. «На НЭВЗ прибыл бывший в то время секретарь
обкома партии Басов. Руководство завода попыталось с балкона
говорить с рабочими. Слова Курочкина потонули в шуме (он уже
свое сказал в «остроумном» ответе про пирожки. А.Б.).
Басов, по мнению Елкина, тоже не смог сориентироваться и его
слушать не стали. В говорящих полетели бутылки, камни,
«тормозки»…
К вечеру попробовала навести порядок большая группа милиции.
Отряд смяли, несколько милиционеров получили ранения.
Солдаты, посланные на территорию завода, также ничего не
смогли сделать. Автомашину с рацией перевернули, одному солдату
сломали руку»…
Полностью обанкротившиеся «отцы города» и «руководители
народа» теперь уповали только на армию, собираясь, так сказать,
применить на практике лозунг, что был на пушках Людовика XIX -
«Последний довод короля!»
1 июня в 13.00 первый секретарь Ростовского обкома КПСС т.
Басов А.В. позвонил командующему войсками Северо-Кавказского
военного округа Плиеву И.А.
С этой минуты на генерала армии будет переложена вся
ответственность за события, случившиеся в Новочеркасске в
последующие дни. Армии придется расхлебывать то, что в течение
долгого времени наворотили городские чиновники.
В тот же день, 1 июня, солдатам придется выручать
«начальников», в том числе и т. Басова А.В., который после
неудачного выступления с балкона забаррикадировался в здании
заводоуправления, а потом прыгал со второго этажа в объятия
разведчиков, спасавших его от разъяренных рабочих.
Интересно, что говорил Басов А.В. генералу Плиеву по
телефону? Откуда он звонил? Из здания заводоуправления, сидя в
осаде, или раньше, до того, как отправился на завод «говорить с
народом».
Я думаю, что раньше. Поскольку, как свидетельствуют офицеры
штаба Плиева, генерал в это время подводил итоги сборов
руководящего состава СКВО. О событиях в Новочеркасске ему ничего
не было известно: когда его вызвали к аппарату связи, он
приказал, чтобы «все участники сборов шли на обед, после
которого будет показ новой техники», т.е. все шло своим чередом.
«Однако, во время обеда, было объявлено новое решение
командующего войсками округа: генерал-лейтенанту Иващенко Д.А.,
командиру и начальнику политотдела соединения и командирам
частей Новочеркасского гарнизона вылететь вместе с ним в г.
Ростов, а остальным участникам сборов – убыть в свои гарнизоны».
Около 16.00 генерал армии Плиев И.А. и сопровождавшие его
лица прибыли в Ростов-на-Дону. Встречавший их на аэродроме
заместитель начальника штаба округа полковник Назарько А.И.
доложил коротко об обстановке в войсках и на НЭВЗ. Докладывая о
положении дел на заводе, он сообщил, что руководство города
Новочеркасска и области неоднократно обращалось в штаб
соединения и округа об использовании войск для наведения порядка
в районе НЭВЗ, но им разъяснялось, что для этого необходимо
решение министра обороны СССР.
Прямо, чуть ли не физически ощущаешь, как неохотно армия
ввязывалась в этот конфликт. Даже сейчас, много лет спустя, в
воспоминаниях офицеров, бывших тогда в Новочеркасске, за внешней
сдержанностью сквозит весьма определенное отношение к тем, кто
заварил в городе кровавую кашу, кто довел народ до забастовки.
«Необходимо признать, что руководители партийных и советских
органов города Новочеркасска и области в создавшейся обстановке
проявили растерянность, пассивность, медлительность и даже
трусость…»
Существует много свидетельств того, что солдаты и офицеры не
вызывали неприязни у забастовщиков и сами не испытывали ее к
ним. Я думаю, что те из них, кто видел, что происходит на НЭВЗе,
понимали, что это внутризаводское дело. Требования рабочих
справедливы, администрация ведет себя безграмотно, вызывающе и
грубо. Лишь прибытие на завод партийных руководителей и
нежелание рабочих выслушать их придало конфликту некоторый
политический оттенок…
Я думаю, что и сам Плиев, и его штаб, и офицеры-командиры
подразделений прекрасно понимали, какую неадекватную конфликту
силу притянули в город его незадачливые руководители. И
старались они, как могли, сдерживать ее.
Доказательством этому, на мой взгляд, служит несколько
обстоятельств. (Которые требуют, однако, документальных
подтверждений.) Военные действуют строго по приказу. Сам член
Президиума в Новочеркасск, когда там уже находится член
Президиума ЦК КПСС Кириленко (ждут Козлова и Микояна). Вероятно,
Кириленко и привез распоряжение министра обороны Малиновского.
Армия не предпринимает никаких шагов, которые могли бы
накалить и без того сложную обстановку. Несмотря на то, что по
одной версии – одна, по другой – две военные машины у завода
были перевернуты, конфликт между солдатами и рабочими не возник.
Так, полковник Давыдов вспоминает, что «получив задачу,
(освободить забаррикадированных в заводоуправлении членов бюро
Ростовского обкома КПСС и доставить их в Новочеркасск – (А.Б.),
мы выехали на завод. На территории НЭВЗа увидели огромную толпу
людей. Заводчане бросились к нам, опрокинули машину с рацией, но
увидев полковника Михеева М.П. (а завод шефствовал над частью,
которой он командовал), вновь поставили ее на колеса».
Мне кажется, что у сторонников убеждения, что армия явилась
«карать», не найдется аргументов, чтобы отрицать то, что
яростное нападение на штабную машину вполне могло бы послужить
поводом для открытия огня. Но стрельбы не было, как не было ее и
еще в нескольких десятках эпизодов, когда армия удерживалась
буквально «на грани» допустимого.
И это не случайность. У солдат был категорический приказ,
личное распоряжение министра обороны маршала Малиновского: «для
наведения порядка в районе Новочеркасска разрешаю использовать
войска, но боевого оружия не применять» (распоряжение получено
во ВЧ командующим войсками округа через начальника штаба округа
генерала Степшина). Наверняка оно сохранено в архиве
Министерства обороны.
И это еще один документ, наличие которого в книге
необходимо.
Добавлю от себя: если бы над военными дамокловым мечом не
висел приказ вызволить забаррикадированных в заводоуправлении
начальников, они бы и не появились на заводе, ограничившись
охраной военных и гражданских объектов в городе.
Но приказ был отдан, и его нужно было выполнять.
«Мы поняли, - рассказывает полковник Давыдов, - что задача,
которая нам поставлена, не из легких. Возвращаясь в военный
городок для доклада (там располагался штаб Плиева – А.Б.), мы
увидели колонну автомашин с солдатами. Они были с оружием, но
все без боеприпасов».
На этой детали следует остановиться особо. По свидетельству
нескольких офицеров, готовых это подтвердить перед любой
комиссией и привести дополнительные доказательства, генерал
армии Плиев предупредил генерала Олешко, на которого была
возложена задача вызволения аппаратчиков, ни в коем случае
оружие не применять, а во избежание каких-либо случайностей –
сдать боеприпасы.
«Спешившись и построившись недалеко от большого скопления
людей колонной, в ряд по 18-20 человек, солдаты пытались
оттеснить толпу и приблизиться к заводоуправлению, чтобы
освободить членов бюро обкома КПСС, но хулиганствующие элементы
начали бросать в строй различные предметы и даже камни.
Направили на колонну неуправляемый грузовой автомобиль – колонна
была остановлена. Стало ясно, что без применения техники приказ
о разбаррикадировании заводоуправления выполнить нет
возможности».
Вот тут бы (если бы кровопролитие входило в задачу) и
разгуляться! Вызвать танки, оцепить завод или хотя бы заводскую
площадь, тут бы и пальнуть по рабочим для острастки…
Но армия изо всех сил старается избежать кровопролития!
Переворачивают машины – ноль реакции, забрасывают солдат
камнями – ничего в ответ. Скатывают машину (старинный казачий
прием: обычно скатывали подожженный воз с сеном или смоляные
бочки – отсюда, кстати, и пошло выражение «катить бочку») – ноль
эмоций в ответ. А ведь наверняка солдаты – такие же, в общем,
мальчишки, как и те, что на них «бочку катили», - разгорелись, и
наверняка им захотелось подраться, вот только офицеры сильно
мешали…
Не сдержись, потеряй хоть на секунду самообладание
командиры, могло бы повернуться все очень круто. Попадись среди
офицеров горячая голова – повел бы солдат в штыки… Насколько я
помню, у АК-47 штык имеется. Ну и пошли бы «штыком и прикладом»,
тем более, что состояние солдат, получивших камнями по головам,
представить легко…
Но армия держится, колонну отводят, на оскорбления и удары
не отвечают, прекрасно понимая, что на заводском дворе врагов
нет! Как бы ни бушевали страсти – воевать армии не с кем.
По свидетельствам очевидцев, это понимали и военные. И пусть
меня упрекнут в излишнем романтизировании офицеров, но здесь
они, в большинстве своем фронтовики, превратились в «отцов
солдатам». Сколько раз им приходилось одергивать мальчишек в
солдатских гимнастерках – мол, не задирайтесь, пацаны! Не шутки
шутим!
Стараясь любой ценой не допустить столкновения, они тем не
менее выполняют задачу.
«Воины-разведчики, используя находчивость и навыки сумели,
незаметно для митингующих, вызволить членов обкома КПСС и
привезти их в Новочеркасск».
Рассказывают, что подогнали грузовик под окна и пригласили
начальников:
- Пожалте прыгать!
И прыгнули!
Воистину в жизни от трагедии до комедии шаг шагнуть, или из
окна сигануть. Обошлись, так сказать, с «минимальным моральным
ущербом».
Итак, завод блокирован не был. Оцеплена площадь не была,
единственное, что предприняли, чтобы как-то контролировать
дорогу от завода в город – перекрыли танками мост через Тузлов.
Любой, самый тенденциозный подход к прибытию армии в город
не может отрицать: военные действовали исключительно по приказу,
не только не превышая власти, но и стараясь вообще нигде не
применять ни власть, ни силу, и на фоне полной беспомощности
городских, заводских и партийных властей действовали сдержанно,
корректно и результативно.
Вопреки утверждениям Сиуды, комендантский час в эту ночь
введен не был, а танки, один из которых вывернул столб
электропередачи, ни откуда в город не пришли. В Новочеркасске
хватило своих танков. А эти, в частности, шли на мост через
Тузлов из военного городка.
Было, правда, одно подразделение, которое вело себя
несколько иначе: это те «военные кавказской национальности»,
арестовавшие Сиуду и еще нескольких человек в ночь с 1-го на 2-е
июня на заводском дворе, то есть осуществившие функцию, армии не
свойственную. Довольно странным кажется и взаимодействие этого
подразделения с милицией, с милицейским транспортом –
«воронками», на которых арестованные отправлялись не в горотдел
милиции, не в местное КПЗ, а в Батайск.
Так вот, есть у меня подозрение, что эта часть Плиеву не
подчинялась и вообще к армии имела весьма отдаленное отношение.
Но это пока только подозрение.
Возвращаемся к публикации в «Литгазете».
4
«Идем по шоссе от завода к центру города. Путь неблизкий,
примерно километров десять-двенадцать. Тогда, 2 июня, здесь шла
семитысячная толпа рабочих. С красными знаменами и портретом
Ленина. Дорога узкая. Речка Тузлов, Мост через речку.
На мосту стояли танки. Толпа перевалила через них, но танки
не сделали ни единого выстрела. Теперь мы знаем – почему.
В середине мая 1962 года первый заместитель командующего
Северо-Кавказским военным округом генерал-лейтенант Матвей
Кузьмич Шапошников проводил на Кубани сборы комсостава округа. В
двадцатых числах мая командующий СКВО генерал И.А. Плиев получил
шифровку, в которой было сказано: поднять войска по боевой
тревоге и сосредоточить их в районе Новочеркасска.
- В конце мая, то есть еще до первого июня? – переспрашиваем
мы у Матвея Кузьмича.
Он отвечает, что да, помнит точно. Шифровка, как он понял,
шла от Хрущева через Малиновского, бывшего в те годы министром
обороны СССР.
- Для меня, военного человека, когда говорят, что надо
поднять войска по боевой тревоге, то есть с оружием и
боеприпасами, стало ясно – это не для борьбы со стихийными
бедствиями. Значит, там что-то случилось.
Плиев уехал раньше, а я, завершив сборы, поехал в
Новочеркасск, по дороге заскочив домой, в Ростов, переодеться.
Спрашиваем генерала, каким он увидел Новочеркасск. По его
словам, в городе было все спокойно, он только обратил внимание
на военные патрули. Плиев сообщил: необходимо выехать в район
электровозостроительного завода и принять командование над
прибывающими туда частями. Перед тем, как уехать на завод,
командующий приказал генералу Шапошникову доложить Козлову и
Микояну.
- То есть, - снова переспрашиваем мы, - два члена Президиума
ЦК находились в Новочеркасске еще до первого июня?
- Да, - отвечает М.К. Шапошников. – Я нашел их в медпункте
танковой дивизии, где им отвели резиденцию. Когда я вошел на
repphrnph~ военного городка, обратил внимание что он внутри по
всему периметру окружен танками и автоматчиками, и не мог не
удивиться: от кого же так охраняют двух высоких гостей из
Москвы.
Представившись Козлову и Микояну, тут же высказал опасение:
войска вышли с боеприпасами, причем не только стрелки, но и
танкисты. Может произойти великая беда. Микоян промолчал, а
Козлов грубо оборвал меня: «Командующий войсками Плиев получил
все необходимые указания». Я был убежден, что совершается ошибка
и потому предложил Плиеву, члену Военного Совета Иващенко, всем
нам вместе послать шифровку на имя Хрущева с просьбой, чтобы у
войск, сосредоточенных в районе Новочеркасска изъять хотя бы
боеприпасы. Генерал Плиев поднял вверх указательный палец: «Над
нами члены Президиума ЦК КПСС».
Генерал М.К. Шапошников, прибыв к заводу, вокруг которого
уже сосредоточились войска, своей властью приказал: «Автоматы и
карабины разрядить, боеприпасы сдать под ответственность
командиров рот». То же самое относилось к танковым боеприпасам.
Что он увидел на заводе?
- Цеха бурлили, - отвечает генерал, - но митингов еще не
было. Разговоры шли только о снижении расценок, постановление о
повышении цен еще не было опубликовано.
- Приезжали ли местные руководители поговорить с рабочими?
- Они вели себя, как трусливые зайцы, - говорит генерал. –
Двое приехали, но когда рабочие рванулись к ним, чтобы высказать
свои претензии, они удрали через чердаки. Для того, чтобы
обратить на себя внимание, рабочие остановили движение на
железной дороге.
- Зачем?
- Они хотели, чтобы Москва знала о них, не подозревая, что
два члена Президиума ЦК находятся всего в нескольких километрах
от них под охраной танков и автоматчиков».
Первого числа по словам генерала Шапошникова, рабочие вышли
из цехов и заполнили заводскую площадь.
Они хотели встретиться с заводским начальством, но двери
заводоуправления были забаррикадированы. Митинг продолжался
целый день.
А потом наступило второе июня. «Около одиннадцати часов
распахнулись заводские ворота и толпа в семь-восемь тысяч
человек с красными знаменами направилась в сторону
Новочеркасска. Я подошел к рабочим и спросил: «Куда вы идете?»
Один из них ответил: «Товарищ генерал, если гора не идет к
Магомету, то Магомет идет к горе». По рации я доложил генералу
Плиеву о том, что рабочие идут к центру города. «Задержать, не
допускать!» - услышал я голос Плиева. «У меня не хватит сил,
чтобы задержать семь-восемь тысяч человек», - ответил я. «Я
высылаю в ваше распоряжение танки. Атакуйте!» - последовала
команда Плиева. Я ответил: «Товарищ командующий, я не вижу перед
собой такого противника, которого следовало бы атаковать нашими
танками». Плиев раздраженно бросил микрофон. Предчувствуя
недоброе, я попытался на своем «газике» перегнать колонну.
Навстречу мне попался генерал Пароваткин, которого я посылал
раньше за устными указаниями Плиева. «Командующий приказал
применить оружие», - сказал он мне. «Не может быть!» -
воскликнул я. Тогда Пароваткин протянул мне блокнот, развернул
его, и я увидел: «Применить оружие». Мы с Пароваткиным быстро
вскочили в «газик», чтобы успел обогнать толпу и не допустить
кровавой акции. Но не доехав метров четыреста до площади,
услышали массированный огонь из автоматов».
- Матвей Кузьмич, сколько, по вашему мнению, было убитых?
- Двадцать четыре человека, из них один школьник, тридцать
было ранено. Я, помню, сказал генералу Пароваткину: «Знаешь что,
давай сейчас поедем к Козлову и Микояну и потребуем, как
очевидцы, чтобы на этой площади судили всех, кто применил
оружие». «Опомнитесь, Матвей Кузьмич, - ответил Пароваткин, -
там же нас не поймут».
Мы спросили генерала, что было бы, если бы он подчинился
приказу и танки, стоявшие на мосту через реку Тузлов, атаковали
толпу. Он ответил: «Погибли бы тысячи».
Мы знаем из газет о той борьбе, которую в одиночку начал
Шапошников, чем за это поплатился. Мы знаем, какой благодарный
резонанс вызвало это сообщение в стране: от уверенности и
гордости, от сознания, что не перевелись в нашей стране
порядочные люди, до восторга пикетчиков на Красной площади со
словами уважения и благодарности честному генералу.
Разделяю все эти слова и я. Кроме того, в самом начале своей
работы я специально оговорил то, что считаю правдой все
сказанное любым очевидцем, как бы невероятна она ни была и как
бы странно ни звучала. Я считаю правдой все сказанное до тех
пор, пока не приведены доказательства, его опровергающие. Но
здравый смысл повелевает все подвергать если не сомнению, то
хотя бы спокойной объективной оценке.
Итак, оставим «на потом» главный вопрос, известный еще из
римского права – «Кому выгодно?» («Кому был выгоден расстрел в
Новочеркасске?» Не располагая достаточной базой документального
материала ответить на него невозможно. «Это была провокация
против Хрущева! – пишет мне тов. Тетерникова А.Г. – Виновных
нужно искать в Москве»).
К этому мы еще вернемся. Убежден я в другом: Плиев (и даже
Микоян и Козлов) были посланы в Новочеркасск, чтобы как-то
утихомирить толпу, снять социальное напряжение, а это никогда не
достигается силой оружия.
Микоян, который в годы гражданской не останавливался перед
массовым террором, теперь, и это видно из всего контекста его
поведения, пытался снять конфликт мирно. Не потому, что он
боялся крови, - сезон был не тот, 62-ой не 19-ый.
Так вот, вооружась самым обыкновенным, не юридическим, а
житейским здравым смыслом, пока еще без всяких доказательств (а
они есть), попробуем просто порассуждать, анализируя этот
фрагмент статьи.
Ранее, говоря о свидетельствах Сиуды П.П., мы, как мне
кажется, с достаточной убедительностью установили, что в
Новочеркасске имело место возмущение рабочих, вызванное
социальными притеснениями. До 31 мая – 1 июня это было глухое
недовольство, ничем особенным не отличавшееся от того, что
накапливалось и на других заводах страны. Я прекрасно помню и
разговоры, и настроение, и ту предгрозовую атмосферу, какая была
в Ленинграде на промышленных предприятиях в связи с повышением
цен на продукты.
Из рассказа Шапошникова, однако, следует, что в двадцатых
числах войска начали стягивать к Новочеркасску. Это утверждение
генерала вновь обращает нас к той легендарной версии, которую я
привел первой.
Не случайно корреспонденты дважды переспрашивают:
«В конце мая, то есть еще до первого июня?»
И далее:
«То есть два члена Президиума ЦК находились в Новочеркасске
еще до первого июня?»
И оба раза Матвей Кузьмич отвечает утвердительно. Здесь
возникает, так сказать, первая ниша для доказательств, либо
подтверждающих его слова, либо отрицающих.
1. Необходимо точно знать, когда Козлов и Микоян прибыли в
Новочеркасск или в Ростов.
2. Упоминается шифровка, полученная Плиевым из Москвы. Такие
документы в воде не тонут и в огне не горят!
Тут напрашивается еще один вопрос: если содержание шифровки,
адресованной Плиеву, было известно Шапошникову, то, наверняка,
оно известно и другим офицерам штаба.
Однако, в моем распоряжении есть письмо за подписью 30-ти
офицеров, бывших в те дни в Новочеркасске, в том числе и
сослуживцев Шапошникова, и офицеров штаба, которые категорически
и очень доказательно утверждают:
«Никакой шифровки в двадцатых числах мая командующий
войсками СКВО (Плиев), в которой говорилось бы «поднять войска
по боевой тревоге, сосредоточить их в районе Новочеркасска» - не
получал».
И далее доказательства:
«а». Никто из начальников в штабе округа и в войсках об этом
не слышал (даже начальник штаба округа и его заместители»).
Это подтверждается и косвенно:
«б». Если бы действительно такое распоряжение было, то кто
бы разрешил командующему войсками округа проводить в конце мая
1962 г. Плановые сборы всего руководящего состава округа в 300
км. От Ростова». (То есть, в то самое время, когда по приказу из
Москвы он должен был бы двигаться к Новочеркасску).
И, наконец, если бы действительно генерал армии Плиев И.А.
получил такое распоряжение, то почему оно не было выполнено?»
Легко уловить внутреннее противоречие и в утверждении
Шапошникова о том, что когда он прибыл в Новочеркасск, там уже
находились члены Президиума ЦК.
Что же он не сообщил об этом рабочим 1 июня? Наверняка они
бы не пошли к горкому, а выслали делегацию к резиденции Микояна
в военный городок (где, кстати, Микоян располагался в Красном
уголке, а не в медпункте) или потребовали бы их к себе на завод.
Но оказавшиеся в вакууме, не имея возможности сообщить о своем
бедственном положении, рабочие сотнями ложились на рельсы, чтобы
остановить пассажирский поезд и с пассажирами передать в Россию,
в Москву весть о том, что здесь происходит. Добавлю: отчаянные
ребята именно с этой целью пытались ворваться на телеграф,
захватить междугородний телефон. И здесь звучали выстрелы, и
здесь были убитые. И мы еще скажем о них. Но что же Шапошников,
который мог одной фразой направить весь ход событий по другому
руслу и действительно не допустить трагедии, не сделал этого?
Письмо офицеров-ветеранов объясняет:
«Генерал Шапошников М.К. на докладе у Козлова Ф.Р. и Микояна
А.И. 1 июня не был и опасений им не высказывал, т.к. они прибыли
в г. Новочеркасск лишь на следующий день – 2 июня 1962 г».
Не обвиняйте меня в предвзятости. Не подумайте, что мнение
30 офицеров «перевесило» в моем сознании утверждение одного
генерал-лейтенанта. Признаюсь по секрету, как человек глубоко
гражданский, я не особо воспринимаю разницу в званиях, нет у
меня и врожденного благоговения перед «золотом погон», как у
многих, кому за пятьдесят – я другого поколения. Поэтому и
генералы, и капитаны, и рядовые для меня составляют одну равную
в правах категорию: свидетели и участники событий. Я не
испытываю к ним ни симпатий, ни антипатий личного характера, ни
с одним не знаком.
Передо мной бумаги и содержащиеся в них утверждения и
доказательства.
И несмотря на то, что сообщение 30 офицеров о прибытии
Микояна в Новочеркасск 2-го июня звучит очень убедительно,
хотелось бы, все-таки, приложить к нему официальный ответ на
запрос в Архив ЦК КПСС; где бы говорилось, когда члены
Президиума Микоян, Козлов и Кириленко появились в городе.
Приходится сомневаться и в том, что, по утверждению
Шапошникова, именно он разоружил солдат, приказав автоматчикам и
танкистам сдать боеприпасы. То есть, может он кому-то это и
приказал, я допускаю это, но выполнить его приказ не могли, ибо,
как доказывается в письме ветеранов «…никто из военнослужащих в
тот день боеприпасов не имел, тем более не было их и в танках
(свидетельство начальника политотдела т. Давыдова А.С.,
командира танкового полка Михеева М.П. и других офицеров части).
Танки на мосту 2 июня 1962 года не сделали ни одного
выстрела не потому, что получили распоряжение Шапошникова М.К. –
не стрелять, а потому, что такая задача им не ставилась, да они
и не имели боеприпасов».
Но, как известно, танк может воевать и «ходом». Вот тут
Шапошников утверждает такое, что мороз по коже: вспомните
эффективный эпизод, когда раздраженный Плиев кричит по рации:
«Высылаю в ваше распоряжение танки. Атакуйте!», а Шапошников
резонно, сдержанно и благородно отвечает: «Товарищ командующий,
я не вижу перед собою такого противника, которого следовало бы
атаковать нашими танками». Какая замечательная фраза! Как
выдержана стилистически. Я не специалист по танковым атакам, но
строение фразы – это мне ближе. Так вот, я под присягой
засвидетельствую, как писатель, как человек, который не просто
живет в речевой стихии, но и занимается ее изучением, что эта
фраза придумана много после события, если оно, конечно, было.
Режьте меня на части, но в таких обстоятельствах, о таком,
да еще по рации, так не говорят! Слишком длинно и слишком
грамотно.
Откуда же она взялась? Англичане выпустили книжку, которая в
свое время наделала много шума. Называлась она: «Знаменитые
фразы и выражения… придуманные на лестнице». То есть,
придуманные после события и в действительности не
произносившиеся. Боюсь, что и эта фраза из той же серии.
А еще более меня утвердил в этом преподаватель танковой
академии, который долго и подробно объяснял мне, как
организуется, готовится и исполняется танковая атака. Что должно
предшествовать команде «Атакуйте!». На мой вопрос, могла ли
такая команда быть отдана в условиях 2 июня, он сначала смеялся,
а потом еще два часа мне объяснял, почему это было исключено.
Иными словами, команда «Атакуйте!» без всего, что ей
сопутствует, - это из фильмов студии Довженко. Но, разумеется,
звучит эффектно.
Есть и еще вопросы, которые невольно возникают у меня,
человека, как я уже сказал, беспросветно штатского: какими
танками атаковать? Теми, что на мосту? Но зачем тогда высылать
еще? И куда они делись, если были высланы?
Фатк не пропадает. Так, машина, перевернутая у ворот завода,
встречается чуть ли не в каждом втором письме, неподвижные танки
на мосту – пожалуйста, танки в городке, танки на площади – это
все видели. А где посланные Плиевым Шапошникову?
Вот что сказано в письме ветеранов по этому поводу:
«Командир танкового полка Михеев М.Л. еще раз 16.7.89
подтвердил, что утром 2 июня 1962 года Шапошникова М.К. у моста
не было. Был лишь генерал Пароваткин, которого уже нет в живых».
Это же подтверждают бывший член Военного совета округа
генерал Иващенко Д.А. и бывший заместитель начальника РВВКИУ
полковник Ладилов А.Н.
«Не случайно Шапошников М.К. ссылается на генерала
Пароваткина, как на свидетеля», - пишут они. Я понимаю, это, во-
первых, как утверждение, что генерал Пароваткин действительно
был у моста, когда толпа перевалила через танки и переходила
реку вброд, а во-вторых, что он не может уже ни подтвердить, ни
опровергнуть слова Шапошникова.
Вот только, где же блокнот, в котором должно быть рукою
Плиева написано «применить оружие» (кстати, с числом, часом и
подписью). Куда же эта полевая записка, так она, кажется,
называется, делась? Как же это два генерала, собиравшиеся
призвать к ответу тех, кто устроил на площади стрельбу, не
догадались сохранить основополагающий документ обвинения? Ведь
это, кажется мне, первое движение даже не особо хитрого
человека.
Да полно, была ли записка? Давайте искать! Это важно. Но,
как говорят китайцы, «очень трудно найти черную кошку в темной
комнате, особенно если ее там нет»!
Прежде чем мы перейдем к центральной теме, к тому роковому
часу, когда затрещали автоматные выстрелы на площади, и нам
потребуется особая скрупулезность в исследовании, поскольку
время будет измеряться минутами, а пространство метрами, и у
меня достаточно материала, чтобы сказать о каждой минуте тех
нескольких страшных часов и о каждом метре площади и прилегающих
улиц, - давайте все-таки закончим с тем, что поведал на
страницах «ЛИтературной газеты» генерал-лейтенант Шапошников.
Версия, предложенная Шапошниковым, «хромает в деталях», и
все эти неточности, так их пока назовем, исподволь приводят к
мысли, что кровопролитие было задумано. Оно планировалось, и
только благодаря случайностям либо откладывалось, либо
переносилось.
Из сообщения Шапошникова о том, как началась стрельба на
площади, где, собственно, и разыгрался центральный акт драмы,
создается впечатление, словно там демонстрантов поджидала
засада. Не успел генерал обогнать еще идущую по дороге колонну,
а на площади уже раздалась «массированная автоматная стрельба».
Мы будем подробнейшим образом изучать все, что там
произошло. Я считаю, что следует, и это, собственно, цель моей
работы, в конце концов подвигнуть Верховный Совет к созданию
специально комиссии, которая бы, невзирая ни на какие трудности,
вплоть до эксгумации и освидетельствования захоронений,
экспертизы ранений и точного документального опроса всех
участников, провела тщательнейшее расследование. Новочеркасские
события – это этап нашей новейшей истории, очень серьезный рубеж
нашего времени – и знание их не может оставаться на уровне
литературных воспоминаний или домыслов.
Есть и еще одно обстоятельство, и еще одна судьба, тенью
стоящая перед нами и требующая справедливости. Это судьба И.А.
Плиева, который в повествовании Шапошникова вырастает до каких-
то демонических размеров и роль которого – опять-таки в
изложении, а не в документах – совершенно не укладывается в
контекст его жизни. Она настолько противоречит всему, что было в
жизни Плиева до и после Новочеркасска, что невольно возникает
мысль – да полно, тот ли это человек? Впрочем, реальный И.А.
Плиев и его образ, созданный в статьях журналистов, пишущих о
Новочеркасске, это «две вещи несовместные». Что вполне
допустимо, т.к. во втором случае мы, строго говоря, имеем дело с
литературным персонажем.
Почему я говорю об этом так уверенно? Да потому что мы уже
испытали на себе силу литературы: вспомните генерала, которого
на Сенатской площади убил декабрист Каховский.
С четвертого класса, с курса истории нашей Родины мы все еще
повторяем вслед, скажем, за Некрасовым, и многими другими
литераторами, что декабристы – герои, а все, кто им
противостоял, непременно негодяи, в том числе и «старый
генерал»…
Когда же начинаешь пристально вглядываться в лица убитого и
его убийцы, то с ужасом убеждаешься в обратном. Оставив в
стороне личные качества Каховского, который иногда
представляется просто сумасшедшим, ужаснемся тому, что он убил
Милорадовича – храбрейшего, честнейшего и достойнейшего
человека. Одного из двадцати пяти, за всю историю этой награды,
полного кавалера Ордена Св. Георгия, любимца Суворова, человека,
боготворимого солдатами.
Пусть пример Милорадовича поостережет нас и заставит
внимательнее отнестись к памяти другого генерала – Исса Плиева,
заслужившего славу в боях, да еще в кавалерии, где сама
возможность выжить была иллюзорной.
Я не знаю, какие личные мотивы руководили Шапошниковым,
когда он писал о Плиеве, но литературный образ генерала,
присланного «огнем и мечом» подавить народ, появился до
Шапошникова. Таким Плиев предстает со страниц «Архипелага
ГУЛАГа» Солженицына, и читателю трудно не поверить в правдивость
образа, созданного великим писателем. Трудно, но все же будем
следовать принципу «все подвергай сомнению», в том числе и
создание Солженицына.
Мне представляется возможной следующая ситуация (заранее
приношу свои глубочайшие извинения М.К. Шапошникову, если я не
прав) – оставив в стороне мотивы, вероятно, очень глубокие,
личностные, которые заставили генерала Шапошникова начать борьбу
за справедливость, отмечу, что репрессии против него начались в
1966 году. Необходимо помнить, что все, в том числе и записи о
трагедии Новочеркасска, появилось много позже самого события, в
то время, когда книга Солженицына уже ходила в списках. Мне
кажется, что Шапошников, как автор, испытывал влияние великого
писателя и его трактовки литературного образа И.А. Плиева…
Насколько он близок к реальному, должны судить те, кто знал
Плиева, кто имел возможность сравнивать, кто специально
занимается изучением его биографии.
Мне бы хотелось сказать об одной очень серьезной опасности:
литературный персонаж, как правило, заслоняет фактическую судьбу
человека, литературный образ, в конечном итоге, затмевает судьбу
подлинного: скажем, Кутузов в «Войне и мире» и исторический
фельдмаршал совершенно несходны, но мы помним того,
толстовского.
Огромная книга, глобальный труд Солженицына при всей его
силе, которая повергает в состояние, близкое к шоку, тех, кто
читает его впервые, это, тем не менее, литература, созданная по
всем литературным правилам. И в подзаголовке этого труда
значится «опыт художественного исследования», не
документального. Художественное видение методологически
отличается от научного. В первом случае существует авторская
концепция, в соответствии с которой отбираются тенденциозные
(т.е. работающие на авторский замысел) факты и их трактовки. В
замысле Солженицына было важно показать адскую заряженность всей
системы угнетения, всей машины, рассчитанной прежде всего на
истребление людей. В эту авторскую схему прекрасно укладывались
события в Новочеркасске, в ней возник и литературный образ
«душителя и сатрапа» Плиева. Насколько этот образ историчен,
судить не мне, здесь требуется специальное исследование. Да это
и не входит в мою задачу.
Подводя итог краткому исследованию газетных версий
Новочеркасской трагедии, следует сделать единственный, как мне
кажется, закономерный вывод: несмотря на некоторые, явно
недостаточные документальные свидетельства, все это лишь
литературные произведения. Версии, высказанные в них, требуют
тщательного изучения и анализа, т.к. ни одна из них не
располагает всей базой доказательств. Но они могут стать
эмоциональной основой общественного мнения. Тем строже должен
быть отбор информации, приводимой в них…
Мифы, версии, свидетельства, факты, размышления
Когда после короткого периода славы и признания в
«хрущевскую оттепель» начались новые гонения на Солженицына и он
был выслан из страны, для меня, как и для многих людей моего
поколения, звезда этого писателя-мученика, писателя-пророка
поднялась еще выше, а авторитет стал еще непререкаемее.
Солженицын и Сахаров, оболганные, стали символами для целого
поколения, учителями стойкости, праведниками, ради которых и
милует нашу страну кара Всевышнего. Я верил Солженицыну и сейчас
верю ему как прежде. Путь, который он указывает и своими
произведениями, и своей жизнью это путь истины…
Но, стараясь следовать этим путем и первоначально полностью
принимая изложенное Солженицыным в последней книге «Архипелага»
понимание Новочеркасских событий, я, по мере собирания материала
– не концептуального, а фактического, - с ужасом стал
обнаруживать, что мое понимание этих событий начинает
расходиться с их трактовкой у Александра Исаевича.
Таким образом мне суждено было убедиться в верности
заповеди: «Не сотвори себе кумира». Сначала я ужасался своему
несогласию, потом со страхом пытался обвинить Солженицына в
предвзятости, но теперь, много лет спустя, все установилось в
моей душе: не утратил я уважения к этому писателю и не
раздвоился в сознании своем, и от того, к чему пришел, следуя
принципам, которые исповедует и сам Солженицын, не отрекусь. Это
не значит, что, упрямства ради, буду стоять на своем. Нет,
конечно! Я готов признать свои взгляды, свою концепцию
происшедшего в Новочеркасске заблуждением. Больше того,
расставаясь с заблуждениями, наверно, я не буду испытывать
ничего, кроме облегчения, но… для этого мне нужно доказать, что
я заблуждаюсь.
Опять-таки, сейчас, когда Солженицын вновь признан, когда
большинство его прозрений и пророчеств сбылось и сбывается,
пусть никто не упрекнет меня в гордыне – вот он самому
Солженицыну возражал! Нет, эта суетная мысль никогда мне и в
голову-то не приходила… пока окололитературные люди не
подсказали. Грех же тут может быть большой. И вот в чем:
совершенно справедливо защищая невинно убитых и
репрессированных, защищая их память, мы ищем виновных,
справедливо полагая, что имена убийц должны быть названы. И мы
называем. А грех-то вот он! И мы в полемическом задоре о нем
забываем! Что, если мы запятнали клеймом убийцы невинных людей?!
Я ложного обвинения в чужой адрес боюсь больше, чем самому быть
обвиненным.
Я понимаю, Александр Исаевич, принявший в свое сердце
страдания миллионов, наверное, может обвинять. Но я, воспитанный
b нравственной традиции, по которой всегда жил мой народ и
должен жить род человеческий, - лучше виновного оправдать, чем
невинного обвинить, - попытаюсь отвести многие обвинения,
которые, в силу авторитета Солженицына, сейчас стали уже как бы
и непререкаемы.
Вот как рассказывается о Новочеркасских событиях в
«Архипелаге»:
«В пятницу 1 июня было опубликовано по Союзу одно из
выношенных любимых хрущевских постановлений о повышении цен на
мясо и масло. А по другому экономическому плану, не связанному с
первым, в тот же день на крупном Новочеркасском
электровозостроительном заводе (НЭВЗ) также снизили рабочим
расценки – процентов до тридцати. С утра рабочие двух цехов
(кузнечного и металлургического), несмотря на всю послушность,
привычку, втянутость, не могли заставить себя работать, - уж
так припекли с обеих сторон! Громкие разговоры их, возбуждение
перешли в стихийный митинг. Будничное событие для Запада,
необычайное для нас. Ни инженеры, ни главный инженер уговорить
рабочих не могли. Пришел директор завода Курочкин. На вопрос
рабочих: «На что теперь будем жить?» - этот сытый выкормыш
ответил: «Жрали пирожки с мясом – теперь будете с повидлом!».
Едва убежали от растерзания и он, и его свита. (Быть может,
ответь он иначе – и угомонились бы).
К полудню забастовка охватила весь огромный НЭВЗ. Послали
связных на другие заводы, те мялись, но не поддержали. Вблизи
завода проходит железнодорожная линия Москва-Ростов. Для того
ли, чтоб о событиях скорее узнала Москва, для того ли, чтобы
помешать подвозу войск и танков, - женщины во множестве сели на
рельсы задержать поезда; тут же мужчины стали разбирать рельсы и
делать завалы. Размах забастовки – нерядовой, по масштабу всей
истории русского рабочего движения. На заводском здании
появились лозунги «Долой Хрущева!», «Хрущева – на колбасу!»
К заводу (он стоит вместе со своим поселком в 3-4 километрах
от города за рекой Тузлов) стали стягиваться войска и милиция.
На мост через р. Тузлов вышли и стали танки. С вечера и до утра
в городе и по мосту запретили всякое движение. Поселок не утихал
и ночью. За ночь было арестовано и отвезено в здание городской
милиции около 30 рабочих – «зачинщиков».
В этом фрагменте почти все совпадает с тем, что мне известно
по письмам или беседам с очевидцами. Отсутствует
трагикомический эпизод «извлечения» тов. Басова из здания
заводоуправления. Пока некоторые мелкие неточности, которые,
взятые самостоятельно, большой роли не играют, но, накапливаясь,
существенно меняет общую картину событий.
Я подробно разбирал последовательность появления на заводе
милиции, двух военных машин, грузовиков с солдатами (у солдат
была задача «освобождения невольных заложников», как только они,
а, точнее, разведчики, эту задачу выполнили – солдаты ушли). Еще
раньше ушла и милиция. Таким образом, «войска и милиция» к
заводу не стягивались, завод не был оцеплен. Это очень сложно –
завод огромен. Несмотря на то, что дорога в город была перекрыта
танками и бронетранспортерами (по одним данным на мосту, по
другой версии – на мосты и, еще ближе к заводу, у насыпи),
сообщение с городом не прерывалось. Машины в город и из города
шли и 1-го числа, и 2-го. Дорога контролировалась армией, но не
блокировалась.
Из города на завод шли многочисленные группы «зрителей»,
мимо танков и солдат они проходили беспрепятственно. Военных
расспрашивали из любопытства, что там не заводе. И танки и
солдаты были из новочеркасского гарнизона (командир танкового
полка Михеев М.П.), т.е. из той воинской части, над которой
шефствовал НЭВЗ.
Это доказывает и рассказ Андрея Викко – очевидца событий,
который вместе с отцом вечером 1 июня ходил к заводу и видел,
как рабочие перевернули военную машину.
Тов. Муханов И.М. свидетельствует: «В то время я работал
шофером в автохозяйстве №13 и в день начала забастовки как раз
пришлось везти бетон на стройку нового обмоточного цеха НЭВЗа,
где и начали развиваться эти события».
(Адрес, телефона нет.)
То есть, еще 1-го числа машины ходили. И после ухода танков
около 12 часов 2-го июня, весь транспорт мог двигаться
беспрепятственно.
А.И. Солженицын опускает ночные события, а они очень важны,
чтобы показать роль армии во всей этой истории. Вот что пишет
очевидец Левченко, чье письмо я уже цитировал.
«После стычки с милицией дел еще больше усугубилось, милиция
уехала (скрылась куда-то). Прошел слух, что вызваны войска,
тогда решили блокировать железную дорогу (двухпутную),
проходящую как раз вдоль площади заводской – А.Б.), потому что
думали, что войска прибудут поездом, либо из Ростова, либо из
Шахт. Выслали пикеты в обе стороны с красными майками в руках.
Поезда стали с обеих сторон, а так как движение в обе стороны
интенсивное, то пробка оказалась внушительная. Все это
происходило 1-го и всю ночь на 2-е.
Ночью прибыли войска, нужно было расчищать ж/д. Рабочие, кто
разлегся, кто уселся на рельсах протяжением около ста – ста
пятидесяти метров. По такой живой ленте машинист поезд не
поведет, хотя были попытки малым ходом спихнуть толпу с рельс.
Солдаты брали людей в охапку, за руки, за ноги и относили в
сторону, люди тут же вставали и усаживались обратно на рельсы.
Так было всю ночь, пока не пришла первая, отдохнувшая смена,
которая освободила дорогу.
Тут же, на митинге, решили идти в город к зданию РК КПСС,
это 5 км. Уже было утро 2-е июня».
Это свидетельство требует подтверждения, поскольку, если
все, что происходило дальше, Левченко видел, то о ночных
событиях – слышал. Однако в данном случае важнее подчеркнуть,
что если была задача «пугнуть» рабочих, то почему бы при
освобождении полотна не пальнуть взводом разок-другой в воздух?
Но не было такой задачи! Как-то не вяжется это с работой, когда
солдаты таскают тех, для которых образ Раймонды Льен был с
детства примером. (Сейчас мы про нее подзабыли, а я пионером
даже песню какую-то пел о ее подвиге: она легла на рельсы,
чтобы военный эшелон не провез танки в порт для отправки во
Вьетнам, в котором шла война за освобождение от французских
колонизаторов).
А тут сотни Раймонд.
Ночью завод не спал. Тогда и появилась эта загадочная группа
«солдат кавказской национальности». Но кто это были? Подчинялась
ли эта часть военному командованию!
Уж больно ловко они похватали на заводе тех, кто, вероятно,
был запримечен еще днем. А, может, первых попавшихся? Как
говорится, была бы голова – «дело» найдется.
Вот тут бы следовало уточнить: где происходили аресты? Одно
дело – на заводе, и совсем другое – на квартирах, как у
Солженицына.
Скорее всего прибыла эта спецчасть с тем, чтобы
«разобраться». Мне кажется, что это были либо внутренние войска,
либо войска госбезопасности. Был ли Сиуда «указан» или просто
попался случайно?
Все это требует ответа.
Утром рабочие обнаружили, что человек тридцать уже
арестованы. Это послужило причиной штурма отдела милиции, где
тоже были жертвы, еще до событий на площади.
Как мы знаем из интервью Сиуды, в горотделе они находились
недолго и вместе с другими арестованными были отправлены в
Батайск, что и послужило одной из причин шествия в город. Но это
была не единственная причина, пишет Солженицын.
Собственно, забастовка зашла в тупик. Власти в диалог не
вступали. Положение складывалось неопределенное. И вот для
выяснения отношений двинулась в город демонстрация.
Впрочем, обратимся опять к «Архипелагу».
«С утра 2 июня бастовали и другие предприятия города (но
далеко не все). На НЭВЗе – общий стихийный митинг, решено идти
демонстрацией в город и требовать освобождения арестованных
рабочих. Шествие (впрочем, поначалу лишь человек около трехсот,
ведь страшно!) с женщинами и детьми, с портретами Ленина и
lhpm{lh лозунгами прошло мимо танков по мосту, не встретив
запрета, и поднялось в город. Здесь оно быстро обрастало
любопытствующими, одиночками и мальчишками. Там и сям по городу
люди останавливали грузовики и с них ораторствовали. Весь город
бурлил…»
Мне кажется, что в данном случае информация офицеров точнее:
из ворот завода вышло много больше народу, чем пишет Солженицын.
Косвенным подтверждением этому служат два обстоятельства:
1. Колонна рабочих легко преодолела (одно или два
препятствия) танки и цепь курсантов у моста, через железную
дорогу у п. Хотунок. «Дорога к крутой насыпью и мостом
пересекала ж/д, поперек нее стояли танки и солдаты. Эту преграду
колонна просто перешагнула и пошла дальше. Через метров 300 еще
один мост; через реку Тузлов – тоже танки и солдаты. Половина
пошла через реку взброд, часть перелезла через танки, а дальше
дорога широкая. Все было тихо, никто не дрался и не стрелял, все-
таки шли с Лениным. И со знаменами. В городе их встретили уже
горожане и примкнули к ним, особенно студенты. Учебный год
кончился, и начинались экзамены, на которые съехались и
заочники. И все это слилось в одну колонну, во главе которой
дети несли портрет Ленина».
Левченко.
2. В свидетельствах очевидцев говорится, что площадь была
забита народом так, что руки не поднять. Были забиты и
прилегающие улицы. В продолжение всех событий народ
безостановочно прибывал на площадь. В передних рядах, которые
были прямо перед шеренгой солдат, уже началось то страшное
«качание», когда толпа непроизвольно переступает и
раскачивается, как ковыль на ветру. Так сколько же было людей на
площади? По самым скромным подсчетам, перед исполкомом стояло
более трех тысяч человек.
В этот момент пятиклассник Кондрашов мог войти в здание РК
КПСС, в котором не было ни советских, ни партийных властей. И
еще несколько опрошенных мною свидетелей подтверждают, что
двигаться по площади было можно, но уже приходилось
проталкиваться через толпу.
А дальше, когда раздадутся автоматные очереди (или
очередь?), площадь будет забита народом и любое передвижение по
ней станет невозможно. Здесь уже скопится толпа численностью до
двенадцати тысяч человек, а народ будет все идти и идти.
Почему так важно знать, сколько людей было на площади и
какого размера сама эта площадь? Да потому, что здесь возникла
ситуация, которая во многом усложнила и без того сложную
обстановку. Разгоряченные рабочие, митинговавшие вторые сутки –
многие без сна, как пришли на завод утром 1 июня, так и не
возвращались домой, - уже имели стычки с милицией, с солдатами,
переворачивали машины, ложились на рельсы, рвались к горотделу
милиции.
Они уже видели кровь, поскольку в городе уже шла стрельба.
(Написал и испугался! Вот ведь какой русский язык! Чтобы не
возникло впечатление, что в городе начались уличные бои, уточню,
что прогремело несколько выстрелов возле горотдела милиции,
были раненые и убитые – двое, в том числе один милиционер. Была
автоматная очередь у почтамта, которой был скошен парень с
завода, пытавшийся прорваться к телеграфу).
О жертвах знали далеко не все. Одним из обстоятельств,
увеличивавших возможность трагической развязки, было всеобщее
убеждение, что у солдат нет боеприпасов – видели своими глазами,
- что по дороге к городу было прорвано по крайней мере две цепи
– курсантов и солдат с танками.
В горотделе стреляла милиция, на телеграфе охрана. А
солдаты, по крайней мере те, что попадались навстречу
демонстрантам, не имели подсумков, а у автоматов и карабинов
были пустые магазины.
Главное, что бросается в глаза, как только начинаешь
последовательно выстраивать события, это стихийность не только
забастовки и манифестации, но и противодействия ей: вся
городская система власти – и советская, и партийная, и
правоохранительные органы – были захвачены событиями врасплох. И
показали свою полную беспомощность.
Ничего подобного прежде в Новочеркасске не было и не могло
быть! Еще за десять лет до 2-го июня 1962 года ни до какой
демонстрации не дошло бы. Сталинские соколы постреляли бы
работяг на заводском дворе или расправились бы еще как-нибудь.
Мастеров-то, пожалуй, по стрельбе в безоружных смололи
сталинские лагеря, которые они сами же восторженно создавали.
Хотя, как писал Достоевский, «только разреши с живых людей кожу
снимать, а мастера и охотники тотчас найдутся»…
Но все-таки, наверно, главное – время. Явился же, например,
в Новочеркасск Анастас Иванович Микоян – большой специалист, с
серьезным стажем подавления и большим счетом, который рано или
поздно будет ему предъявлен. Крупный был организатор, а вот тут
ничего крупного, в общем, не соорганизовал. Сезон был уже не
тот.
Я убежден в этом. Потому и возражаю Александру Исаевичу
Солженицыну: не было у властей плана подавления, не было и
соответствующих сил, а было то, что губит державу нашу и
сегодня: полная некомпетентность и как следствие – злодейство
или катастрофа. Растерянные и струсившие властители хватались за
первое попавшееся средство, не ведая что делать! Они и солдат
поставили в такое не свойственное армии положение, что ею
неизвестно было, как командовать.
6. Приступая к рассмотрению материалов, посвященных самому
центральному эпизоду – кровавым событиям на площади, я
постараюсь не навязывать собственное видение происшедшего. Свою
задачу я понимаю как задачу скорее фотографа, чем писателя:
нужно показать, в какой последовательности развивались там
действия и демонстрантов, и войск, вычертить общий рисунок
события. Я думаю, что, как и вся книга, эта глава должна
разрастись, наполненная документами, запросами, ответами. Она
должна быть насыщена воспоминаниями участников, как тех, кто был
в рядах демонстрантов, так и тех, кто стрелял. Не может же быть
так, чтобы душа не кричала. Есть возможность очиститься, снять
грех с больной совести.
И тут должен быть наработан еще и судебно-экспертизный
материал, как я уже говорил, вплоть до эксгумации убитых.
Необходимо знать как и в результате какого огня они погибли.
Это необходимо, чтобы ответить на самый больной вопрос: была
ли это провокация, или, как утверждает Солженицын, расстрел
разрывными пулями, произведенный специальным подразделением,
которое тут же было отведено, или трагическая случайность,
происходившая от неумения митинговать и сдерживать бушующую
толпу?
Это вопрос принципиальный и, как ни странно, самая крайняя
точка зрения наиболее утешительна: если это был
санкционированный расстрел, хладнокровно проведенный
спецвойсками по команде Плиева, так сказать, залпы тоталитарного
режима, тогда это должно уйти в прошлое вместе с режимом
диктатуры. Перестроим государство и будем жить спокойно.
Если же это стихийное столкновение, возникшее не по злому
умыслу, а по, мягко говоря, некомпетентности руководства,
противопоставивших народ и армию, тут дело сложнее и конфликт
может повториться в любой день, в любой точке страны. И скорее
всего страна нуждается если не в создании специального
правоохранительного института, который бы действовал
профессионально в критических ситуациях, чтобы не доводить дело
до жертв, то, во всяком случае, в каких-то мероприятиях
законодательного характера, которые бы застраховали страну от
повторения случившегося. Но для этого должна быть доказана одна
из точек зрения, представленных полярными мнениями.
Одна, крайняя, А.И. Солженицына, как уже говорилось состоит
в том, что восставшие новочеркассцы были сознательно расстреляны
разрывными пулями…
Другая принадлежит офицерам штаба и войск, бывшим в
Новочеркасске. Она резко противоположная: «Несколько хулиганов
двинулись на часовых и пытались вырвать у них оружие. В борьбе
на одном из автоматов был сорван предохранитель и раздалась
автоматная очередь…»
Соответственно разнятся цифры убитых: Солженицын называет
число погибших близкое к 80, а офицеры утверждают – 6 убитых и
несколько раненых.
Вот в секторе между этими полярными точками зрения,
наверное, и лежит правда, поскольку, как мне кажется, ни одна,
ни другая версия безоговорочно принята быть не может. И та, и
другая по части цифр нуждаются в документальном подтверждении.
В остальном следует полагаться на свидетельства очевидцев,
не смущаясь их количеством. Их не обязательно публиковать, но
это должен быть архив, сопутствующий книге.
Использовать в книге можно либо наиболее характерные, либо
важные (хотя все свидетельства важны), где есть новые
подробности, факты и детали.
Я начну со свидетельства Кондрашова, которое приводилось в
«Литгазете».
«Кандидат психологических наук Виктор Валентинович Кондрашов
пришел к нам в гостиницу. Еще год назад он писал в «Литературную
газету»: «Вы рассказываете о 37-м годе. Когда же дойдет очередь
до 62-го, до Новочеркасска?»
Весной 1962 года он закончил пятый курс, 2 июня была
суббота.
- Мать послала меня в центр города за маргарином. Перед
площадью Революции автобус остановился: по проспекту Ленина,
тогдашней Московской, шла демонстрация с красными знаменами и
транспарантами. Я выскочил из автобуса. В сквере перед горкомом
партии стояла толпа людей. Двери горкома были распахнуты. Мне
стало очень интересно.
- Вы тогда поняли, что происходит?
- Нет, мне было просто интересно. Я никогда не был в здании
и поэтому пошел туда.
- Что вы там увидели?
- Около дверей на первом этаже стояли четыре солдата и
никого не пускали. Я поднялся на второй этаж – огромный зал с
паркетным полом. По залу ходили люди. Вышел на балкон. Услышал
крики: «Как жить дальше? И так жрать нечего!» - но меня эти
крики не удивили, так как подобные разговоры я слышал каждый
день с утра до вечера…
- Что-нибудь было разгромлено?
- Никакого погрома я не заметил. Только в зале горкома
валялось несколько листов бумаги. И люди открывали двери
кабинетов, так как (но это я уже узнал значительно позже) все
его работники сбежали .
- Долго вы были в здании?
- Нет. Я увидел, как с боковой улицы подъехал танк, и
солдаты построились в каре, оттеснив толпу от здания горкома
партии. Мне, конечно, стало интересно и я побежал вниз.
Протиснулся сквозь строй солдат и встал сбоку от них. Все
солдаты были с автоматами. На балкон вышел офицер и шлемофоне и
за ним солдат с рацией за спиной. Офицер что-то крикнул,
перегнувшись с балкона, потом повернулся к солдату и что-то ему
сказал. Мне все еще было интересно: толпа, флаги, солдаты,
автоматы. Солдат произнес что-то в микрофон, и тут же раздался
залп. Люди шарахнулись. Площадь быстро опустела. Я увидел людей,
оставшихся лежать на площади. Потом женщину в слезах. Потом
мужчину, который бежал, держа на руках женщину с окровавленной
головой. Я медленно пошел от площади и увидел, что на улице
Ленина курсируют танки. Во дворе перед аптекой лежали раненые.
На следующий день утром в школе объявили: «Вчера враги
народа пытались устроить провокацию».
В.В. Кондрашов был свидетелем последнего момента кровавой
трагедии…»
Одним из достоинств любой газетной статьи, бесспорно, можно
считать ее оперативность. Правда, в данном случае, когда речь
идет о событиях тридцатилетней давности, говорить об
оперативности сложно. И все-таки. Но оперативность очень часто
подменяется торопливостью. И мне кажется, здесь именно так и
произошло.
Я не только не оспариваю того, что говорит Кондрашов, но от
себя добавлю: детская память более цепка, чем у взрослых.
Мальчик, еще не сообразивший, что происходит, что рядом с ним
свистит смерть, мог запомнить все гораздо полнее и яснее, чем
взрослый.
Меня нисколько не смущает ни возраст рассказчика, ни что он
рассказывает, меня смущает торопливость выводов «Литгазеты»:
«В.В. Кондрашов был свидетелем последнего момента кровавой
трагедии».
Да нет же! Это был не последний момент! И Кондрашов, как
все, кто жил в ту пору в этом городе, прекрасно знает, что в
относительное спокойствие город пришел много дней спустя. Что и
на следующий день, и вечером, и еще через несколько дней,
несмотря на введение комендантского часа, патрулирование улиц
танками, выстрелы в городе продолжали греметь. И жертвы
продолжали поступать в морг городской больницы, в хирургические
палаты больниц или в лазарет военного городка.
Но важно даже не это. Создается впечатление, что мальчик
движется совершенно свободно и невредимо по площади, по зданию
горкома. Захотел – вышел на балкон, захотел – спустился в
солдатскую цепь. Есть и более существенные неточности.
«Раздался залп…» То есть стрельба по команде, одиночными. А
как же быть с утверждением Шапошникова – «массированная
автоматная стрельба»? А по свидетельству других очевидцев была
беспорядочная автоматная стрельба.
Оговорка насчет залпа не так безобидна: если это были залпы
по команде – тогда правы те, кто утверждает, что перед горкомом
партии произошел расстрел демонстрантов. Если «массированный
огонь», то следует еще разбираться, отчего он возник.
Вот как описывается это событие в уже цитированном письме
тридцати офицеров.
«Утром 2 июня 1962 года большая толпа, численностью 6-7
тыс. человек, со стороны заводского поселка подошла к мосту.
Увидев препятствия на своем пути и не реагируя на призывы по
мегафону остановиться и вернуться домой, начали перелезать через
танки и бронетранспортеры, а затем прорвали заслон из курсантов
училища и направились в город. Многие демонстранты преодолели
реку Тузлов вброд.
Об этом командир части т. Михеев М.П., находившийся с
танками, доложил командиру соединения т. Олешко И.Ф.
расположение части, освободить дорогу для движения транспорта, а
самому прибыть в штаб соединения», что и было выполнено.
Во время движения неорганизованной колонны по центральной
улице г. Новочеркасска из нее выделилась группа хулиганствующих
элементов, которая пошла на штурм здания городского отдела
милиции с целью освобождения арестованных. Когда они ворвались в
здание, раздались выстрелы и все побежали обратно. После этого
толпа хлынула к горкому КПСС и исполкому горсовета, часть
хулиганов ворвалась в здание и учинила там погром (мебель была
сломана, документы разбросаны и облиты чернилами и т.д.).
Руководством (тов. Микояном А.И.) было принято решение
освободить здание от экстремистов, для чего использовать войска,
а в дальнейшем поставить там вооруженную охрану.
Решение этой задачи было поручено заместителю командира
соединения тов. Шаргородскому Д.Н. Освободив помещение от
хулиганов, тов. Шаргородский поставил у входа в горком КПСС и
горисполком вооруженную охрану и объявил по мегафону, что
солдаты, поставленные у входа, с этой минуты являются часовыми,
им выданы боеприпасы и всякое нападение на них недопустимо, так
как они имеют право применять оружие и не будут отвечать за
последствия.
Это объявление было повторено несколько раз. Одновременно
высказывались просьбы всем, кто собрался у ГК КПСС, - покинуть
площадь и разойтись по домам.
В это время из толпы раздались выкрики: «Не бойтесь солдат,
они не имеют патронов!»
Несмотря на многократные предупреждения, несколько хулиганов
двинулись на часовых и пытались вырвать у них оружие. В борьбе
на одном из автоматов был сорван предохранитель и раздалась
автоматная очередь. В результате, по нашим сведениям, погибло 6
человек, а насколько человек получили ранения. Известно, что в
этот период, в целях провокации, в толпе неизвестным был
произведен выстрел в спину одного гражданина, который получил
ранение».
Даже самого беглого сравнения нескольких предложенных версий
происшедшего достаточно для того, чтобы допустить, что эта
последняя, в чем-то, вероятно, ближе к истине, чем вариант
Солженицына или Кондрашова.
Например, Солженицын пишет о толпе, вышедшей с завода, в
которой, по его мнению, было триста человек. Но, по-видимому,
эта цифра заниженная. Триста человек были бы остановлены
невооруженными курсантами у моста. Курсантов там было, вероятно
не меньше роты-двух. (Это тоже требует уточнения. Поскольку по
тому, какой была прорванная цепь курсантов, косвенно можно
судить о том, какая толпа двигалась к центру города):
Здравый смысл подсказывает и то, что нужно поверить в приказ
вернуть танки в расположение части. Задачу свою они не
выполнили, да, собственно, никакой задачи им и не ставилось.
Количество танков в городе было не беспредельно. Оставлять их за
спиной демонстрантов? Зачем? Танки были уведены.
Далее говорится о штурме «хулиганами» - оставим это слово на
совести офицеров, но заметим, однако, что с завода двигались не
ангелы, это были люди, доведенные до отчаяния, уже митинговавшие
вторые сутки. На их счету уже были перевернутые машины и
остановленные поезда. Это их всю ночь солдаты стаскивали с
рельсов, это из их рядов уже было арестовано более 30 человек.
Стихия общего движения подогревала демонстрантов…
Сегодня настоятельно необходимы рекомендации специалистов по
развитию культуры населения, в которую входит и культура шествий
и митингов. Но где эти специалисты? Где пособия для тех, кто
организует митинги, где социологи, изучающие психологию толпы?..
В царской России они были! Тогда демонстрации и митинги были
обыденностью. И полиция, и жандармерия умели держать в руках эту
огромную бурлящую стихию. Жертв, если не считать «Ходынки»,
практически не было. Это сложная тема, но это тема сегодняшнего
дня.
Пока что все известные мне события последних лет и месяцев в
самых разных городах развиваются по одной трагической схеме:
толпа, против нее войска и в результате – жертвы.
Но вернемся к утру 2-го июня 1962 года. У меня есть
интереснейшие свидетельства Андрея Алексеевича Викко. Он прислал
нам на телевидение вот такое письмо: «В тот период наша семья
жила в г. Новочеркасске, и я непосредственно сам был свидетелем
тех событий, которые произошли там. Правда, мне было тогда 12
лет, но эти страшные события до сих пор помнятся, как сейчас…»
Отец Андрея – железнодорожник, в то время был депутатом
городского Совета от Октябрьского района.
Вот что рассказал Андрей Алексеевич, когда я брал у него
интервью.
«Это была первая неделя каникул. Мы жили как раз в той
стороне города, за которой идет дорога на НЭВЗ. Первого июня
отец пришел вечером с работы – он был машинистом тепловоза, и
сказал:
- Что-то творится на НЭВЗе, пойдем глянем.
Мы пошли к заводу. Особенно близко не подходили, но с горки,
где стояло много горожан, видели, как рабочие перевернули
машину. После этого отец, страшно взволнованный, сказал:
- Дело плохо. Это добром не кончится, - и увел меня домой».
Поразительно, что депутаты горсовета не были собраны по
случаю экстремальной ситуации в городе. Горсовет никто не
собирал, элита уже рванула в Ростов, а рядовые депутаты были
пассивны и разобщены. А ведь могли бы остановить стихию. Ну,
если не остановить, то хотя бы помочь ей войти в рамки закона –
организовать депутатскую группу, делегацию к «отцам города»,
стачечный комитет, наконец…
Ничего этого не произошло. И семья Викко вечером 1 июня
отправилась в гости к знакомым на ул. Подтелкова, т.е. прямо в
центр будущих событий, где их знакомые что-то праздновали.
Когда семейство вечером 1 июня ехало в центр, ничего
особенного Андрей Алексеевич не заметил, только около Почтамта и
Госбанка стояли солдаты.
Вечером в центре также не было ничего необычного, гости пели
и веселились, застолица шумела, но разговоры были тревожны.
Утром крепко спавшему Андрею сказали, что ночью стреляли из
пушки. (Вероятно, это грохотали опоры электропередач, сбитые
танком, идущим на мост через р. Тузлов).
Утром 2-го июня проснулись часов в 9, что по местным обычаям
очень поздно. Около десяти сели завтракать.
Вскоре кто-то из гостей, вышедших покурить на балкон,
закричал: «Гляньте, что делается!» Гости высыпали на балкон и
высунулись в открытые окна. На площадь выкатывалась
демонстрация. Через минут двадцать (тут Андрей не помнит: слышал
он сам или ему рассказывали) в городе раздались несколько частых
одиночных выстрелов. В разных местах – два раза. Как узнал Викко
впоследствии, стреляли у почтамта и у горотдела милиции. На мой
вопрос были ли на площади танки, Викко ответил, что не помнит.
Но как ему кажется, до того, как толпа заполнила площадь, танков
не было; у горсовета в три ряда стояли солдаты с автоматами,
ветерок доносил рокот танковых моторов, т.е. танки где-то шли.
Дальше он говорит, что танки блокировали Политехнический
институт и другие учебные заведения, стояли на мосту, но сам он
танков около института не видел, потому что не был в том конце
города.
Вот тут сразу опять сталкиваются два характера информации:
слышал и видел. Танки на мосту двенадцатилетний мальчик видел.
Они там были – это бесспорный факт. Про блокирование танками
учебных заведений он слышал, и это, скорее всего, слух.
Поскольку больше никто, в том числе и студенты, о танках не
говорят. Не было их в тот день и в тот час около
Политехнического, не было их там и потом.
Танки видел Василенко – другой свидетель, который в момент
расстрела был на площади. Тогда ему было восемнадцать лет, он
работал в мастерской, из окон которой и увидел первые танки, что
шли со стороны завода в город. Те же самые танки были на площади
или другие, он не может сказать. Скорее всего это были те
машины, что шли от моста в расположение части, поскольку выйти
им на площадь было сложно.
По Московской, как об этом написано в «Архипелаге», пройти,
по мнению Василенко, было совершенно невозможно – густо шла
толпа. Если это были танки с моста, то они должны были выйти на
площадь у собора параллельными Московской улицами, обойти
площадь перед атаманским дворцом и выехать на нее из-за горкома.
Скорее всего, если танки не стояли у здания с ночи, то это так и
было, тем более, что первоначально головная часть демонстрации
остановилась на некотором расстоянии от дворца. Это уж потом
напиравшие сзади притиснули первые ряды к самым ступеням.
Вот только, как мне кажется, танки шедшие от Тузлова, на
площадь бы не успели. Им бы пришлось обгонять колонну
демонстрантов, которая двигалась достаточно быстро. И когда
машины подошли бы к площади, там уже яблоку негде было бы
упасть.
Это были другие танки. Викко предполагает, что они могли
передвинуться с соборной площади, где стояли с вечера – это
несколько сот метров. Возможно, как только была получена
информация, что толпа идет в город, что демонстрация рабочих
направляется к горкому, танки и перекрыли фасад здания.
Возможно, это было уже в те минуты, когда голова колонны только
вышла на площадь и было относительно свободно.
Вот тут-то и образуется некая временная ниша – несколько
минут, максимально 10-25, когда часть демонстрантов могла
беспрепятственно войти в пустой горком. Когда на площадь
выползли танки, а вдоль его фасада выстроилась цепь (двойная?
Тройная?) автоматчиков, вошедшие в здание оказались как бы
отрезанными от основной демонстрации) хоты в этот момент, судя
по сведениям Кондрашова, они могли беспрепятственно входить и
выходить из здания).
В этот момент городскими и партийными властями была утрачена
последняя возможность вступить в диалог с бастующими. Рабочие,
пришедшие на площадь, при всем своем возбуждении и возмущении,
не собирались громить горком: они шли высказать свои требования
в надежде, что к Магомету…» В горкоме «Горы» не оказалось.
7. «Демонстрация НЭВЗа прошла по главной улице (Московской),
часть демонстрации стала ломиться в запертые двери городского
отделения милиции, где, предполагали, находятся арестованные.
Оттуда им ответили стрельбой из пистолетов. Дальше улица
выводила к памятнику Ленина (вместо выкинутого на переплавку
клодтовского памятника атаману Платову) и, двумя суженными
обходами сквера, жизнь к горкому партии (бывшему атаманскому
дворцу, где кончил жизнь Каледин). Все улицы были забиты людьми,
а здесь, на площади – наибольшее сгущение. Многие мальчишки
взобрались на деревья сквера, чтобы лучше видеть.
А горком оказался пуст – городские власти бежали в Ростов.
(Первый секретарь ростовского обкома Басов, чье имя вместе с
именем генерала Плиева, командующего Северо-Кавказским военным
округом, будет когда-нибудь написано над местом массового
расстрела, за эти часы приезжал в Новочеркасск, и уже бежал,
напуганный (даже говорят, с балкона 2-го этажа спрыгнул,
вернулся в Ростов. Сразу после новочеркасских событий он поехал
делегатом на героическую Кубу). Внутри – разбитые стекла,
разбросанные по полу бумаги, как при отступлении в гражданскую
войну. Десятка два рабочих, пройдя дворец, вышли на его длинный
балкон и обратились к толпе с беспорядочными речами.
А.И. Солженицын
(Архипелаг ГУЛАГ.)
Я прерву эту цитату, чтобы сделать только одну маленькую
оговорку: Александр Исаевич излагает события максимально
достоверно к тому, как это было возможно написать в конце
шестидесятых годов, когда Новочеркасск был запретной темой,
свидетели в основном молчали, а пострадавшие еще сидели в
лагерях. Поэтому возможны некоторые неточности: скажем, тов.
Басов прыгал с балкона заводоуправления 1-го числа, а 2-го он,
скорее всего, был в резиденции Микояна. Правда, написано в
отрывке достаточно осторожно, так что не понятно, о каком дне
идет речь.
Я же собираюсь в конечном варианте книги построить настоящую
таблицу с точным указанием времени события (до минуты) и того,
где находился тот или иной свидетель или участник события и что
он делал. Это очень важно, поскольку многое объяснит. Так,
например, мне кажется, что пассивность войск в конфликте 1-го
числа объясняется тем, что Микоян и Козлов еще не прибыли в
Новочеркасск, а Плиев тяготился возложенной на него задачей, да
просто и не знал, что делать. Он боевой генерал, его соединениям
не приходилось выполнять полицейские функции. Даже если мы
сознательно отбросим в сторону соображения морального толка,
которые, наверняка, присутствовали, то все-таки станет ясно,
почему армия ведет себя очень странно, максимально устраняясь от
столкновений с рабочими. Военные просто не знают, что делать!
Опираясь на события наших дней, скажу, что специально не
обученная армейская часть, как правило, в столкновении с
демонстрантами теряется, неся значительные потери и ведет себя
неадекватно, порождая так называемый «тбилисский синдром» -
сминает толпу, теснит ее или начинает стрелять. Как говорится в
пословице – лом не иголка…
А сейчас мы приближаемся к самому неясному моменту трагедии:
это те минуты, когда часть демонстрантов вошла (ворвалась) в
здание горкома.
Я просто выстрою ряд вопросов, на которые пока не имею
ответа.
1. Почему это так легко удалось? 2. Охранялся ли дворец
солдатами и были ли выстроены перед зданием танки и
бронетранспортеры, как это происходило в момент стрельбы? 3.
Если техники не было, то откуда она подошла? В каком количестве
и как прошла через заполнявшую улицы толпу?
Ответы на эти вопросы чрезвычайно важны.
Во-первых, стоустая молва сумела между первым входом
бунтующих в горком и второй попыткой ворваться в здание
самоуправления, чего не было.
Во-вторых, если техники не было, а стояла цепь курсантов, то
тут как раз вписывается подвиг безымянного офицера,
застрелившегося перед строем. Иначе, если была охрана и
бронетранспортеры стояли перед горкомом, почему стрелять не
стали раньше, когда часть демонстрантов первый раз пошла в
горком?
Вот что об этом рассказывает П. Сиуда в интервью
ленинградской газете «Час пик», предварительно оговариваясь, что
все это он знает со слов других очевидцев.
«Все, что произошло потом, мне стало известно в тюрьме от
заключенных, которыми она постепенно пополнялась; потом в
лагере, после освобождения, от жены, которая в это время
оставалась в городе, и от товарищей по заводу, долгие годы я
этим интересовался специально.
Не дождавшись никого из начальства, рабочие решили сами идти
в горком, другие направились на заводы, чтобы рассказать о наших
бедах. У моста перед горкомом – кордон из двух танков. Его
обошли. Детишки здесь же, кто-то из окон машет руками.
Постепенно площадь Карла Маркса перед горкомом партии
заполнилась народом, но из здания никто к рабочим не вышел;
похоже, что внутри никого не было. Какая-то женщина стала
объяснять солдату, что он должен их впустить. Тот замахнулся и
ударил ее прикладом. Солдата оттолкнули и сильно избили.
Начался митинг. Женщина, ее фамилия Левченко, которая потом
проходила по «делу четырнадцати», сказала: «Ночью арестовали
наших товарищей, нужно требовать их освобождения!» Страсти
накалялись, а двери горкома по-прежнему были закрыты. Люди
двинулись к горотделу милиции. И вот тогда был открыт огонь.
Падали раненые и убитые. Тех, кто уцелел, хватали. Все это
видели своими глазами моя жена и один из очевидцев – студент. Он
в это время был в кинотеатре, куда во время сеанса внесли
окровавленного юношу. С улицы раздались выстрелы. Выйдя из зала,
он спрятался за угол и видел, как пули впиваются в асфальт.
Сколько человек было убито – неизвестно. Называют цифры от
сорока до несколько сот человек. Их число определяли очевидцы по
лужам крови на асфальте»…
Здесь спутано, по крайней мере, три эпизода: первый – у
горкома, после которого народ ворвался в пустой горком. И не
видно, что было на площади. Не стоял же перед закрытой дверью
горкома один солдат, который посмел драться… Второй – стрельба в
здании горотдела милиции. Откуда, вероятно, и принесли юношу в
кинотеатр. Но скорее всего, это было уже позже. Проще всего это
определить по сеансу, на котором был студент – во сколько он
начался? Определить по лужам крови, сколько было убитых, можно
только в категории «много-несколько-мало». Я думаю, что даже
судебный эксперт не скажет точного числа жертв по таким
приметам. Третье – стрельба на площади, откуда летели пули и
впивались в асфальт.
Вот как описан этот эпизод у Солженицына.
«Было около 11 часов утра. Милиции в городе совсем не стало,
но все больше войск. (Картинно, как от первого легкого испуга
гражданские власти спрятались за армию). Солдаты заняли почтамт,
радиостанцию, банк. К этому времени весь Новочеркасск вкруговую
был уже обложен войсками, и прегражден был всякий доступ в город
или выход из него. (На эту задачу выдвинули и ростовские
офицерские училища, часть их оставив для патрулирования по
Ростову).
По Московской улице, тем же путем, как прошла демонстрация,
туда же, к горкому, медленно поползли танки. На них стали
влезать мальчишки и затыкать смотровые щели. Танки дали холостые
выстрелы – и вдоль улицы зазвенели витринные и оконные стекла.
Мальчишки разбежались, танки поползли дальше.
А студенты? Ведь Новочеркасск – студенческий город! Где же
студенты? Студенты Политехнического и других институтов и
нескольких техникумов были заперты с утра в общежитиях и
институтских зданиях. Сообразительные ректоры! Но, скажем, и не
очень гражданственные студенты. Наверно, и рады были такой
отговорке. Современных западных бунтующих студентов (или наших
прежних русских), пожалуй, дверным замком не удержишь».
Очень сложно возражать Александру Исаевичу, но возражения
есть.
Все верно, и милиция попряталась, и гражданские власти
разбежались, но обложить Новочеркасск вкруговую могла бы лишь
армия; такого количества войск, даже с привлечением всех
ростовских военных училищ, не было. Войска собирали «с бору по
сосенке». Кстати, как пишет один из очевидцев, никакие танки в
Новочеркасск не приходили и не привозились: танков в городе было
достаточно своих. По его расчетам, 30-35 машин.
Войска, привезенные в город, а скорее всего войска
Новочеркасского гарнизона, в полном соответствии с введением
особого положения взяли под усиленную охрану почтамт (и возле
него произошла стычка, как я уже писал, и был по крайней мере
один убитый), радиостанцию, банк и другие объекты. В том числе и
горком.
По свидетельству многих очевидцев танки и бронетранспортеры
стояли на площади с вечера. Было их штук восемь, почти без
пехоты, поэтому демонстранты легко вошли в здание. Если какого-
то солдата отлупили за грубость, то это не могло повлечь за
собой никаких последствий: во-первых, солдат было немного в
сравнении с тысячной толпой, во-вторых, танкисты считали, что
грубиян получил по справедливости, потому-то за него не
заступился никто из сослуживцев, которых, по утверждению
свидетелей, у входа было человек шесть. А, в-третьих, у солдат,
вероятно, не было боеприпасов.
Все, что касается танков (или танка), стрелявших холостыми
на улице и «мальчишек на броне», относится к следующему дню,
т.е. к 3-му июня.
А студенты на площади были. Конечно, далековато нам до
западных и до дедов наших, но запертые общежития и аудитории –
это как-то трудно представимо. Мне кажется, что запертая дверь
стимулирует как раз к обратным действиям – двери бы выломали! Да
и, как известно, высотных зданий в Новочеркасске не было, и уж
если тов. Басов со второго этажа в грузовик прыгал, то студенты
выскочили бы откуда угодно. Были они на площади. И, к сожалению,
пополнили ряды раненных и убитых…
И вот он, центральный эпизод и большое несчастье. Народная
беда!
«Внутри горкома возникла какая-то потасовка… - пишет
Солженицын, - ораторов постепенно втягивали внутрь, а на балкон
выходили военные, и все больше. (Не так ли и с балкона
управления Спецлага наблюдали за кенгирским мятежом?). С
маленькой площади близ самого дворца цепь автоматчиков начала
теснить толпу назад, к решетке сквера»…
Теперь, когда у меня в руках свидетельство тридцати
офицеров, которого у Александра Исаевича не было, можно
выстроить картину событий точнее). Только не подумайте, что этим
будет сказана вся правда. Всю правду мы должны восстановить
совместными усилиями).
Часть демонстрантов вошла к атаманский дворец, т.е. и
горком, туда же легко попал и мальчик Кондрашов. Никого из
начальников там не оказалось.
В некоторых свидетельствах из серии «говорят» сообщается,
что в горкоме был перед этим банкет, что особенно возмутило
бунтующих. Ни о чем подобном те, кто действительно были в этот
момент в горкоме, не упоминают.
Очевидец события Василенко рассказывал мне, что около 11
часов он поехал на площадь на велосипеде. Объехал площадь
кругом и через дырку в заборе пролез на площадь со стороны
горкома комсомола и планетария – это слева, если стоять лицом к
атаманскому дворцу. Перед дворцом, огибая сквер подковой,
стояли танки, держа между собой дистанцию 15-20 метров. Площадь
была забита народом. Танкисты сидели на башнях и на броне,
смеялись и переговаривались с людьми в толпе. Между танками не
видно, потому что танки «тонули в толпе».
На балконе дворца толпились гражданские и военные. Офицер
кричал по мегафону: «Граждане, разойдитесь! У здания выстроен
караул, он имеет боеприпасы и обязан стрелять! Граждане
разойдитесь!» В толпе свистели и не слушали его. На балконе тоже
кричали и толкались. Какой-то офицер растолкал людей у перил и,
перегнувшись, что-то сказал вниз. И тут грохнула танковая пушка!
И сразу же забило несколько автоматов.
Василенко подчеркивает, что это было в дальнем от него конце
площади, что толпа постоянно двигалась, качалась, а вообще
настроение напоминало первомайскую демонстрацию. И когда
затрещали выстрелы, никто в этом конце площади в первую секунду
ничего не понял. И пушка оглушила, да и вообще было непонятно,
что происходит. Единственное, что ярко запомнилось – стреляные
гильзы, веером вылетавшие из-за танков.
Василенко – кандидат технических наук, человек, тщательно
взвешивающий каждое слово. Поэтому он особо оговаривает, что не
видел происходившего до автоматных очередей, у правого крыла
здания – все закрывали танки. Никакой команды «Огонь!» не
слышал. Стрельба началась совершенно внезапно. Ни танки, ни цепь
не двигались. Стрельба шла только у правого крыльца. Офицеры и
солдаты, рядом с которыми стоял Василенко, тоже ничего не
понимали, тянули шеи в сторону выстрелов. Через секунду раздался
страшный крик, толпа качнулась и подалась назад.
Василенко видел, как с дерева сыпались мальчишки, но
сказать, были они убиты, или задеты пулями, или просто прыгали,
чтобы пуститься наутек, не может. Было далеко и их тут же
поглощала отхлынувшая толпа. Бросился бежать и Василенко, хотя
ему в этой части площади ничего не угрожало.
Несколько раз в Новочеркасске, стоя и у памятника Ленину, и
в разных концах этой небольшой площади перед бывшим Атаманским
дворцом, я пытался представить, как все происходило: вот здесь
на ступеньках и перед окнами первого этажа стояли автоматчики.
На балконе были люди, и в том числе офицер, который,
предположительно, проконсультировавшись по рации со штабом,
отдал команду стрелять… Но солдатам его не видно! Если бы он
кричал – команду услышали бы и в толпе, но никто команды не
слышал. Очевидцы в один голос утверждают «Команды «Огонь!» не
было!» Никто не слышал.
Чтобы увидеть знак, поданный офицером с балкона, солдатам
нужно было бы стоять к нему лицом, т.е. спиною к напиравшей
толпе. Абсурд! Выходит команды не было? Почему же тогда стрелять
начали одновременно?
Диалектика учит искать третий путь в возникшем противоречии.
Скорее всего, если команда была, она была отдана не офицером на
балконе! В самом крайнем случае, если подобная акция
планировалась штабом (и тут я буду вынужден согласиться с
Солженицыным, с его версией «преднамеренного» расстрела), офицер
на балконе был связующим звеном между штабом (по рации) и тем,
кто отдал команду стрелять.
А где последний мог находиться? Либо стоя боком к цепи
автоматчиков, так, чтобы видеть балкон, но тогда его видели бы в
толпе, либо лицом к автоматчикам, то есть в самой толпе?
Выходит, что он отдал команду, прославленную в песнях и стихах:
«Вызываю огонь на себя!»? Опять абсурд!
А может и не абсурд? Поскольку не могла быть команда такой:
«По толпе безоружной, взводом, в упор, пли!» Не стали бы солдаты
стрелять! Уверен. Да и офицер, получивший такой приказ, скорее
всего застрелился бы, как об этом повествует слух.
А что если команда была другой? Например: «Предупредительным
залпом, поверх голов, пли!»
Очень длинно. В толпе услыхали бы! Скорее всего кто-то подал
условный знак, по которому должна была начаться
предупредительная стрельба. И этот кто-то должен был находиться
где-то впереди солдат.
Солдаты! Я уверен, вы живы! Так не бывает, чтобы какая то
сила заставила вас молчать! Велика народная беда, происшедшая на
площади. Я уверен, что не было умысла убивать! Не было команды
стрелять в свой народ! Было несчастье. Была та грань риска,
которую перешагнули, и случилось непоправимое! Снимите грех с
души! Откликнитесь! Только вы можете знать правду. Призываю вас,
скажите ее ради своей совести, ради будущего ваших детей и
внуков, ради того, чтобы Новочеркасск не повторился на вашей
улице, у вашего дома!
Кроме того, упорно утверждается, что стрельба велась
разрывными, это утверждается и в «Архипелаге»:
«Может быть, генерал Плиев и не собирался сразу
расстреливать толпу, - да события развивались по-себе: данный
поверх голов залп пришелся по деревьям сквера и по мальчишкам,
которые стали оттуда падать. Толпа взревела – и тут солдаты, по
приказу ли, в кровяном ли безумии или в испуге, - стали густо
стрелять уже по толпе, притом разрывными пулями. (47 убитых
только разрывными пулями засвидетельствованы достоверно. И уж
они-то генералом Плиевым были задуманы (…Толпа в панике бежала,
теснясь в обходах сквера, но стреляли и в спины бегущих.
Стреляли до тех пор, пока опустела вся большая площадь за
сквером, за ленинским памятником, - через бывший Платовский
проспект и до Московской улицы. Один очевидец говорит:
впечатление было, что все завалено трупами. Но, конечно, там и
раненых было много.) По разным данным довольно дружно сходится
человек 70-80.»
Опять-таки, Солженицын, верный своей концепции, видит
странную цель, которую ставил перед собой Плиев и командование
вообще.
Я же думаю, что страшного замысла не было, а была глупость и
некомпетентность, да и то самое отсутствие тормозов, которое
легко переступает грань риска и превращает его в беду.
Те, кто служили в это время в армии, знают, что АК-47 еще
считался новейшим оружием, на стрельбах патроны выдавались по
три, по пять штук. У меня есть очень сильное подозрение, что
солдаты, те что были на площади, вообще никогда не стреляли
длинными очередями и не ведали, что творится с автоматом при
такой стрельбе. (Должен заметить, что положение не изменилось и
сейчас. Есть очень много отслуживших в армии бывших солдат,
которые за службу расстреляли, как при Николае 1, четыре раза по
три патрона за два года). О какой стрельбе «поверх голов» могла
идти речь!
Восстановить это легко по характеристике попаданий. Автомат
при стрельбе «тянет» влево и вверх. Причем, уже на третьем
выстреле ствол резко уходит. Стрелок непроизвольно тянет его
назад и «заваливает» все направо и вниз, то есть как раз в
толпу.
Относительно разрывных пуль… По моим расспросам бывших
военнослужащих в 1962 году «разрывных было навалом»! То есть
солдаты сами магазины не снаряжали, а получали готовые, первые
попавшиеся, которые могли быть заряжены чем угодно!
Что же касается «стрельбы разрывными в спины», то по
заявлениям очевидцев, оружие не перезаряжалось. Как «сыпанули»,
так до последнего патрона! Но за это время люди на площади
успели и повернуться, и побежать! Вот и «спины».
Если же добавить к этому стрельбу разрывными, да еще 80
человек убитых говорит как раз за то, что стреляли «поверх
голов». Правда, приводятся и другие цифры.
Так Андрей Викко сообщает, что на первом заседании после
событий, где присутствовали Козлов и Микоян и протокол которого
не смогли обнаружить корреспонденты «Литературной газеты», была
названа другая цифра: «События в Новочеркасске стоили жизни 308
человекам», - это за все дни, считая не только погибших на
площади, но и в иных местах, в том числе и солдат, и офицеров.
Об этом Андрею рассказывал отец, который был на этом заседании.
Есть и другие косвенные свидетельства, которые говорят о том,
что погибших было много больше, чем в сообщении 30 офицеров и в
рассказе Шапошникова в «Л.Г.», то есть, соответственно, 6
человек и 24 человека. В третьих, толпа метнулась от выстрелов и
побежала, сломя голову, и тогда тут нужно учитывать еще и
задавленных.
Вот что пишет уже известный нам Левченко:
«Когда подошли к зданию РК КПСС, там уже стояли танки,
бронетранспортеры и цепи офицеров и солдат.
Вот тут-то все и произошло, и никто вразумительного ничего
не может сказать: то ли было предложено всем разойтись, то ли с
балкона кто-то выступил с таким же призывом, но принять
делегацию опять же, говорят, отказались, тогда рабочие и среди
них студенты решили силой прорваться в здание»…
Несмотря на то, что Левченко это не видел, а слышал, не
следует, вероятно, оспаривать тот факт, что демонстранты
пытались вторично прорваться в здание.
Это следует из логики событий. Когда между демонстрантами и
теми, кто уже вошел в здание, была выстроена цепь и было
объявлено, что это караул, естественно, это было понятно, что
отрезанные в здании – арестованы. Тем более, что прецедент уже
был – ночью арестовывали люди в армейской форме. Собственно,
выручать арестованных и пришла демонстрация на площадь. Здесь
нужно уточнить по времени, но, кажется, часть демонстрантов уже
пыталась штурмовать горотдел милиции. Естественное желание
рабочих спасти товарищей.
В отличие от утверждения в «Архипелаге», не цепь стала
теснить демонстрантов, а часть толпы двинулась на солдат. Танки
и бронетранспортеры с места не двигались, а часть танкистов у
левого крыла здания просто не понимала, что происходит.
«Оцепление смяли, - пишет Левченко, - у входа произошла
потасовка, и вот тут неожиданно раздалась автоматная очередь,
сколько она продолжалась, кто стрелял, из одного ли автомата,
кто скомандовал, никто не знает, но люди начали падать, все
хлынули назад, а сзади толпа, яблоку негде было упасть, задних
прижали к забору, двухметровые решетки забора рухнули; с
деревьев посыпались дети, как раз под забор, кого там придавило,
а кто был убит, нам неизвестно, это только больницы знают, всех
везли туда. Убитых клали на мотороллеры, завести их никто не
мог, так за рога и катили, а из кузовов свисали руки и ноги…
Мотороллеры трехколесные, для развозки продуктов».
Опять-таки это все и Левченко и другие слышали. Как ни
странно, очевидцев этих нескольких минут найти оказалось сложно.
Толпа отхлынула, и что происходило в первый момент на площади,
могут сказать только те, кто был на танках и в цепи. И я уверен
– они скажут.
Сразу же приведу слух о том, что «агенты КГБ ходили по лужам
крови по щиколотку и добивали раненых». Это вранье! К этому не
стоит и возвращаться. Такого не было.
По воспоминаниям раненых, оставшихся на площади – как только
прозвучал последний выстрел, многие упавшие стали подниматься.
Они первыми бросились оказывать помощь раненым, помогали и легко
раненные.
К сожалению, никто не может сказать, что в первую минуту
делали солдаты. Я думаю, что они были в шоке.
«Вот расторопность наших убийц (а говорят, неповоротливые
бюрократы), - пишет Солженицын, - тех солдат уже успели убрать,
а поставить недоумевающих русских. Знает дело генерал Плиев».
Мне кажется, что в любом случае, будь тут хоть марсиане,
взвод, отделение или роту, которая натворила такую беду, нужно
было отвести. Можно представить, в каком состоянии были солдаты.
Упаси меня Бог снимать с них вину, но и обвинять их
чрезмерно я не берусь! Пусть это сделают те, кто был на площади,
я – не вправе! Больше того, мне иногда приходит мысль, а не в
этот ли момент застрелился тот неизвестный капитан – майор –
подполковник. И не был ли убитый в спину человек в толпе
офицером, отдавшим команду стрелять?
Подводя итог, можно сказать – здесь изложено несколько
версий происходившего. Все они пока имеют равное право на
существование, требуются объективные доказательства. Требуются
еще показания и свидетельства очевидцев. Пока любая из
предложенных версий или какая-то иная, сложившаяся в результате
нашей работы, может быть истинной; вот только одно, все-таки,
мне хочется отметить – я считаю, что плана злодейства не было.
Приказа стрелять по толпе не было! Видя в следствиях того, что
произошло на площади, умысел и план, мы идем путем, обратным
логике, и указываем сложные причины действий.
Я не стремлюсь никого выгородить. Больше того, я смотрю на
действительность гораздо мрачнее, чем это может показаться на
первый взгляд: каковы бы ни были личные качества участников
событий, при всеобщей безалаберности, при всеобщей
некомпетентности, при том, что сапоги заставляют тачать
пирожника, а пироги печь сапожника, - ситуации, подобные
Новочеркасской, неизбежны! В том-то и ужас жизни, что злодейство
возникает даже при отсутствии злого умысла или злодейского
плана. Словно дьявол под руку подталкивает…
Однако вернемся на залитую кровью площадь.
8. Стрельба на площади возымела обратное действие: толпа-то
с площади разбежалась, да народ со всего города не площадь
повалил. Солдаты еще убирали трупы, а все боковые улицы уже были
снова забиты народом. Вернулся и Василенко.
- Удивительно, - говорит он, - но площадь тянула, как
магнит. Казалось бы, бежать от нее во все лопатки надо, но
меньше чем через полчаса я был на прежнем месте, там, откуда
видел стрельбу. Площадь была завалена всякой дрянью, стояли
маслянистые лужи крови, газон был перепахан десятками ног.
Последние трупы солдаты забрасывали в два грузовика.
Грузовики с наращенными бортами, как для перевозки пассажиров
или зерна. Двое солдат ходили по трупам в грузовике и укладывали
их там. Машины были набиты доверху. Сколько может вместиться в
две машины? Затем машины затянули брезентом и они уехали…
Площадь стала наполняться народом. Через час она опять была
полна. Не так, конечно, как перед стрельбой, но народу было
много. Шел настоящий митинг.
А вот что пишет Левченко, который тоже пришел на площадь.
«Когда я оказался на этой площади, трупы были уже убраны,
только катили последний мотороллер с трупами, и то я его видел
метров с тридцати. А площадь была залита кровью, такие лужи,
чуть не в метр в диаметре и толщиной в палец. В сквере на газоне
везде кровь, трава размята и раздавлена. Возле одной лужи крови
я подобрал студенческую тетрадь с лекциями, всю в крови, и
студенческий билет IV курса НПИ. Помню сейчас одно имя – Яков,
да знаю, что он был стипендиат не то Ленинский, не то им.
Орджоникидзе. Рядом лежал наконечник от пули, медная оболочка,
рваная. Мы тогда решили, что пуля была разрывная. Иначе откуда
столько крови, как будто вылили целое ведро!
С этим студенческим билетом мы пошли в больницу на ул.
Красноармейскую. В воротах нас встретили со списком в руках.
Тетрадный лист в клеточку, первая страница была заполнена вся
(через клеточку), вторая наполовину, потом я дома посчитал – у
меня получилось, что сорок человек раненых туда было внесено.
Нашего Якова там не оказалось, и нам посоветовали сходить на ул.
Советскую, там больница с моргом. Но это около километра, и мы
не пошли. Потом мы узнали, что туда никого не пускали».
Так сколько же было убито, сколько ранено? Откуда эти цифры
– шесть человек у офицеров, 24 убитых у Шапошникова и около 80 у
Солженицына? Что означает цифра 308, проводимая, по словам
Викко, на совещании в ГК КПСС? Это число убитых или число
пострадавших, в том числе и официально зарегистрированных
раненых? Но даже официальная цифра раненых будет неточна,
поскольку оказавшиеся под выстрелами люди прекрасно поняли, что
«сталинские» времена не миновали и «ждать милостей» от властей,
сама «природа» которых античеловечна, не приходится, - поэтому
легкораненные в больницы и поликлиники не обращались, прибегая к
услугам «своих» медиков, разбегаясь из города по страницам, а уж
оттуда по всему Советскому Союзу.
Однако, повторяю, все приводимые цифры нуждаются в
официальном подтверждении. Для начала должны быть подняты архивы
лечебных учреждений, если же они изъяты по вполне понятным
причинам, то нужно искать в Госпартархиве и в архивах КГБ.
Солженицын приводит свидетельство еще одного очевидца,
которого по вполне понятным причинам (это конец 60-х годов) не
называет.
«Вот что видел внимательный свидетель в два часа дня: «На
площади перед горкомом стоят штук восемь танков разных типов
(доказательство того, что технику собирали, где придется, это не
пришедшая в Новочеркасск часть, а то, что было в городе – А.Б.)
Перед ними цепь солдат. Площадь безлюдна, стоят лишь кучки,
преимущественно молодежь, и что-то выкрикивают солдатам. На
площади, во вмятинах асфальта – лужи крови. Не преувеличиваю, до
тех пор я не подозревал, что столько крови вообще может быть.
Скамьи в сквере перепачканы кровью, кровь и на побеленных
стволах деревьев. Вся площадь исполосована танковыми гусеницами.
(Свидетели утверждают, что танки в момент стрельбы и после,
вопреки доказательствам, приведенным в «Архипелаге», не
двигались. Следы оттого, что танки шли еще с вечера к горкому
через площадь? Где были танки? – вопрос, требующий ответа. –
А.Б.) К стене горкома прислонен красный флаг, который несли
демонстранты, на древко сверху наброшена серая кепка,
забрызганная кровью. А по фасаду горкома – кумачовое полотнище:
«Народ и партия – едины».
Очень совпадает с тем, что рассказывают Левченко и
Василенко. Вот только неизбежное, в отрывке из «Архипелага»,
некоторое временное смещение. «Стрельба прекратилась, испуг
прошел, - пишет Солженицын, - к площади снова нахлынула толпа, и
по ней снова стреляли. Это было от полудня до часу дня».
А дальше он приводит свидетельство очевидца.
Таким образом, оказывается, что расстрел на площади был
дважды. Это – неверно. Стрельба на площади была, но по толпе не
стреляли.
Сразу после разгона демонстрации на площадь пришел свидетель
Левченко и долго там находился. Он видел, как стреляли на
площади вол второй раз. Когда собралась второй раз толпа, на еще
залитой кровью площади, «какой-то майор вывел из здания ГК
человек шесть, (то есть караул – А.Б.), выстроил их в шеренгу и
орал: «Огонь! Огонь!» Солдаты морщились, дергали головой, но не
стреляли; майор ярился, покраснел и побагровел, солдаты взяли
автоматы, как «на караул» перед собой, стволы вертикально, на
уровне лица, и дали несколько очередей в воздух. Я стоял как раз
рядом. А потом он их увел опять в здание».
Вот и весь «второй расстрел». Это очень серьезный момент. Во-
первых, из письма офицеров мы знаем, что выставленное в
последний момент перед дворцом оцепление было объявлено охраной,
они были снабжены боеприпасами и имели все права караула.
С точки зрения устава, через полтора часа после
кровопролития ничего не изменилось. Караул так и остался
караулом, обладая всеми его правами, в том числе и правом
стрелять! Но караул состоит из людей. В чем мы и можем
убедиться, исследуя эпизод второй стрельбы.
Солдаты уже «хватили лиха», они уже были свидетелями
сознательно или бессознательно устроенного на площади побоища и
повторять ошибку или преступление своих сослуживцев, или, может
быть, даже однополчан не собирались. Никакой стрельбы «поверх
голов»! Солдат не может не выполнить приказа и они его
выполнили! Но приказ можно выполнять по-разному!
Мы ищем легендарного офицера-героя, и благодарны Шапошникову
за его героизм, а тут перед нами шесть подлинных героев, а мы не
знаем их имен!
На площади разыгралась не только национальная трагедия, но и
личная драма каждого ее участника. Драма и майора, который вывел
солдат стрелять в соответствии с уставом караульной службы, и
солдат, и всех, кто это видел. Эти шестеро солдат, которым,
конечно же, их неповиновение даром не прошло (а может и ничего,
ведь они приказ-то выполнили!), и были народом, который не стал
стрелять в своих братьев.
Для меня эти шестеро – нравственная вершина трагических
Новочеркасских событий. Все они понимали, во всем разобрались,
хотя обстановка была для размышлений не подходящая, и поступили
единственно правильно!
И этих шестерых мы должны знать поименно!
А вот сейчас я выскажу мысль, которая мне самому кажется
бредовой, но вот пришла же в голову и неотвязно сверлит мозг.
А что, если среди этих шестерых были те, кто уже стрелял
«поверх голов»? Я понимаю, что это маловероятно. Но в
Новочеркасске, как и везде в подобных случаях, была неразбериха,
а в неразберихе чего не бывает!
Это ведь удивительная драма и ответ на вечный вопрос: как
должен вести себя порядочный человек в абсолютно безвыходном
положении.
А если еще и представить, как все это обстояло, так сказать,
физически, то голова кругом идет…
«…По главной Московской улице (сейчас ул. Ленина) весь день
ходили три танка, очень тихо, урча моторами, из конца в конец
улицы, разворотили весь асфальт, поскольку было жарко (около 30
градусов), он был мягкий, так что следы гусениц видны были года
полтора (на Московской, а не на площади – А.Б.). Где тут сразу
все забудешь! Но я немного, наверно, отдохну, все это тяжело.
Видишь, как грязно пишу, трясет меня почему-то маленько. На этой
площади слишком много было крови, буквально залита печенками,
было жарко, дышать тяжело, полный штиль, на небе ни облачка, и
вот тут-то запах крови господствовал вовсю. Сладко, приторно,
тошно…»
Левченко.
Мне кажется, что косвенным свидетельством тому, что
происшедшее не было спланировано, был некий шоковый период,
когда армия была парализована тем, что произошло на площади. Да
и не только армия, хотя она фактически, была единственной
организованной силой в городе. Например, только поздно вечером
пришли две не то пожарные, не то – страшная диковина для
безводного Новочеркасска – улицы. Но следы «кровавой субботы»
долго еще виднелись в городе, так еще недели две на пьедестале
памятника Ермаку виднелись следы кровавой пятерни…
Еще одним подтверждением служит то, что никаких шагов армия
не предпринимает. Ни одна улица, кроме Московской, не
блокируется, никакого движения патрулей или машин с солдатами
(как мы привыкли видеть в хронике, в подобных случаях), танков
на перекрестках, обысков прохожих, ничего похожего нет.
Наоборот, площадь быстро наполняется народом. «Постепенно,
часам к пяти-шести, площадь снова наполняется народом (Храбрые
новочеркассцы! По городскому радио все время: «Граждане! Не
поддавайтесь на провокацию, расходитесь по домам!» Тут
автоматчики стоят, и кровь не смыта, а они снова напирают).
Выкрики, больше – и снова стихийный митинг. Уже известно, что в
город прилетело (да наверно, еще к первому расстрелу?) шесть
высших членов ЦК, в том числе, конечно, Микоян) специалист по
будапештским ситуациям), Фрол Колзов, Суслов (остальных называют
неточно). Они остановились, как в крепости, в здании КУККС)
курсы усовершенствования кавалерийского командного состава,
бывший кадетский корпус). И делегация молодых рабочих НЭВЗа
послана к ним рассказать о происшествии. В толпе гудят: «Пусть
Микоян придет сюда! Пусть сам посмотрит на эту кровь!» Нет,
Микоян не придет. Но вертолет-дозорщик низко облетает площадь
часов около шести, рассматривает. Улетел.
Скоро из КУККСа возвращается делегация рабочих. Это
согласовано: солдатская цепь пропускает делегатов, и в
сопровождении офицеров их выводят на балкон горкома. Тишина.
Делегаты передают толпе, что были у членов ЦК, рассказали им про
эту «кровавую субботу». И Козлов, сообщают, плакал, когда
услышал, как от первого залпа посыпались дети с деревьев. (Кто
знает Фрола Козлова, главу ленинградских партийных воров и
жесточайшего сталиниста – он плакал…). Члены ЦК пообещали, что
расследуют эти события и сурово накажут виновных (ну, как же, и
в Особлагах нам обещали), а сейчас необходимо всей разойтись по
домам, чтобы не устраивать в городе беспорядков.
Но митинг не разошелся! К вечеру он густел еще более.
Отчаянные новочеркассцы! (Есть слух, что бригада Политбюро в
этот вечер приняла решение выселить все население города
поголовно! Верю, ничего 6 тут не было дивного после высылок
народов. Не тот же ли Микоян и тогда был около Сталина?)
Около 9 вечера попробовали разогнать народ танками от
дворца. НО едва танкисты завели моторы, люди облепили их,
закрыли люки, смотровые щели. Танки заглохли. Автоматчики
стояли, не пытаясь помочь танкистам.
Еще через час появились танки и бронетранспортеры с другой
стороны площади, а на их броне сверху – прикрытие автоматчиков.
(Ведь у нас такой фронтовой опыт! Мы же победили фашистов! (Идя
на большой скорости (под свист молодежи с тротуаров, студенты к
вечеру освободились), они очистили проезжую часть Московской
улицы и бывшего Платовского проспекта.
Лишь около полуночи автоматчики стали стрелять трассирующими
в воздух – и толпа стала расходиться.
(Сила народного волнения! Как быстро ты меняешь
государственную обстановку! Накануне – комендантский час и так
страшно, а весь город гудит и свистит. И неужели под корою
полустолетия так близко это лежит – совсем другой народ, совсем
другой воздух?).»
Солженицын.
Тут все требует документальных доказательств. Так, например,
комендантский час был введен не с 1-го на 2-е июня, а со 2-го на
3-е, то есть после событий на площади. Авторская концепция
Солженицына и понятна и стройна и скажу больше, вряд ли сегодня
найдется человек, который был бы с ней – в ее настрое, в ее
гражданственности – не согласен. Но вот факты требуют
подтверждения.
Скажем, кроме того, что каждое движение на площади, каждый
момент передвижения танков, войск (если они были), требуют
указания часа, минуты и направления. Существуют и другие
обстоятельства, Александру Исаевичу неизвестные. Так, Микоян не
просто прибыл до стрельбы на площади, но своим приказом
«освободить горком» (по свидетельству офицеров) он создал
критическую ситуацию и способствовал кровопролитию. Я уж не
знаю, ставил он такую задачу или нет. По всяким меркам, вольно
или невольно, произошло злодейство. Так в результате чьего
попустительства и чьего преступления оно возникло? Дело очень
серьезное и требует расследования специальной комиссии на
правительственном уровне.
Поэтому прежде, чем говорить о том, что происходило в городе
вечером 2-го июня и в последующие дни, я хочу сказать о
необходимейшей главе в книге, которую я написать не могу.
Пока что не могу, и вот почему.
9. Эта часть будущей книги должна, наверное, иметь
подзаголовок «Правительственная». Действительно, пока что мы
рассматривали события глазами очевидцев катастрофы, а ведь
существует еще один взгляд, так сказать, сверху…
Очень важно, да не просто важно – а если этой главы не
будет, то и книга не состоится – рассказать, что же происходило
в эти дни в правительстве, в ЦК, в руководстве страной, армией,
МВД, и другими службами. Как – лично реагировали тогдашние
руководители, стоявшие у кормила власти.
Мало того, что мы не имеем еще точных данных о
передвижениях, о распоряжениях тех или иных лиц из высших
эшелонов власти. Мы не знаем и тех течений, тех сил и их
расстановки, которые в это время существовали в Кремле.
Какие же здесь есть возможности?
Я считаю, что прежде всего нужно обратиться к Сергею
Никитовичу Хрущеву, сыну тогдашнего главы государства, который
помогал впоследствии отцу писать мемуары, с тем, чтобы он нашел
страницы, если такие есть, в воспоминаниях Н.С. Хрущева,
посвященные Новочеркасским событиям. Они очень важны.
Тоже самое относится в документам, может быть, личным
воспоминаниям А. Микояна и всех должностных лиц, которые в это
время были у власти. (Суслов, Кириленко и др.). Но одних
мемуаров, конечно, недостаточно. Поэтому необходимы воспоминания
и наблюдения тех, кто по долгу службы или по иным причинам,
находился рядом с политическими и государственными деятелями,
причастными к Новочеркасским событиям 1962 года.
Может быть, найдется человек, из тех, кто мог наблюдать, как
проходило это событие в гулких коридорах власти, и оставит
бесценную временную таблицу: как появилось первое сообщение,
какой была реакция каждого из действующих лиц трагедии. То же
самое относится и к высшему армейскому командованию, ко всему,
что в эти дни происходило в Главном штабе – что, например, делал
Малиновский, как и от кого получал распоряжения и какие приказы
отдавал.
Потому что, скажем, пока Плиев не получил приказа, он не
прибыл в Новочеркасск, да и далее-то действовал только по
приказу.
Разумеется, все приказы, телефонограммы, запросы, ответы –
все это бесценно. И я убежден, что в ответ на наши запросы или в
ответ на запросы Правительственной комиссии, которая рано или
поздно будет создана, документы эти лягут в книгу, под какими бы
замками и в каких бы наисекретнейших архивах они не находились.
Но кроме этой фактически-документальной части важны и живые
наблюдения очевидцев, тех, кто мог видеть участников событий.
Например, многого стоит свидетельство нескольких очевидцев, что
после сообщения о том, что произошло на площади 2-го июня, Плиев
был землисто черного цвета. Он чернел и замыкался каждый раз и
впоследствии, когда ему задавали вопрос о Новочеркасске. Это
подтверждают многие, в том числе совершенно сторонние
наблюдатели, потому это наблюдение я отношу к достоверным, в
отличие, скажем, от того, что «Козлов плакал». Хотя, кто его
знает… Говорят, и крокодил плачет. Только от иных, чем жалость и
угрызения совести, причин.
Воспоминания человека, который, может быть, и не помнит
приказов, и не владеет темой, и не имеет документов, но может
сказать о себе словами Александра Твардовского: «Я ступал в тот
след горячий, я там был. Я жил тогда».
Тридцать лет прошло. Поэтому нас должна более заботить не
столько ответственность за прошлое, сколько ответственность за
будущее, каким оно станет для потомков наших.
Потому я думаю, что документ начинающийся словами: «Я был, я
отдавал приказ, я стрелял» - не будет воспринят неправильно.
Самая скверная позиция – это равнодушно молчать. Я готов
принять любое обвинение в необъективности, в искажении
действительности – в предвзятости. Я готов получать возмущенные
письма и благодарить тех, кто прислал их – потому что я, как уже
говорил, правды-то всей не знаю, и оставляю за собой право на
ошибку! Но вот равнодушного молчания не приемлю! Что может
заставить человека сейчас молчать? Страх за жизнь? Да, полноте,
она уже прошла! Страх за будущее детей? В каком смысле? Не падет
ли на них позор отца? Никогда! Да и главным ручательством этому
и будет рассказ человека, о чем бы он ни был, даже о
преступлении. Раз рассказал – значит уже покаялся.
Повинную голову меч не сечет. Дети же грех не наследуют. А
вот ежели смолчать? И все будет как было?! В какой державе будут
жить наши потомки? Ведь если подняться до высот классики то –
труженики пришли просить на площадь хлеба, а получили свинец?
Этого вы желаете детям своим?
А может все-таки на площади было другое?
Так скажите же? Не молчите!
Самое страшное – это равнодушие. Это – главнейшее обвинение.
Равнодушному – что стрелять, что убитых грузить. «Шерстяное
сердце!» - говорили с ужасом мои предки, называя так самое
страшное из человеческих существ. «Каменное – слеза расколет!
Стальное от гнева вскипит, а в шерстяном любой стук тонет».
А что точки зрения наши могут не совпасть – не страшно. Это
так кажется, тем более, что я сказал вначале, и сейчас
подтверждаю, - нет у меня точки зрения! Я ее выработать хочу.
Выработать, опираясь на факты, а факты максимально проверить.
Это много лет спустя можно говорить, что да как было и как
могло быть. А тогда было – как было! И никак иначе!
А было, по самым приблизительным предварительным расчетам,
вот как.
25-30 мая. «Гудение» на НЭВЗе и других заводах. Обращение т.
Басова к армии и отказ, за неимением приказа, командования.
1 июня. Повышение цен. Стихийный митинг на заводе.
Забастовка. Вероятно, приезд в город Кириленко. Телефонограмма
Плиеву от Басова. Вылет Плиева в Ростов. Приведение войск
Новочеркасского гарнизона в боевую готовность. Караул у вокзала,
почты, телеграфа, телефона, радио, банка, горкома.
Басов и директор завода Курочкин блокированы на заводе.
Блокада рабочими ж/д магистрали. Приезд Плиева в Новочеркасск.
Столкновение с милицией на заводе. Отправление войск для
«освобождения заложников». Столкновение с войсками на заводе.
Освобождение Басова.
1 июня, ночь. Перекрытие танками дороги в город. Арест 30
рабочих. Восстановление ж/д сообщения.
2 июня, 9.00. Возобновление митинга. Остановка всех заводов
Новочеркасска, за исключением производств с прерывным циклом и
химкомбината. Организация колонны и выступление колонны в город.
11.00. Шествие в город. Преодоление цепи у р. Хотунок,
преодоление моста на Р. Тузлов. Выход на площадь. Занятие
пустующего горкома. Попытка взять горотдел милиции и телеграф.
Приезд Микояна, Козлова, Семичасного. Приказ об освобождении
здания горкома. Проход караула вдоль здания и столкновение с
рабочими в здании ГК КПСС и на площади.
Около 12.00. Массированная стрельба из автоматов.
До 14.00. Уборка трупов с площади и вновь организация
стихийного митинга. Попытка организовать новую стрельбу.
Стрельба в воздух. Танковый патруль на Московской улице. Митинг
на площади.
18.00. Обращение по радио к населению и введение
комендантского часа.
На этом следует прервать эту очень приблизительную таблицу,
главная задача которой показать последовательность событий, а не
их полноту. Далее мы будем говорить о том, что происходило в
Новочеркасске, начиная с 16 часов 2 июня 1962 года.
События, пик которых приходится на Новочеркасск, были
гораздо шире и продолжительнее. Нечто подобное происходило и в
других городах, и не только на юге. Но там то ли руководство
оказалось поумнее, то ли сил для таких событий не хватило. Не
будем гадать. Слава Богу, там обошлось без кровопролития.
Мне кажется, следует исключить наличие «злой воли» как с
той, так и с другой стороны, а признать другое –
некомпетентность, результатом которой стала попытка обуздать
народ методами устаревшими, неумение идти на диалог и выработку
взаимоприемлемых решений. Это была первая весть о грядущих
переменах, прежде всего в сознании людей, а уж потом, и очень
еще нескоро, в методах руководства.
Что же касается конкретики, то есть того, что происходило на
площади, сколько было убитых, кто стрелял, по команде или
стихийно – это все еще требует исследования. Я только привел
несколько версий и воспоминания участников, попытался выстроить
канву событий, распределить их по шкале времени. Но, повторяю,
это только самые приблизительные заметки.
Кроме того, я и сам воздерживаюсь и читателям бы посоветовал
не торопиться с окончательными выводами. Пока можно подвести
только самые предварительные итоги, дать самые приблизительные
оценки. Возможно, они изменятся под давлением фактов.
Я показал, как одно и то же событие может выглядеть по-
разному в изложении разных свидетелей.
Еще я старался показать, как порой трудно пробиться через
убежденность очевидца, который говорит правду, искренне хочет
помочь делу, но может ошибаться, скажем, в определении времени,
я уж не говорю, что все оценки очевидцев глубоко субъективны, а
для того чтобы положить на стол правительства Белую книгу, нужно
стремиться к объективности максимальной.
То, что я предложил вам, - ненаписанная книга. Ее еще
предстоит написать и сделать это без вашей помощи невозможно. В
завершенном виде она должна быть составлена из документов,
писем, свидетельств очевидцев, из частных и официальных запросов
во все инстанции, которые могут пролить хоть какой-то свет на
случившееся двадцать восемь лет назад в Новочеркасске. Не погоня
за сенсациями, не желание свести старые счеты, даже не поиски
виновных и оправдание невинных – хотя это необходимо уже по
одному тому, что многие из репрессированных до сих пор не
реабилитированы – должны руководить нашими поисками, но забота о
будущем, о создании такого государства для детей и внуков наших,
в котором трагедия, подобная новочеркасской, была бы невозможно.